— И то верно, — смутилась Катя. Могла бы и сама догадаться.
— Так вот, для боя этот клинок подойдет весьма неплохо. Качественная сталь, удобная рукоять — не проскользнет в руке, даже если ладонь будет в крови. Да и в кости застрять не должен… — задумчиво протянул он.
Годзальская содрогнулась.
— Нет, нет… мне не нужен нож для боя.
— Для красоты могу посоветовать разве что зайти в магазин сувениров, — покачал головой знаток холодного оружия. В его речи проскальзывал какой-то знакомый акцент. — Здесь продают орудия убийства, они не предназначены для того, чтобы висеть на стене и служить декором. Для чего вам нож?
Катя прикусила губу, взглянула на собеседника, ловя внимательный и холодный взгляд темно-синих глаз. Резкие, грубоватые черты лица, светлые волосы, и этот акцент… Конечно же, он немец. Но что отвечать на вопрос о ноже?
— Мне нужен нож для… для души, — неожиданно для самой себя выпалила девушка.
— Для души? — Немец приподнял бровь. — Странно… но ладно. Тогда взгляните на этот клинок.
Он протянул руку к соседнему стенду, осторожно взялся за необычного вида рукоять, как у старинного дуэльного пистолета.
— Крис. Клинок с острова Ява, когда-то распространенный в Малайзии и на Филиппинах. Это оружие не очень широко известно, но с ним связано множество легенд, — забавно, не находите?
Катя не находила. Катя вообще ничего не видела и не слышала, не в силах отвести взгляд от кинжала в руках собеседника.
Необычная рукоять, кажущаяся на первый взгляд неудобной — но девушка чувствовала, что так только кажется. Удивительная асимметричная форма лезвия — клинок волнился, и Катя насчитала на нем тринадцать изгибов. Сталь покрывал странный узор, на первый взгляд случайный, но через несколько секунд начавший складываться в определенный рисунок. Очень знакомый рисунок.
Немец что-то еще говорил про нестандартную пяту, какие-то углубления для пальцев, про мастеров, изготовлявших такие кинжалы, и про что-то еще. Катя его не слышала.
— Можно? — шепотом спросила она, даже не заметив, что перебила, наверное, довольно увлекательное повествование.
— Конечно. Будьте осторожны, он остер, как и положено оружию. — Холодная сталь коснулась кожи. Девушка осторожно взяла крис, пальцы сомкнулись на рукояти. Как она и полагала — очень удобно лежащей в руке.
— Я его куплю, — твердо сказала Катя. — Сколько он стоит?
— Я не продавец, — с легким смешком отозвался немец.
— Да, вы владелец. — Странно, но Годзальская была в этом уверена.
В синих глазах появилось — впрочем, ненадолго — удивление.
— Вы правы, — бледные, бескровные губы дрогнули в намеке на улыбку. — В таком случае он ничего не стоит. Я дарю его вам.
— Дарить ножи — к беде. — Она припомнила старинную примету.
— Вы суеверны? — «удивился» хозяин магазина. — В таком случае вам нельзя даже покупать этот кинжал. Согласно легенде, крис изготовлялся каждый раз по личному заказу, с учетом характера и способностей его будущего обладателя, и один клинок мог принадлежать только одному человеку. После смерти обладателя кинжал хоронили вместе с ним. Исключение — родовой крис, передаваемый от отца к сыну, но вряд ли даже в таком случае вы можете иметь на него право. Так вы суеверны?
— Нет, — быстро ответила Катя. Расстаться с крисом было уже выше ее сил.
— В таком случае — примите его от меня в дар, вот и все.
— Спасибо… — Что-то казалось неправильным, но вот только что именно?
— Не за что. Кстати, не желаете ли кофе? На верхнем этаже есть прекрасное заведение, там недурно готовят и варят великолепный кофе.
Он что, ухаживает за ней? Дорогой — очень дорогой — подарок, как будто бы просто так. Приглашение «на чашечку кофе». Внимательный взгляд — не оценивающий, просто внимательный.
Катя сделала шаг в сторону и посмотрела на потенциального кавалера. Среднего роста — немного выше, чем она сама. Лицо грубоватое, но скорее привлекательное, чем нет. Красивый цвет глаз, холодный правда, но все равно красивый. Сложен хорошо, даже под плащом видно линию плеч и полное отсутствие пивного животика, коим грешат любители пива. Явно не беден — не то чтобы Катю волновало финансовое положение любовника, но встречаться с теми, кто был сильно беднее ее, она не любила. Всегда возникало множество проблем, от попытки сесть «богатой дурочке» на шею и до постоянного уязвления болезненной мужской гордости, когда дама запросто расплачивалась в ресторане и за себя, и за кавалера, не видя в этом ничего зазорного.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В конце концов, почему бы и нет?
— Почему бы и нет? — повторила она вслух и попыталась улыбнуться: — Меня зовут Екатерина.
— Теодор, к вашим услугам.
Кофе в ресторане и впрямь оказался восхитительным. Равно как и пирожные с заварным кремом, и свежая клубника со сливками. Собеседник был ненавязчив, но интересен, он с легкостью поддерживал разговоры на любую тему, которую могла предложить Годзальская, не скрывая, любовался девушкой — но без малейшей непристойности не то что на словах, но даже и во взгляде. Пожалуй, в такого запросто можно было бы и влюбиться… если бы не узор на крисе.
Узор, сложившийся в летящего крылатого человека с длинными волосами.
Теодор рассказывал, помимо всего прочего, про узоры на крисах. Эти узоры появлялись из-за неоднородной структуры металла и очень многое означали. Мастера, делавшие такие клинки — их называли эмпу, — умели создавать определенные типы узоров, однако особенно ценились крисы с узором случайным, когда эмпу в процессе работы не знал, каким именно выйдет клинок. Крис имел сакральное значение, и чем отчетливее был какой-либо контур в узоре, будь то животное, к примеру, или созвездие, тем сильнее с точки зрения магии был этот крис. Выше всего ценились узоры, в которых можно было увидеть человека.
А если — не просто человека? Если — конкретного человека, которого она видела один раз и которому уже тогда отдала всю свою жизнь?
Катя солгала Ветровскому, сказав, что почти ничего не помнит. Она помнила. Помнила неожиданное пробуждение и крылатую фигуру на окне, свой отчаянный, необдуманный, инстинктивный бросок, и резкую боль у нижнего края ребер, и следующее беспамятство. Помнила тепло, исходящее от чужих, но таких близких рук, помнила четко очерченный профиль, чуть искаженные страхом черты — сквозь ресницы, чтобы не дать ему понять, что она не спит. Помнила его вторую попытку уйти и свое понимание: отпустить сейчас — потерять навсегда. И пусть назавтра это все покажется лишь сном, результатом бурной фантазии, но в глубине души она всегда будет помнить, что что-то потеряла, возможно — что-то, что должно было стать смыслом ее жизни. Помнила, как осознала все это — и, уже не думая и не сомневаясь, выскользнула из-под одеяла, обвила руками его шею, шепнула: «Не отпущу!»… и не отпустила. До самого утра. Пока не уснула.
А потом он ушел, чтобы больше никогда не приходить. Он не мог прийти, не имел права… откуда она это вдруг знает? Он не мог, а не «не хотел»! Он не забыл, он просто не имел права, возможности, веры… Она сама должна его найти, и она найдет!
— Екатерина, простите, что прерываю ваши размышления, но я должен уйти. — Голос Теодора звучал как-то странно, да и смотрел он на девушку теперь по-другому. Нет, не разочарованно, а как-то… огорченно-равнодушно, что ли?
— Да, конечно, — рассеянно отозвалась Катя. — Спасибо вам… за кинжал.
— Боюсь, вам он не поможет, — странно ответил немец, поднимаясь. — Прощайте, Екатерина. Был… рад знакомству.
Он развернулся и быстро вышел, оставив Годзальскую в недоумении смотреть ему вслед.
Даже не спросил номер мобила. Сделал такой подарок, явно заинтересовался, угостил в кафе, поддерживал беседу — а потом внезапно ушел, не оставив визитку и не спросив ее номера. Рассчитывает, что покорил девушку настолько, что она придет сама? Нет, не той породы человек. А впрочем, какая разница? Катя была рада, что он ушел. Теперь, когда она поняла, почему Крылатый исчез, почему не появлялся все эти почти полтора года, недавнее желание попробовать начать жизнь с чистого листа и нового романа пропало, словно его и не было, — точно так же, как пропала пустота, заполнявшая душу Кати последнее время. Как забавно звучит — пустота пропала!