– Пусть земля будет вам пухом, мужики… – махом осушив половину кружки, вздохнул поспокойнее, и принялся за еду.
Благодаря настойке, он и эту ночь проспал спокойно. Наутро, не спеша, позавтракав, он собрал рюкзак, и только после этого пошел искать распятье. Как и прежде, распятый смотрел жутким взглядом треснутого глаза прямо в душу Павла. А Павел все смотрел и смотрел, и не мог оторвать взгляда. Наконец с усилием передернул плечами и отвел взгляд от лица распятого. Вытащил из объемистого кармана своей пятнистой куртки фотоаппарат, несколько раз сфотографировал распятье с разных ракурсов. После чего взялся за более прозаичное дело. Попробовал пошатать гвозди. Но кованные видимо в лагерной кузне костыли с квадратными головками сидели намертво. Павел попробовал подцепить лезвием топорика, нажал… Нет уж, за сотню километров от жилья остаться без топора – благодарю покорно… Прижимаясь щекой к шершавым бревнам сруба, попытался осмотреть заднюю сторону распятья – но там не было никаких знаков. Дойдя до основания, он отгреб ножом и нынешнюю траву, и прошлогоднюю, не успевшую перейти в гумус. Вот оно! Ясно видна щель и клинышек. Осторожно выковырив кончиком ножа клинышек, Павел вытащил скол. На гладкой, но посеревшей от времени древесине ясно видны два числа и буквы – "с. ш." и "в. д." Испустив могучий вздох облегчения, Павел лег ничком, и, рискуя вывихнуть шею, заглянул туда, где этот скол столько лет покоился. Пришлось подсветить фонариком, потому как в тени было ничего не разобрать. Ага! Вот и надпись: – "Сижу ни за что, видно и умру просто так". Жуть взяла от такой лаконичной простоты.
Встав на ноги, Павел задумчиво взвесил скол на руке. Крутой профессионал, запомнив координаты, тут же спровадил бы деревяшку в костер, но Павел и думать об этом не мог. Вся скульптура, и даже скол, внушали ему мистический ужас. Он положил скол на землю, установил на объективе самое маленькое расстояние, и два раза щелкнул с разной экспозицией. Впрочем, скол не так уж и много весит, и места занимает немного. Сунув его в карман рюкзака, Павел, не оглядываясь, зашагал прочь. Столбы ворот, тоже листвяжные, все еще стояли, и могучие воротные навесы все так же угрожающе целились в сторону болота.
Остановившись на краю болота, Павел проговорил:
– Господи, как же я его пройду без Вагая?
Он порылся в памяти. Кроме всего прочего, была еще интересная книжка – "Болотоведение" – которую ему когда-то довелось проштудировать, ибо болото – тоже ведь экосистема… Какие же болота бывают топкими? Молодые, или старые? Кажется молодые, которые возникли на месте озер… А это, вроде бы, возникло на месте низины, когда-то заросшей лесом, который вырубили…
– Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест… – проговорил Павел, и пошел по краю болота, отыскивая подходящую осинку.
На сколько он помнил, и в первый раз ему не попалось ни единого топкого места, так, неглубокие лужицы между кочек…
Болото он прошел без приключений, разве что ноги промочил основательно, а вскоре вышел и к ручейку, который должен впадать в речку, на берегу которой и произошел "скоротечный огневой контакт с немедленным переходом в рукопашную".
Он сразу узнал место, хотя в тайге все неузнаваемо меняется за три-пять лет. Сердце тревожно толкнулось в груди, и холодок распространился по шее и затылку. Ага, вот и спасшая его березка! Да уже и не березка, а стройная береза, приветливо лепечущая листиками. Прогалина явно уменьшилась. Из-под той пихты, под которой лежал бандит с автоматом, выбежала на прогалину гурьба маленьких, пушистых пихточек. Павел сел под березу, прислонился к стволу, как когда-то, прижался затылком к гладкой, белой коре. Господи! Сколько же раз в жизни сталкивался он со смертью, и удавалось уворачиваться! Может, потому, что смерть его за своего принимает? Не зря ведь он носит фамилию – Лоскутов… Если дословно перевести со старорусского, то получается – "сын палача". Действительно, мистика какая-то…
Он сидел под березой, невидяще глядя в темную стену пихтарника на противоположном краю прогалины, а мысли блуждали в прожитом им отрезке жизни. Да можно сказать, там уже осталась вся его жизнь. Впереди – только жизнь иллюзорная, та, которую он будет теперь сочинять на компьютере. Благо, денег хватит на него… И вдруг, впервые в жизни, из глубин сознания всплыла и оформилась мысль: – "А, может, ну ее к черту, эту Богом проклятую страну?.." На Западе все честно – ты продаешь свой труд или свой интеллект, и тебе платят вполне достойно, столько, сколько твой труд и интеллект стоят. Но в этой стране, с того самого момента, как Бог отвернулся от нее, мошенничество ухарски разгуливает вдоль и поперек. Сначала коммунисты, сами жировали на своих дачках, а народ кормили байками о светлом будущем. Слишком уж хорошо помнил Павел свою убогую жизнь по сибирским деревням. Потерянные в Сыпчугуре на весь остаток жизни зубы из-за отсутствия овощей, стояние в очереди за хлебом в старинном сибирском селе, окруженном бескрайними полями… Потом пришли "демократы", перекрасившиеся из коммунистов, понявших, наконец, что загнали страну в тупик. Еще большее мошенничество началось; как наперсточники, десять лет реформы, будто шарик между стаканов катали. А тем временем баксы за границу вагонами перли. И по явному их попустительству, всякие мавроди нагло залезали людям в карманы своими загребущими лапами, и выгребали остатки денег… Тех, которые внучек сибирского карателя не успел выгрести. В Курае старики прекрасно помнили, делишки его прославленного дедушки…
И тут же Павел понял, что не прожить ему остаток жизни без этих просторов; без тайги и бешеных рек. Ну не все же окозлились в этой Богом проклятой стране! Волок же его шестьдесят километров прожженный бандюга, когда-то пощаженный Павлом вот на этой таежной прогалине! Да и Батышев еще живет на свете. Есть же люди, которые устояли на оползне…
Окончательно справившись со слабостью, Павел упруго вскочил, и зашагал прочь. Вскоре он наткнулся на глубокий лог. Он бы мог без труда его перейти, но нечто болезненное, сидевшее у него внутри, погнало его вдоль лога. Ага, вот и злополучный кедр… Только трудно узнать кедр, в этом трухлявом бревне, переломившемся пополам, и лишившемся всех сучьев. Он долго стоял и смотрел на бревно. Собственно говоря, отсюда и пошла в другую сторону его жизнь. Если бы он тогда не грохнулся с дерева, возможно, пристроился бы куда-нибудь научным сотрудником, с опозданием лет на десять, защитил бы диссертацию… Проговорил медленно вслух:
– А не назвать ли роман – "Перелом"?..
Но тут же вспомнил, что есть уже несколько "Переломов" у соцреалистических писателей. Перейдя через лог, он уже целеустремленно зашагал прочь, повторяя в уме, как заведенный: – "Пусть будет прошедшее прошлым…"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});