Читать интересную книгу Масоны - Алексей Писемский

- Ах, пожалуйста, это все равно! - проговорила с гримасою горничная.

- Как все равно? Мужик или баба, разве они одинаково могут бегать? Бабы-то словно бы все косолапые, а не прямоногие.

- Прошу вас оставить ваши глупые шутки! Я не такая, как, может, вы думаете, - остановила его с сердцем горничная.

- Да это как вам угодно, а я об вас ничего худого не думаю, проговорил тем же насмешливым голосом Иван Дорофеев и продолжал ехать средней рысцой.

Горничная ужасно на это бесилась, но уже молчала.

В коляске Сусанне Николаевне, по-видимому, снова хотелось заговорить с сестрой откровенно, но и тут было нельзя; на передней лавочке чопорно восседала gnadige Frau, имевшая последнее время правилом для себя сопровождать Сусанну Николаевну всюду.

По приезде в Кузьмищево Сусанна Николаевна взяла было сестру за руку и повела к себе, но gnadige Frau остановила ее, проговорив:

- Музе Николаевне надобно с дороги умыться и переменить свой туалет.

- Да, я ужасно какая! - подтвердила Муза Николаевна.

- Ну, поди, переоденься, только скорей приходи ко мне! - разрешила ей Сусанна Николаевна.

Gnadige Frau направила Музу Николаевну наверх, в ту самую комнату, которую та занимала в девичестве своем.

- Ваше прежнее пепелище! - проговорила она и вместе с тем притворила довольно плотно дверь комнаты. - Я имею вам два слова сказать... продолжала gnadige Frau с явной уже таинственностью. - Вы внимательней расспросите Сусанну Николаевну, что такое с ней: она волнуется и плачет целые дни... Мы третий день ездим к вам навстречу, как будто бы вы могли перелететь из Москвы!

- Может быть, она стала тосковать после того, как прочла духовное завещание Егора Егорыча.

Gnadige Frau отвечала на это, пожав плечам":

- Я даже не знаю, прочла ли его Сусанна Николаевна; она тут как-то проговаривала, что намерена вскрыть духовное завещание, потому что прошло гораздо более девяти месяцев.

- Почему же до девяти месяцев нельзя было вскрыть завещания? - невольно перебила gnadige Frau Муза Николаевна.

- Это наше масонское правило! - объяснила та. - Мы убеждены, что человек не умирает полною смертью, восприняв которую, он только погружается в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или, лучше сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с землею не прекращается; он, может быть, даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет недоволен завещанной им волей... Согласитесь, что это будет тревожить умершего, нарушится спокойствие праха. Поняли меня?

- Да, - отвечала Муза Николаевна, хотя, говоря правду, она очень мало поняла, а потому поспешила перевести разговор на сестру. - Но как же и в чем Сусанна проводит время?

- В том, что мучится и страдает и со мной ни о чем серьезно не говорит! - слегка воскликнула gnadige Frau, видимо, обижавшаяся, что Сусанна Николаевна, особенно после возвращения из-за границы, была с нею скрытна. Однако я вас не задерживаю, поспешите к сестрице вашей! - заключила она и, уйдя, послала к Музе Николаевне горничную, с помощью которой та очень скоро переоделась и прошла к сестре, сидевшей в прежде бывшей спальне Егора Егорыча и ныне составлявшей постоянное местопребывание Сусанны Николаевны. В комнате этой все оставалось по-прежнему; только портрет Юнга Сусанна Николаевна заменила мастерским портретом Егора Егорыча, который она упросила его снять с себя за границей и в этом случае опять-таки помог ей Терхов, который нарочно съездил из Бадена в Мюнхен и привез художника, еще молодого, но причисляющегося к первоклассным портретистам. Портретом же Юнга завладела gnadige Frau и повесила его над своей кроватью, считая изображение мистического поэта лучшим украшением своего скромного обиталища. Сусанна Николаевна, когда вошла к ней Муза, сидела с глазами, опущенными на исписанный лист бумаги. Увидев сестру, она подала ей этот исписанный лист и проговорила:

- Прочти и научи меня, что мне делать.

Муза Николаевна начала читать. Передавать читателю буквально, что писал Егор Егорыч, довольно трудно. Видимо, что он уже был в сильно болезненном состоянии. Мысли и чувствования у него путались и были накиданы без всякой связи. Одно можно было вывести из всех его отвлеченных выражений и восклицаний - это вопль невыносимых страданий и мук о том, что он заел молодость и весь век Сусанны Николаевны. Прося об отпущении ему этого греха, Егор Егорыч вместе с тем умолял свою супругу предаться всем радостям земной жизни, прелесть которой может оценить только человек, уже лежащий на одре смерти, и первою из земных радостей Егор Егорыч считал любовь. "Ты должна полюбить, - писал он прямо, - чувства этого во всей полноте ты еще не испытала. Благословляю тебя быть женой и матерью: любящее сердце твое требует этого. В выборе твоем ты не ошибешься: около тебя стоит человек, который любит тебя и достоин быть тобою любимым. Он есть Терхов. Я его внимательно изучал; это человек чистого сердца и глубоко-серьезного ума. Идя среди искусов жизни под его руководством, ты будешь так же приближаться к богу, как приближалась бы, идя со мной по пути масонства". Далее шли приказания Сусанне Николаевне никого не брать в управляющие, кроме Сверстова, которому сверх того сейчас отделить по купчей крепости усадьбу в сорок душ. В конце своего завещания Егор Егорыч просил Сусанну Николаевну о том, что если будет у ней ребенок - сын, то чтобы она исходатайствовала ему фамилию Терхов-Марфин.

- Все это очень умно, очень благородно, и тебе остается только поступить, как написано Егором Егорычем.

- Но, милая Муза, - воскликнула Сусанна Николаевна, - неужели ты не понимаешь, что не Егор Егорыч виноват передо мной, а я уморила его тем, что на его глазах увлекалась разными господами?!

- Ну, положим, так; я согласна с тобой, хоть тут слова правды нет; но теперь Егор Егорыч умер, и ты, я думаю, должна исполнять волю его во всех отношениях; а потому я завтра же напишу Терхову, чтобы он приехал.

- Сохрани боже, сохрани боже! - почти закричала Сусанна Николаевна.

- Почему же боже сохрани? - возразила Муза Николаевна. - Неужели в самом деле ты думаешь в двадцать восемь лет жить в этой глуши одна, ходить только на могилу мужа твоего? Ты с ума сойдешь, если будешь вести такую жизнь.

- Знаю, может быть, - подтвердила Сусанна Николаевна. - Но пойми ты меня: мне не только что людей всех здешних, но даже стен этих будет стыдно, что я сделалась женой другого.

- Тогда поедем в Москву, если тебе так стыдно здесь, - сказала на это Муза Николаевна.

- В Москве - да, лучше... там еще, может быть, я могу; но покуда не будем об этом говорить! - попросила Сусанна Николаевна.

Вскоре после того был накрыт ужин, на который пришел также и возвратившийся с своих хозяйственных хлопот доктор. Искренне обрадованный приездом Музы Николаевны, он с первых же слов отнесся к ней с вопросом:

- Извините вы меня, сударыня, но не известно ли вам, по жизни вашей в Москве, что творит там некто действительный статский советник Тулузов, которого было я упрятал в острог, но который уж давно выпущен?

- Известно немного, - ответила ему Муза Николаевна. - Он живет теперь большим барином, дает роскошные обеды и набирает себе все больше и больше откупов.

- Вот как-с! - произнес Сверстов с перекошенным от затаенной злости лицом. - Егор Егорыч, значит, справедливо предсказывал, что у нас не Христос выгонит из храма мытарей, а мытари выгонят рыбарей, что масонство на долгие годы должно умереть, и воссияет во всем своем величии откупщицкая и кабацкая сила. Посмотрим-с, посмотрим, какую пользу правительство извлечет из этого для себя и для народа; но только я на этом не удовлетворюсь!.. Нет, я подам прошение на высочайшее имя: пусть или меня сошлют в каторгу, если я клеветник, или Тулузова в рудники упрячут, когда я докажу, что он убийца.

- Что за вздор ты говоришь! Разве можно теперь доказать это? возразила мужу gnadige Frau.

- Так что же мне, - воскликнул он, - с неочищенной душой и предстать на страшный суд?

- Чем же не очищена душа твоя будет, - продолжала возражать gnadige Frau. - Ты пытался, ты доносил, тебе не поверили, и в грехе будут виноваты они, а не ты.

- Но я должен пытаться не один, а десять, двадцать раз! - кипятился доктор.

- Тогда тебя, пожалуй, сочтут за человека не в полном рассудке и посадят в сумасшедший дом! - предусмотрительно и насмешливо заметила gnadige Frau.

- Может быть, - согласился доктор, - по крайней мере, я тогда исполню все, что было в моей возможности.

- Да это исполняй, кто тебе мешает! - заключила этот спор тем же насмешливым тоном gnadige Frau, очень хорошо знавшая, что она сумеет не допустить мужа подать такую несообразную с здравым рассудком просьбу.

После ужина сейчас же все разошлись по своим комнатам, и Муза Николаевна, утомленная трехдневной дорогой, заснула было крепчайшим сном, но часу в первом ее вдруг разбудила горничная и проговорила испуганным голосом: