еще, но
отставной генерал отныне стал навещать Херсон ежегодно.
Он подружился с семьей Саламатиных и теперь львиную часть времени своих
приездов проводил в их имении. Они часто приезжали в город, где Николай Ильич
Саламатин, инженер путей сообщения, служащий Одесской железной дороги, играл в
Дворянском собрании со своею компанией в карты, а в это время старый генерал, ссылаясь на духоту в помещении, охотно бродил по ухоженным аллеям Александровского
парка, ведя долгие беседы с сопровождавшей его Евгенией Павловной. Сегодня
единственным на всём белом свете свидетелем их задушевных бесед остался старый
красавец-дуб в центре парка, знакомый многим поколениям херсонцев. Как много он мог
бы поведать за два с лишним века своего существования, имей хоть малейшую
возможность с нами чем-нибудь поделиться…
Не знаю, о чем они говорили, но думаю, пожилой граф был человеком интересным.
Свою первую медаль за личное мужество он получил на огненных редутах Севастополя в
пятнадцатилетнем возрасте, вписав свое имя навечно в истою Крымской войны. После
сорока — много лет служил заграницей на дипломатическом поприще. Был вдов, а его
взрослые дети давно жили своими интересами и семьями в разных уголках великой
империи. Сам же граф имел особняк в Петербурге, пустовавший большую часть времени.
Глядя на старый снимок госпожи Саламатиной, можно понять, что влекло его к
этой чувственной породистой красавице, но меня, странным образом, занимает другое: что, несмотря на тридцатилетнюю пропасть меж ними, могло тянуть её к этому
невзрачному, битому жизнью и годами генералу?
Женское сердце, мягкое сердце — из какого горючего материала ты создано, если
высечь в тебе ответную искру может не только сила и молодость, но и робкое очарование
усталой мудрости и увядания?..
Как бы то ни было, но их история длилась долгие годы, а это значит, что и на
зыбкой почве странного притяжения столь разных во многом людей, нежданно может
сложиться нечто долговременное и даже прочное, несмотря на кажущуюся беззащитность
и внешнюю безысходность.
К сожалению, фотографии супруга Евгении Павловны, человека по тем временам
передовых взглядов и убеждений, не сохранилось. Так уж сложилось, что он больше был
занят собственными делами и личная жизнь жены в его душе не занимала значительного
места. Честно говоря, об этой семье мне мало известно. Знаю только, что у них был сын
Валерий, с которым до революции была связана какая-то темная история, и Евгения
Павловна даже выезжала в столицу, ища заступничества у старого графа. Кажется, ему
удалось благополучно выпутать Валерия из скверной ситуации. Но интересно, почему не
отправился в Петербург его отец? Иль понимал, что тонкие дела в руках жены –
надежнее?
Перейду к главному. С годами герои этой истории не молодели. После начала
войны 1914 гола граф Лишневский в Херсоне уже не появлялся. Они переписывались. По
крайней мере, пока работала почта. А годы пошли непростые. Первая мировая, потом
революция. В 1918 году по Брестскому соглашению Херсонская губерния перешла под
германский протекторат. Вот здесь наша история и подходит к концу.
В начале декабря генерал Лишневский получил веточку с юга о том, что умер муж
Евгении Павловны инженер Саламатин.
Не знаю и видно уже не узнаю никогда, что заставило его, человека преклонных
лет, бросить всё и отправиться в мятежную Украину к Евгении. Через всю страну, с севера
на юг, сквозь границы и разруху, гражданскую безжалостную войну и безбрежную
российскую смуту.
Что гнало его: боль и тоска, докучливые спутницы мужского увядания? Или
призрачная надежда, что в его незадачливой судьбе еще может всё перемениться? Или –
на самом деле — последняя любовь пьянит сильнее всего, что было прежде?
367
Действительно, на что мог рассчитывать семидесятивосьмилетний старец, затеявший неведомо зачем такое опаснейшее по тем временам мероприятие?
Я завидую мужеству, решительности и любви графа Лишневского. Это был
настоящий мужчина.
Генерал не видел Евгении четыре года. Сердце билось от мысли, что через
несколько часов они, наконец, встретятся. Что утро нового дня станет для них началом
новой совместной жизни. Жизни вместе — навсегда. Сколько лет он ждал этого дня — и
вот, он пришел — ему остался всего один шаг! Только один шаг, но как же медленно
плетутся кони…
Много позже в своих показаниях германской полиции извозчик так и не смог
рассказать о нападавших ничего существенного. Сказал лишь, что скорее всего — это были
шатуны, мародерствующие дезертиры из отступающей армии. Его ударили по голове и
отбросили в сторону, а на старика-пассажира набросились скопом. Били кольем и ногами.
Сняли драповое пальто и высокие шнурованные ботинки. Забрали тощий баул и
ободранный фибровый чемодан. Оставили истекать кровью и растворились в темноте.
Бричку и коней не тронули. Извозчик с трудом пришел в себя, погрузил тело пассажира и
— делать нечего — решил вернуться назад.
Проезжая через темный город, заметил тусклый свет в окнах Екатерининского
собора. Калитка была открыта, долго стучал в дубовые двери. Наконец, их отворили.
Понятливая братия без лишних вопросов помогла занести тело. Голова старика, редкие
пегие клочки волос были в крови. Он еще хрипел. В тусклом свете лампад с трудом
разглядели генеральскую форму. На кителе зияла дыра: многочисленные награды были
вырваны с мясом. Случайно уцелела лишь медаль «За оборону Севастополя». Та самая
медаль, которую он получил пятнадцатилетним мальчишкой. Так его первая награда
оказалась последней. Ни бумажника, ни документов при нем не было. Имя — неизвестно, фамилия — тоже. Ему пытались помочь, но к рассвету, не приходя в сознание, он
скончался.
Учитывая высокое воинское звание покойного, предполагавшее немалые заслуги, настоятель принял решение похоронить его на церковном погосте. Дознание по факту
убийства проводила германская администрация. Времена были смутные, среди других
забот это дело закрыли.
В имении под Дарьевкой его ждала женщина. Ждала и не дождалась. Она так и не
узнала, что зимой восемнадцатого года их отделял друг от друга всего один шаг. Шаг, который им сделать было не дано.
И все-таки в этой необычной могиле покоится счастливый человек. Который и в
старости нашел в себе силы и страсть броситься сквозь все ветры и бури навстречу
любимой. И не его вина, что так и не смог увидеть ее в последний раз. А ведь его Евгения, Женечка, Женя, ж е н а — была, кажется, совсем рядом.
От времени, когда мы есть
До времени, когда мы были
Лишь шаг, одной ногой мы здесь,
Другой — в могиле
И не ищи в том шаге суть
Своих проблем
Куда, зачем ты держишь путь