Палец мне вправили в поликлинике, руку загипсовали, и я уехал в командировку под Харьков. Гипс сняли по возвращении, а тут еще нежданно быстро вышла моя новая книга в «Советском писателе». Я стал раздумывать, нельзя ли под эту книгу вернуться в дом на Зубовской — гостем, другом, ни на что больше я не претендовал. Не знаю, сколько времени разъедала бы меня русско-советская рефлексия, но тут позвонил Стась.
Он был в восторге от моей книги, которую приобрел в книжной лавке на Кузнецком. Книжка — хуже некуда, но в одном рассказе удались описания лошадей и колхозных бегов, а Стась в своей рижской юности увлекался конным спортом.
— Приходи, подпишешь мне книгу.
Будь на месте Стася кто другой, я поостерегся бы или захватил с собой заточку, но я знал, что имею дело с безукоризненным человеком.
— Я с удовольствием. Когда?
— А чего тянуть? Приходи сегодня, к семи. Поужинаем.
— Спасибо. Буду.
— Ждем. Бегу за горючим. Даша рвет трубку.
Некоторое время мы с Дашей обменивались ничего не значащими фразами, затем я услышал, как хлопнула входная дверь.
— Что у вас произошло? — сразу спросила Даша.
— О чем ты? — Мне не была известна версия Стася, и не хотелось подводить его.
— Стась почти оглох на одно ухо. Он лечился в поликлинике.
Я промолчал.
— Мы расписались, — сказала Даша. — Стась переехал ко мне.
— Поздравляю, — сказал я. — Стась прекрасный малый.
— Может, ты придешь с Лелей?
Меня удивило, что она помнит имя моей подруги.
— Если смогу ее поймать.
Бедная Даша хотела максимально обезопасить предстоящую встречу, но боги смеются над жалкими ухищрениями смертных.
— Что у тебя с рукой?
— Ничего. А что?
— Зачем ты врешь? Мне о тебе все докладывают.
— Есть правило: никогда не говорить о том, что было в пьяном виде.
— А можно в пьяном виде не делать того, о чем потом нельзя говорить?
— Я постараюсь. Ты не волнуйся: твой Стась вел себя, как дон Сезар де Базан.
— Попробовал бы он вести себя иначе! — угрожающе сказала Даша.
Я пришел один, Леля оказалась вне пределов досягаемости. Мы провели время на редкость дружественно, хотя и не слишком оригинально: опять много водки, опять маринованные грибы, на этот раз покупные, и тот беспорядочный, вперебив, разговор, который случается между людьми, когда им хорошо друг с другом Я пил за Дашу, за Стася, за них обоих, они — за меня. Потом раздался телефонный звонок. Стась снял трубку и ликующе завопил:
— Вольдемар?! Ах ты, пропащая душа!.. Давай ноги в руки — и к нам… У нас Юра, мы гуляем, как опричники. Ничего не надо, все есть. Боеприпасы — моя забота…
Он повернул к нам сияющее лицо.
— Надо же, Вольдемар! Как по заказу. Наконец-то объявился.
Я спросил, кто такой Вольдемар.
— Стась так называет Резунова, — пояснила Даша.
— Ему это идет, как корове седло, — поддавшись мгновенному чувству недоброжелательности, сказал я.
— Прием контраста, — засмеялся Стась. — Все, бегу за подкреплением.
Схватил авоську и умчался в магазин.
— Я позвоню Леле, — сказал я Даше.
— Зачем? — спросила она сухо.
— Позову ее. Ты же сама предлагала.
— Сейчас я не хочу. Поздно.
— А Резунову в самый раз?
— Сравнил! — И знакомо закатила глаз.
Понять ее отказ было проще простого: ей не хотелось знакомиться с Лелей в подпитии, когда стол разорен, в комнате беспорядок, воздух тяжел от алкоголя и табака. Другое дело, если б Леля распадалась вместе с нами. Резунов был свой человек, к тому же Стась позвал его, не спрашивая ее согласия. А с Лелей надо быть в форме. Но в моем воспаленном мозгу вспыхнуло совсем другое: ей не хочется делиться, она одна будет купаться в обожании трех мужчин. Собачья свадьба: три кобеля дрожат, скулят, огрызаются, то и дело задирая ногу, а сучка вертит задом.
Ни слова не говоря, я поднялся и вышел.
Моя машина стояла под окнами, в ту пору я редко садился за руль трезвый. Переполнявший меня гнев отыгрался неловкостью: разворачиваясь, я задел бампером низенькую деревянную огородку детской площадки.
Сворачивая на Кропоткинскую, я заметил Резунова в коротком плаще и кокетливой кепочке — «семь листов, одна заклепка» называют в народе этот фасон. До чего быстро он появился. Похоже, звонил откуда-то неподалеку, может, уже направляясь сюда.
Смертельно оскорбленный за Лелю, я поехал к ней и застал дома. Отсюда мы отправились в «Арагви», а потом к ее родственникам, у которых для нас имелась маленькая комната, служившая нам верой и правдой вплоть до моего освобождения от брачных уз.
Вернулся я домой поздно утром и узнал, что накануне вечером меня разыскивал Стась. Я решил, что его огорчил мой внезапный уход, расстроивший тайную вечерю дружбы и любви, и не стал отзванивать, наш ужин принадлежал прошлому.
Вскоре выяснилось, что самое интересное на Зубовской произошло после моего ухода. А не уйди я, тоже произошло бы что-то интересное, но в другом роде. Застав Дашу одну, Резунов хватил стакан водки «под рукав» и стал к ней приставать. Не найдя понимания, он вспомнил о своей богатырской сути, схватил стул и ударом об пол превратил в щепу. После чего принялся выкручивать Даше руки и валить на диван. И тут вернулся Стась. Резунов успел отпустить Дашу, отошел к окну и закурил.
Стась вошел, звеня бутылками, сияя доброжелательностью, и увидел останки стула, заплаканную жену, растирающую синяки на руках, смущенно и застенчиво улыбающегося Резунова. «Юра?» — вскричал Стась и кинулся к телефону. Меня дома не оказалось, а Даша во избежание побоища не стала рассеивать заблуждения мужа. Резунов сразу собрался уходить. Стась, гостеприимный даже в скруте ярости, заставил чокнуться. «Ты уж прости, Вольдемар, что так нелепо получилось». — «Бывает», — вздыхал Вольдемар, натягивая плащ. Он отбыл, а Стась опять кинулся к телефону.
— Брось, — остановила его Даша. — Юра ушел к своей Леле следом за тобой. Это Резунов.
— Не верю.
— Юра не ломает стульев и не насилует женщин.
— Он тебя изнасиловал?
— Конечно нет. Но пытался.
— Я его убью!
И тут раздался стук в дверь. Резунов вернулся за кепочкой, которую в вихре событий и переживаний оставил на вешалке. Было произнесено одно слово: «Подлец!», — за ним последовало несколько коротких сухих ударов, и Резунов оказался на полу. Он пополз, потом вскочил и с древним русским боевым кличем «Еб твою мать!» кинулся на Стася, размахивая руками, как мельница крыльями. «Кирне елейсон!» — ответил Стась старинным кличем польского рыцарства и разрушил ему нос. Резунов дубасил и месил воздух, Стась легко уклонялся от его размашистых ударов. Следующий его выпад лишил Резунова резца. Кровь потекла ему на шею, за ворот. Даше стало его жалко. «Хватит, Стась, пусть уходит!» Стась вырвал из ее рук кепочку — «семь листов, одна заклепка» — и влепил в окровавленное лицо, Резунов повалился навзничь. Да, это было не ворота таскать! Тренированная сухая западная сила столкнулась с сырым российским рукосуйством и раздавила его. Стась поднял Резунова за шиворот и вышвырнул за дверь. Вдогон послал кепочку. Прошло не меньше пяти минут, пока они услышали, как хлопнула парадная дверь. Вот что ожидало меня на углу Зубовской и Кропоткинской, если б Стась дал себе волю…