раз куртка погибла. Чемоданчик – что в нём толку, пара сорочек да носки, я решил не морочиться. Взял только нагрудник, надел сразу и завязал тесёмки. Шурка взял карты, затиснул под рокан. Васька Буров потащил из-под койки ящик с мандаринами, да Шурка ему отсоветовал: 
– Разобьются на палубе, а тут, может, и уцелеют, если не приложимся…
 Мы выскочили, стали на трюме, каждый держался за что мог. И друг за друга.
 Из рубки кричали:
 – Кто в носовых остался?
 – Никого! – Шурка ответил. – Вышли все!
 И в ту же буквально секунду Серёга на нас налетел – бежал с руля.
 – Я ещё не вышел!
 И убежал в кап. Минута прошла, другая, а его всё не было. Мы с Шуркой кинулись за ним.
 И что же он там делал, в кубрике? А он, прохиндей, коллекцию свою отдирал с переборки – Валечек, Надечек, Зиночек и Зоечек, – да не отдирал, а откнопывал аккуратненько и прикладывал к пачке. Только ещё половину успел собрать.
 – Серёга, ты озверел?
 Шурка на него напялил нагрудник, мы его схватили за рукава, и он всю пачку выронил на трапе.
 Про что мы ещё забыли, про кого?
 – У рулевого нагрудник есть? – спросил Шурка у Серёги. – Тебя кто сменял?
 – Кеп.
 – Сам кеп?
 Мы поглядели на стёкла рубки: в слабеньком свете из компаса – кепово лицо над штурвалом. Чёрные ямы вместо глаз, подбородок светится. Рядом с ним Жора стоял и третий.
 – А «дед»? – я спросил.
 – В машине, у реверса.
 – У него есть?
 – Дурак ты, – сказал Васька Буров. – Помогут нам всем нагрудники!
 Я опять кинулся в кубрик. И пока они добежали, схватил один лишний – с Ваньки-Ободовой койки – и выскочил.
 …«Дед» стоял у реверса по колено в масленой чёрной воде, держал руку на рычаге. А глазами прилип к телеграфу. На верстаке качали помпой полуголый Юрочка и какой-то шотландец в чёрном рокане. Снизу их окутывало паром.
 – «Дед»! – я крикнул в шахту. – Нагрудник возьми!
 Не услышал он меня, наверно. Машина стучала с большими перебоями, и он, верно, к ней больше прислушивался.
 – «Дед»!
 Он ответил, не оборачиваясь:
 – Ступай на палубу, Алексеич. Наплавался я с нагрудником.
 Мне хотелось, чтоб он хоть посмотрел на меня в последний раз. А «дед» всё смотрел на шкалу телеграфа и держал руку на реверсе. Я снова его позвал, и он не обернулся.
 Кому же мне было отдать этот нагрудник? Может, Юрочка возьмёт. Я ему показал – не кинуть ли? Юрочка мне подмигнул и спросил:
 – Посвистим, Сеня?
 Видали идиотов?
 – Посвистим, – говорю.
 – А за что – за бабу или за политику?
 – В прошлый раз – за бабу. Теперь уж давай – за политику.
 – Как мы решим с Кубой?
 – Мнение моё непреклонно. Куба – си, янки – ноу!
 Вдруг этот шотландец обернулся ко мне и заржал, засверкал зубами. А ну их!
 И тут я увидел – в полутёмном коридоре кто-то толкается в наружную дверь, звякает задрайкой.
 – Куда? – я ему заорал. – Куда отдраиваешь? С этого ж борта кренит, мало мы в шахту нахлебали?
 Он мычал что-то и толкался в дверь. Я подумал – не обезумел ли кто?..
 – Смоет же тебя к такой матери! – Я подошёл, рванул его за плечо.
 Граков это был. В расстёгнутом кителе, волосы спутаны… Он мне дышал тяжело в лицо, и я вдруг почуял: он же пьяный вусмерть. Я прямо обалдел – неужели ж напился? В такую минуту напился! Когда мы все валились с ног и опять вставали – спасать наши жизни и его драгоценную тоже…
 – Ступайте в каюту! – я ему сказал. – Надо будет – придут за вами, не оставят.
 – Плохо, матрос? – Глаза у него были мутны, лицо набрякло багрово.
 – Да уж куда хуже.
 – Гибнем? Скажи честно.
 Я ему протянул нагрудник.
 – Авось выплывем.
 – Кто это приказал?
 – Что?
 – Нагрудник… мне…
 – Капитан.
 – Врёшь, матрос…
 – Сказал бы я вам!..
 Я на него надел нагрудник и завязал тесёмки.
 – Зря всё это, матрос…
 Я подумал – действительно зря. Ты-то ведь каким-то дуриком, а выплывешь, а вот «деда» никто не спасёт, разве что Юрочка. Да пока он на свои бицепсы хоть фуфайку напялит, всю шахту зальёт. Я бы остался здесь, но моё место – палуба. Может быть, там я понадоблюсь. Но я всё-таки постараюсь. Я добегу. Вытащу «деда».
 Я довёл Гракова до каюты, втолкнул в дверь.
 – Матрос, так ты забежишь за мной? Ты обещал…
 Я побежал на палубу, встал на трюме, рядом с Серёгой и Шуркой. Палубу трясло – от машины, и зубы у меня стучали. Нагрудник трясся и бил по животу. Снег и брызги хлестали в лицо, но глаза я не мог закрыть, не смел – потому что увидел камни. Мы все их увидели.
 Прожектора их нащупывали во тьме. Волна приливала к ним, взлетала пенистыми фонтанами, и было видно, как шатаются эти камни – чёрные, осклизлые. Вдруг они ушли из виду,