долгая тишина, в которой вздохи перемежались тихим зовом или короткой жалобой.
Кто победил? Или оба ранены и отказались от борьбы? Хелгвор полагал, что кто-то из двоих остался возле стены и опасность будет угрожать им всю ночь и весь следующий день.
Случалось, его племя охотилось на больших кошек: как-то Хелгвор стрелой, топором и дубиной убил льва – но этого льва, с продырявленной грудью, растерзали за несколько часов. И если бы Хелгвор был в саванне один, его бы тоже сожрали дикие звери. Он все помнил. Чувствуя полное изнеможение, он боялся, что не сумеет достойно драться. Еще недолго волк рычал, а собака глубоко вдыхала воздух. Наконец они легли и заснули.
Глава седьмая
Наступление дня
Хелгвор еще спал, когда занялся день. Усевшись возле догоревшего костра, Хьолг задремал.
На деревьях и на земле царила радость. Всякий раз кажется, что ночь будет вечной, потому что вокруг рыщет смерть и слабые боятся оказаться во чреве сильного… И когда тьма побеждена, надежда не знает границ, птицы щебечут во все горло, славя спасительное солнце.
Хьолг осторожно коснулся руки Хелгвора. Тот рывком вскочил: как зверь, он всегда был настороже и уже держал в руках дубину.
– Глаза Хьолга устали видеть, а уши – слышать! – сказал ребенок.
– Хьолг может спать, – ответил воин.
Огромное солнце струило янтарный свет сквозь ветви деревьев: оно растопило туман, и ветерок разгонял его теперь по верхушкам деревьев. Бойня закончилась, от тзоха и тигра остались лишь кости, плоть исчезла, но медведь еще был жив и мог напасть в любую минуту.
Хелгвор вдыхал свежий, живительный воздух, его молодое тело ликовало от счастья, победа наполняла неиссякаемой силой. Взглянув на женщин и ребенка, он сперва решил, что Амхао мертва, но заметил, как ее грудь слегка вздымается и опускается. Глаава, ослабевшая от потери крови, дремала рядом.
Волк и собака, проснувшись от голода, обратили к Хелгвору доверчивые взоры: они получили свою порцию вяленого мяса, и, разведя костер, оугмар приготовил еду людям.
Волшебная энергия пищи усиливала радость жизни и тихую нежность в душе воина: эти женщины и дети, волк и собака, спасенные его отвагой и его руками, казались ему продолжением его самого.
Когда солнце разорвало дымку тумана, Хелгвор перелез через ограду и нашел скелет тзоха рядом с остовом тигра, который заканчивали обгладывать хищные звери; при виде воина серый медведь поднял голову, уже кишащую насекомыми. Глаза его заволокла пелена, зияющие раны гноились, его конец казался неизбежным.
Хелгвор остановился, чтобы посмотреть на него, и из пасти зверя, словно через силу, донесся угрожающий рык.
– Большой медведь теперь не будет охотиться! – сказал кочевник. – Он давно нагонял страх на лошадь, оленя, лося и даже зубра. Он убил тигра. Большой медведь почти так же силен, как мамонт… И большой медведь умрет!
В те времена мужчины уже любили обсуждать события, а оугмару особенно нравилось произносить слова вслух.
– Большой медведь умрет! – повторил охотник. – Его разорвут шакал, волк и гиена. Но его плоть полезна и человеку, у оугмара уже не хватает запасов, чтобы прокормить женщин и детей. Большой медведь отдаст ему свою плоть.
Мимо на расстоянии стрелы проскакала лань. Хелгвор неожиданно решил, что лучше оставить лань в живых, ведь она породит другую жизнь, и, вынув дротик, выбрал место, откуда мог поразить гиганта в самое сердце.
Дротик глубоко вошел в шкуру; медведь захрипел в агонии, но был так слаб, что даже не вздрогнул.
– Большой медведь страдал бы до заката! – продолжил сын Хтраа. – И может быть, волк и гиена сожрали бы его живьем.
Он закончил собирать на земле стрелы, брошенные вещи тзохов, пару дротиков и три бронзовых топора, затем вернулся к медведю, срезал две ляжки и несколько кусков мякоти. Шкура была красивой; возможно, он снял бы ее потом, если бы позволило время.
От жажды пересохло в горле, он поискал и нашел источник, напился и вернулся в укрытие. Было тихо; собака и волк снова заснули, но проснулась Глаава. Ее неглубокие раны больше не кровоточили, но, склонившись над Амхао, она в отчаянии причитала.
– Амхао не умрет! – сказал воин.
Глаава поняла его жест, и ее залитое кровью лицо озарилось улыбкой. Заметив, что руки почернели от запекшейся крови, она решила их помыть. К тому же ей хотелось пить, догадался Хелгвор и указал в сторону леса:
– Хелгвор нашел источник.
У них было три больших бурдюка из цельных шкур, один его собственный, два других он нашел у мертвых тзохов. Он жестом показал, что пойдет наполнить их водой, Глаава хотела отправиться с ним, но ее ноги еще плохо слушались.
– Хелгвор пойдет с Хьолгом.
Он взял с собой и животных.
Глаава утолила жажду, потом спряталась за большим камнем, вымыла руки, лицо и грудь. Тем временем Хелгвор поджарил мясо, и когда Глаава наелась, он с удовольствием стал разглядывать ее светлое лицо и глаза, в которых мерцали отблески рек.
– Почему она не похожа на тзохов? – спрашивал он себя.
Обернувшись к Амхао, он сравнивал ее крупную голову, тяжелое лицо и массивные челюсти с тонкими чертами младшей сестры. Непонятно почему, но они так же сильно разнились цветом кожи. У Амхао – цвета дубовой коры, тогда как у Глаавы – почти белая, как цветок катальпы[19]. Амхао была приземистой, сложением похожа на самку кабана; Глаава – гибкая, как молодая лань, высокая и подвижная…
– Амхао – дочь Скалы, а Глаава похожа на девушек Синей Реки и Зеленых Озер.
Гордый тем, что спас ее, и охваченный непостижимой нежностью, такой же эфемерной, как запах утра, он восхищался еще и тем, как она сражалась – с мужеством и мастерством истинного воина.
Тем временем Амхао проснулась от плача ребенка. Она узнала сестру, хотя еще не совсем пришла в себя.
– Амхао спасена! – повторяла Глаава. – Великий воин Реки уничтожил тех, кто хотел убить нас!
Молодая женщина слушала, но плохо понимала. Все кружилось и мелькало у нее в глазах, и она повторяла лишенным выражения голосом:
– Амхао спасена…
Жадно выпила воды, но не смогла проглотить ни кусочка мяса, и, пока Глаава мыла ей лицо, она снова заснула.
Хелгвор размышлял так, как должен размышлять воин: об опасности, врагах и зверях. Он не собирался преследовать противника, рассчитывая, что Глаава поведет его племя за собой и укажет дорогу, но что стало с шестым тзохом, если ни волк, ни собака не могли учуять его?
Он не мог уплыть на каноэ; местами течение было слишком