матери Таши Исик и заканчивая охранниками замка, которых ты счел слишком любопытными. Я видел, как ты спаривался с этой шлюхой, Сирарис, никогда не догадываясь, что за много лет до того, как ты сделал ее шпионкой в доме Исика, Арунис выбрал ее в качестве шпионки в твоем. Я видел, как ты радостно хихикал над картами, которые мы подделали. Ты неудачник, Отт. Как и все гиганты, ты путаешь грубую силу с абсолютной властью. И теперь пришло время заплатить за эту ошибку. Воспротивьтесь нашему исходу, и мы переждем вас. Как долго вы сможете продержаться без пресной воды? Два месяца? Три, если убьете слабых? Но мы можем подождать год, Отт, или дольше. Мы даже не будем испытывать жажды, когда последний из вас упадет замертво.
— А если мы не воспротивимся? — спросил Роуз.
Талаг обратил свой горящий взгляд на капитана.
— Я бы многое отдал, чтобы узнать, чего ты на самом деле ожидаешь от меня, — сказал он. — Что сделает ползун со своими восемью сотнями мучителей, когда они, наконец, оказываются у него под каблуком? Восемьсот садистов, фанатиков, мясников? Я знаю, что сделал бы великан. Заставь ползуна умолять. Медленно увеличивай давление. Зачарованно наблюдай за его страданиями; притворяйся, что прислушиваешься к его мольбам. Затем резко опусти ногу и размозжи ему череп.
Талаг окостенел.
— Я знаю, — сказал он. — Я видел, как это сделали с моим отцом, когда мне было десять. Он был так же близок ко мне, как ты сейчас, но я прятался, я был в безопасности, и даже когда великан кричал на него, предлагал сохранить ему жизнь, мой отец говорил со мной на языке, которого твой вид не слышит, приказывая мне жить, сражаться дальше, чтобы служить нашему народу.
Пять лет спустя я впервые услышал легенду о Стат-Балфире, острове, откуда твой народ увез нас в кувшинах и клетках. Я поклялся, тогда и там, что приведу любого из дома моего отца, кто последует за мной, в это место, и сегодня я выполняю эту клятву. Ты спрашиваешь, что я сделаю с вами?
Он глубоко вздохнул:
— Ничего. Проживу свою жизнь, стараясь забыть само ваше существование. И если вы будете сотрудничать и не станете препятствовать нашему выходу из «Чатранда», я сделаю еще один шаг вперед и откажусь от права на месть.
— Что это значит? — спросил Роуз.
— Что с вами поступят так, как сочтут нужным мои островные собратья. Они, несомненно, окажут мне любезность и решат вашу судьбу: это уместно и соответствует обычаям. Но месть никогда не была целью этой миссии — и сегодня эта цель почти достигнута. Я не буду добиваться вашей казни.
— Но ты не будешь просить их о милосердии?
Талаг повернулся к нему, ощетинившись.
— Ты держал одного из нас в птичьей клетке, в грязи, и заставлял его пробовать твою еду на яд. Твоя команда спровоцировала резню. Твой первый боцман носил ожерелье из наших черепов. Кроваво-красное чудовище! Это и есть милосердие, превышающее все, чего вы, гиганты, заслуживаете.
Резким движением он отвернулся, приглаживая перья на своем плаще.
— Вы нарушили границы Стат-Балфира, — сказал он. — Правители острова будут принимать собственные решения. Для меня самого наконец-то наступил конец. Я состарюсь здесь, среди моего народа и моих книг. Вы, все вы, больше не имеете значения.
Доктор Чедфеллоу как раз подошел к двери Ускинса, когда началась бомбардировка. Он споткнулся, когда корабль накренился, наполовину ожидая, что проход взорвется роем атакующих икшелей. Но никто не пришел. Что бы ни произошло, клан все еще не показал себя. Он подумал было отложить свое расследование, но потом сделал себе выговор: Откладывать, до каких пор? До тех пор, пока еще многие не погибнут? Он прочистил горло, поправил рукава с серебряными запонками и постучал.
Дверь задребезжала, как будто Ускинс боролся с ней. Наконец первый помощник распахнул ее плечом.
— Задвижка, — объяснил он с улыбкой. — Я пытался ее исправить, но сделал только хуже. Пожалуйста, входите, доктор.
Чедфеллоу вошел в маленькую каюту.
— Я дремал, — сказал Ускинс. — Наверху что-то случилось?
— Я не уверен, — тихо сказал Чедфеллоу. — В любом случае, ничего важного.
— Теперь, когда мои обязанности стали такими легкими, я устаю быстрее, — сказал Ускинс. — Разве это не странно? Я мою посуду, передаю сообщения, кормлю людей на гауптвахте, и внезапно на меня наваливается усталость. Могу ли я спросить, добились ли вы какого-нибудь прогресса?
— Нет, — признался Чедфеллоу, изучая его. Рубашка мужчины была застегнута до самой шеи. Она, подумал доктор, всегда застегнута на все пуговицы.
Ускинс начал замечать странное поведение доктора:
— Но у вас ведь есть идея, так? Что-то, от чего можно оттолкнуться?
— Возможно, — сказал Чедфеллоу, едва отдавая себе отчет в своих словах. — Но это... довольно сложно. Боюсь, мне нужно осмотреть вас еще раз.
— Все, что угодно, лишь бы помочь, доктор. Но я могу сказать вам прямо сейчас, что я не изменился.
— Об этом буду судить я, — сказал Чедфеллоу, пытаясь придать своему голосу обычный безапелляционный тон. — Садитесь, сэр. Снимите рубашку и дышите глубоко.
Ускинс согласился достаточно дружелюбно для человека, которого почти непрерывно обследовали в течение двух недель. Он сел на единственный в комнате стул спиной к Чедфеллоу, расстегнул две верхние пуговицы рубашки и стянул ее через голову. Вот оно: кончик шарфа. Ускинс снял его вместе с рубашкой и теперь держал обе вещи в руках.
Как он делал каждый раз до этого, подумал Чедфеллоу. Как под Небесным Древом я этого не заметил?
Он приложил стетоскоп к спине Ускинса и сделал вид, что слушает.
— Сегодня я чувствую себя действительно прекрасно, — сказал Ускинс. — У меня огромный аппетит.
— Разведите руки в стороны, пожалуйста, — сказал Чедфеллоу.
Ускинс сунул рубашку под ногу, прежде чем повиноваться. Теперь Чедфеллоу мог видеть край шарфа с кисточками: всего два дюйма, но этого было достаточно. Его кожа похолодела. Рука, сжимавшая стетоскоп, задрожала.
Капитан Роуз назвал себя рабом гнева. Он, Чедфеллоу, был рабом гордыни. Он был умен, он знал это. Но впервые в своей жизни он с совершенной ясностью понял, что он тоже дурак.
— Я должен... выйди, — услышал он свой голос. — Я оставил инструмент в операционной.
— Какой инструмент? — спросил Ускинс. Его голос внезапно стал холодным.
Разум Чедфеллоу помутился.