Одноколка остановилась. Дреф помог ей выйти, точнее, вынес ее на руках.
Она глотнула свежего воздуха и немного ожила. Оглядевшись, поняла, что находится в каком-то небогатом, однако оживленном проулке. Где-то рядом, вероятно в таверне напротив, весело наяривали на скрипке. Несмотря на поздний час, сновали прохожие, в основном молодежь, и, судя по виду, отнюдь не голодающая. Дреф повел ее прямиком к дому – большому, ветхому, со старомодным навесом. Они вошли и поднялись на четвертый этаж – без его помощи она бы не одолела лестницы. Квартира Дрефа показалась Элистэ роскошнейшими апартаментами: целых две комнаты, одна просторная, богато обставленная, с кроватью, обитыми материей стульями, тряпичным ковриком и шторами из яркой шерстяной ткани; другая совсем маленькая, вероятно, кабинет или приемная – конторка, стены уставлены книгами. И в обеих – блаженное тепло. За решеткой камина еще тлели угли. Элистэ уставилась на них, не веря собственным глазам.
Дреф уже хлопотал над ней, сноровисто распуская на шее завязки плаща. Сняв с девушки верхний слой лохмотьев, он подтолкнул ее к постели. Ее взору предстали белейшая пуховая перина, глаженые простыни, подушка. Тут до нее дошло, что она неимоверно грязная.
– Белье чистое, – покраснев от стыда, пробормотала она. – Я не могу…
– Снимайте башмаки. Сейчас отоспитесь. Утром поглядим, нужно ли вызывать врача.
– Но…
– Без разговоров!
Спорить не было сил, и Элистэ подчинилась. На пуховой перине ей не доводилось спать с того дня, как она покинула городской дом Рувиньяков. Она уже и забыла, как мягка под щекой подушка, как нежны и теплы свежие простыни. Но она не успела до конца насладиться этими дивными ощущениями, ибо мгновенно провалилась в сон – глубокий черный сон без сновидений.
Когда Элистэ проснулась, солнце стояло высоко, а тени укоротились; время близилось к полудню. Сперва она не сообразила, где находится, и медленно села, щурясь не столько от страха, сколько от удивления. Несмотря на долгий беспробудный сон, чудовищная усталость не отпускала ее. В остальном она чувствовала себя довольно сносно, спокойно и, как ни странно, безмятежно. Итак, она одна в незнакомой комнате. Где именно? На глаза ей попался собственный драный плащ, брошенный на спинку стула. Сама она его тут скинула или кто-то с нее снял?.. Тут она все вспомнила и поняла, откуда эта странная умиротворенность. Жилье Дрефа. Не удивительно, что здесь ей так спокойно.
Дверь скрипнула, и вошел Дреф. Элистэ уставилась на него – удивленно, вопрошающе, на миг утратив дар речи. После столь долгой разлуки, да еще при свете дня ей поначалу показалось, что он стал совсем другим человеком, прекрасным незнакомцем. Интересно. Раньше ей и в голову не приходило, что Дреф так красив: красота и серф – понятия несовместимые. Но теперь Элистэ словно впервые увидела его. Присмотревшись, она нашла, что худое его лицо и высокая фигура, в сущности, не претерпели явных изменений. Те же тонкие черты, те же черные глаза, но выражение их стало другим: появилась суровая настороженность, решительность и властность. Собственно, все это было и раньше, однако теперь проступало с особой отчетливостью. Одет он, понятно, был совсем по-новому – просто и скромно, но как свободный шерринец. Платье ему очень шло, он даже походил на кавалера. Гордая осанка и благородная раскованность жестов, раньше, на ее взгляд, граничащих с дерзостью, сейчас казались вполне уместными.
Он столь же внимательно изучал ее. Она поежилась, вспомнив о своем непрезентабельном виде – грязные лохмотья, сальные висящие космы, серое изможденное лицо. Она покосилась на свои руки, такие отвратительно красные на белизне простыни, в трещинах и волдырях от кипятка со щелоком – результат кухонных дежурств в «Сундуке». Удивительно, как он вообще признал ее. Элистэ почувствовала, что краснеет. Раньше он бы, пожалуй, над ней посмеялся; Дрефу нравилось ее поддразнивать, зная, что это сойдет ему с рук. А теперь?.. Она заставила себя посмотреть ему в лицо, однако не заметила усмешки в черных глазах; ее вид его явно не забавлял.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, присаживаясь на стул у кровати.
– Лучше. Много лучше.
– Поесть сможете?
«Еда. Он предложил мне еду». Боясь расплакаться, Элистэ молча кивнула, и он протянул ей картонную коробку, которую принес из соседней таверны. Она с жадностью, доходящей до неприличия, сорвала крышку и увидела свежайшие булочки с вареньем, салат из маринованных овощей, заливные яйца и еще теплый яблочный пирог. Невероятно. Столь роскошные блюда ей не доводилось видеть с… она уже и не помнила, с каких пор. У нее защипало глаза, засвербило в носу. Нужно взять себя в руки, а то она и вправду разревется. Схватив булочку, Элистэ мигом ее проглотила, затем так же быстро разделалась со второй. Яйцо как бы само собой проскользнуло в горло. Лишь после этого она опомнилась и, стесняясь, неловко предложила коробку Дрефу. Он отрицательно покачал головой, улыбнулся, налил из кувшина коричнево-красного напитка и подал ей чашечку. Она пригубила. Сладкий сидр! Элистэ почти забыла его вкус.
– Фабекский? – спросила она, из последних сил сдерживая слезы.
– Да. Со старыми привязанностями, похоже, нелегко расстаться.
Она наклонила голову и снова принялась за еду, а Дреф не сводил с нее глаз. Наконец она утолила первый голод и опять поежилась под его внимательным взглядом. Элистэ не нравилось, что он на нее так смотрит.
– Где мы? – спросила она, чтобы отвлечь его.
– В Крысином квартале, в тупике Слепого Кармана.
– Крысиный квартал! Да это прекрасно, Дреф! Вам, верно, улыбнулась удача? Что вы делали все это время?
– Ел, спал, работал.
– Где работали?
– Где придется, где деньги платили.
– Мне это понятно. Скажите, из Дерриваля вы сразу отправились в Шеррин?
– Более или менее. В моей жизни за это время много чего случилось, а в вашей, думаю, и того больше. У вас найдется что рассказать, начиная с того, каким образом вы вчера оказались на Кипарисах.
– Ну… мне… я пришла передать письмо какому-то Беку.
– Кто дал вам письмо?
– Ну… одна женщина. По-моему, Дреф, вчера вы сказали, что вы и есть Бек?
– Как звать эту женщину?
– Какая разница? Но раз уж мы заговорили об именах, почему вас прозвали Беком? Имя какое-то усеченное, словно кличка…
– Шерринцев позабавил мой северный выговор. Сперва меня прозвали Фабеком, потом сократили до Бека. Но так меня называть нельзя. Здесь меня знают под именем Ренуа, запомните и обращайтесь ко мне только как к Ренуа.
– Весьма любопытно. А почему вы…
– Ее зовут Жунисса?
– Кого?
– Женщину, пославшую вас с письмом? Ее зовут Жунисса?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});