Читать интересную книгу Роза Мира - Даниил Андреев

Одним из таких парков мне представляются Триумфальные Сады, соединяющие верград с исторически сложившимся центром города: они посвящены историческим воспоминаниям данного народа. Представить себе будущую Москву, например, без Триумфальных Сладов нашим потомкам будет так же трудно, как нам — вообразить нашу столицу лишённой Кремля. Применить к этим Садам старое наименование парка, а тем более проспекта или бульвара, было бы невозможно. Широкое зелёное пространство с монументальными древесными купами, лужайками и целыми рощами, окаймлённое по сторонам проездами с узорчатою мостовой из разноцветного камня, устремляется от загородных холмов над рекой, где расположен храм Солнца Мира,[44] к Кремлю. Проезды отделяют его от фасадов зданий, то повышающихся — на углах перекрестков — до размеров, схожих с высотными зданиями, то понижающихся до нескольких этажей: это — культурные учреждения, отели, жилые дома; местами они отступают несколько вглубь, давая место площади или партеру. Сам зелёный массив прорезается в длину главною пешеходною дорогой, а вправо и влево от неё ответвляются извилистые дорожки, образуются поляны и цветники, а среди могучих древесных групп и куртин открываются, здесь и там, скульптурные сооружения нового типа. О, они будут разнообразны почти до бесконечности. Мне представляется, например, следующий странный жанр. На от крытом цоколе, прямоугольном и вытянутом, к которому ведут с трёх сторон низкие пологие ступени, возвышается стена, облицованная мрамором: красным или зелёным, серым или розовым. Её вытянутая поверхность — лишь фон. Частью почти в одной плоскости с ней, частью выделяясь из неё как горельеф, частью же свободно перед ней поставленные, композиционно связываются между собой многочисленные группы фигур: в некоторых случаях — бронзовые, в других — мраморные, но цвет мраморных фигур не совпадает с цветом мраморного фона, а составляет с ним тонкий и выразительный контраст. Так запечатлеваются в камне и металле великие события давно отшумевших времён национальной истории: принятие христианства, битва на Куликовом поле, возвышение Москвы, драматические коллизии Смутного времени и великолепная деятельность Петра — всё, вплоть до эпопей мировых войн и Великой Революции. Не угадаешь, сколько таких композиций украсит этот художественный парк: двадцать? тридцать? Но каждая из них — лишь смысловая ось отдельной скульптурно-зодческой системы: каждую композицию дополняют свободно стоящие памятники деятелям былых эпох: иногда в систему включается монументальная арка; порою из глубины зелени выглядывает строгая и скромная часовня. А на перекрестках Триумфальных Садов с городскими магистралями возвышаются своеобразные архитектурные сооружения — я не знаю, как их назовут тогда — в память таких исторических событий, характер которых легче выражается приёмами зодчества, чем скульптуры. Из этой художественной эпопеи не должны быть исключены и моменты великих народных бедствий: татарского ига, опричнины, скорбных дней междуцарствия и многое другое. Они найдут своё выражение в простых и суровых траурных памятниках.

Другой зелёный массив, направляющийся от верграда ко Кремлю как бы полукругом, лишён парадной прямолинейности Триумфальных Садов: он посвящён деятелям русской культуры. Он распланирован свободнее и живописнее, образуя более интимный, более внутренний ландшафт и легко вписывая в него отдельные памятники. Их индивидуализация, их непосредственность, разнообразие их художественных решений и тесная связь с растительным окружением устранят опасность притупить восприимчивость посетителя изобилием памятников и монотонностью скульптурных мотивов. Вместе с тем такой тип парка будет наводить на особую настроенность, совмещающую торжественность с теплотой, а благоговение с нежностью. Скульпторам, садоводам и архитекторам будущего предстоит необозримая работа над этими проблемами. Они привлекут на помощь новые строительные и облицовочные материалы, новую трактовку паркового пространства и массива городских кварталов, замыкающих его как рама и отчасти как фон; они обогатят свои композиции элементами струящейся, бьющей, неподвижно зеркальной или тихо плещущей воды, горящими под открытым небом светильнями, портиками для прогулок и террасами для священнодейств и многим другим, что подскажут их воображению потребности того времени.

Но мыслить великие города будущего замкнувшимися в почитании только своей национальной культуры — значит конструировать грядущее по моделям прошедшего. В сознании людей XXI века с каждым десятилетием будет стираться память о гранях между культурами и народами. Москву, например, тех эпох нельзя представить без памятников Платону и Копернику, Шекспиру и Рафаэлю, Вагнеру и Махатме Ганди в той же мере, как Москву наших дней — без монумента Минину и Пожарскому. Возможно, что с памятью о гениях других культур будет связан третий зелёный луч верграда.

Четвёртым же мне представляется Золотой Путь — проспект-парк совершенно особого значения. Начинаясь за несколько километров от верграда и направляясь к храму Синклита Мира, он на пересечениях своих с городскими магистралями должен быть обозначен специальными архитектурными сооружениями. Каждое из них должно выражать собой одну из великих метакультур человечества с её синклитом. Во время соответствующих праздников по Золотому Пути будут проходишь многонародные шествия, и перед архитектурными символами Эанны, Сукхавати, Олимпа, Мэру, Монсальвата, Небесною Кремля и Аримойи священство и парод будут совершать глубокий мистериальный обряд, связующий сердца живущих ныне со всем просветлённым человечеством.

Такими представляются мне подступы к верграду. Сам же верград слагается из трёх архитектурных комплексов: храмового, культурного и жилого. О храмовом предпочтительнее будет говорить в следующей главе, в связи с культом Розы Мира, а сейчас — бросить взгляд на некоторые сооружения, неотъемлемые от комплекса культурного.

Одно из главнейших зданий верграда — это мистериал, театр мистерий. В крупных верградах их будет, вероятно, два: драматический и музыкальный.

Генетически идея мистериала ведёт своё начало из глубокой древности: вспомним мистерии Элевзина, католические действа средневековья и, как уцелевший до нашего времени их рудимент — мистерии Страстной недели в баварском городке Обераммергау. Другие мистериальные традиции живы до сих пор в Индии, Индонезии и странах Индомалайской метакультуры. Но, не сравнимые с религиозным примитивом Средних веков, идейное богатство и глубина нового религиозного сознания вызовут к жизни такие сценические действа, которые окажутся отстоящими от старых мистерий так же далеко, как наши представления о космосе от системы Птолемея. Оборудование механизмами, о каких даже в начале нашего века никто не посмел бы мечтать, позволит воплощать литературные и музыкальные тексты многопланового содержания, мистериально отображать события, совершающиеся или совершавшиеся в иных мирах Шаданакара. Репертуар мистериалов сформируется постепенно, когда жанр мистерии нового типа, получив широкое распространение, вызовет появление монументальных драматических эпопей этого рода. Но из ресурсов мировой поэзии и музыкальной драмы уже и теперь могли бы быть привлечены к постановке в мистериалах немало первоклассных произведений. Трагедии Эсхила, «Фауст», «Орфей», драмы Калидасы и Тагора, «Пер Гюнт», «Лоэнгрин», «Парсифаль», «Сказание о граде Китеже» — все эти шедевры могут и должны быть, наконец, философски и сценически трактованы как мистерии. Уже даже теперь театральная техника была бы в состоянии заменить наивную бутафорскую сказочность старых постановок тонким, мистически убедительным отображением многослойных реальностей мира. Вырисовываются перспективы такого технического могущества, когда иерархии смогут быть сценически отображены не в сниженном, уплощённом, убого-очеловеченном виде, но в гигантских обликах, туманных или светящихся, проносящихся, как веяние ветра, или вздымающихся, как огненные смерчи. Обогащение технического оснащения кинематографическими средствами раздвинет пространство сцены и позволит расслоить его на любое число планов, таким образом отражая параллелизм событий и процессов, в них совершающихся. Всё это обеспечит появление таких постановок, относительно художественного великолепия и философской глубины которых нам составить себе представление ещё нельзя.

Но к постановкам театральным исполнение подобных мистерий не может быть приравнено: мистерия стоит на полдороге от театра к культу, и многие стороны роднят её с богослужением. Поэтому образование коллектива исполнителей и постановщиков мистериала ни в коем случае не должно преемственно связываться с такими формированиями, как театральная труппа. Этические нормы, прилагаемые к коллективу мистериала, атмосфера и обычаи, в нём царящие, религиозное горение, без которого он теряет свой смысл, — всё это не прилагалось и не может прилагаться к артистам театра. Артисты мистериала образуют коллектив, имеющий черты сходства отнюдь не с труппой, а с её антиподом: с монастырём. Совместное обитание подле мистериала, подчинённость повседневной жизни смыслу мистерий, внутренняя работа над собой, изгнание из личных отношений всяких признаков враждебности, зависти, соперничества и т. п. — разве такие установки могут возбудить у артистов театра иное отношение, кроме огульного отрицания всякой возможности воплотить эти принципы в жизнь? — Однако, напрасно искать между коллективом мистериала и монастырём слишком много общих черт: «единица» такого коллектива заключается не в одиноком бессемейном иноке, но именно в семье каждого члена; безбрачие никому, разумеется, не может быть вменено в обязанность. Не нужна, даже недопустима и та степень изолированности от мира, какая отличает монастырь: артист мистериала не отрезает себя от жизни, он находится одновременно в ней и над ней; задача — в отыскании таких внешних форм существования, которые выражали бы это внутреннее положение и способствовали бы ему.