Читать интересную книгу Скала прощания - Тэд Уильямс

Кендарайо'аро привел его к Джирики. Дядя принца, как и все другие обитатели Джао э-Тинукай, был одет в темно-серые траурные одежды. На Саймоне были штаны и рубашка того же цвета, которые ему принесла подавленная Адиту на следующий день после сожжения Ясиры.

Джирики находился не в своем доме, а в жилище, состоявшем из розовых, желтых и светло-коричневых шатров, которые показались Саймону похожими на гигантские ульи. Ситхи, обитавшая там, была знахаркой и залечивала ожоги, полученные Джирики.

Кендарайо'аро с лицом неподвижным, как тяжелая маска, оставил Саймона у входа, в который врывался ветер, и удалился без единого слова. Саймон вошел, как указала ему Адиту, и оказался в темной комнате, освещавшейся только бледным шаром на деревянной подставке. Джирики сидел в огромной постели, руки его были сложены на груди, перевязанные полосками шелковистой ткани. Лицо ситхи лоснилось от какой-то жирной мази, что лишь подчеркивало его нездешние черты, кожа его почернела в нескольких местах, а брови и часть длинных волос были вовсе спалены; но Саймон обрадовался, увидев, что принц не слишком сильно пострадал.

— Сеоман, — произнес Джирики, и на лице его появилось подобие улыбки.

— Ну как ты? — спросил Саймон застенчиво. — Больно?

Принц покачал головой.

— Нет, особых страданий я не испытываю, во всяком случае, от ожогов, Сеоман. Мы в нашей семье сделаны из достаточно прочного материала, как ты, возможно, помнишь по нашей первой встрече. — Джирики осмотрел его с ног до головы. — А как твое здоровье?

Саймон ощутил неловкость.

— Я чувствую себя хорошо. — Он помолчал. — Мне стыдно. — Глядя на спокойное лицо перед собой, он устыдился того, что в нем проявилось животное нутро, стыдно, что он на глазах у всех превратился в визжащее чудовище. Это воспоминание лежало на его душе тяжелым грузом все эти дни. — Я во всем виноват.

Джирики поспешил остановить его, подняв руку, затем снова опустил ее, позволив себе лишь небольшую болезненную гримасу.

— Нет, Сеоман, нет. Ты не совершил ничего, за что бы стоило извиняться. Это был день ужасов, а ты их слишком много пережил.

— Не в этом дело, — сказал несчастный Саймон. — Он выследил меня. Инген Джеггер. Я привел Ингена Джеггера к Праматери! Он сам это сказал. Я привел к ней ее убийцу!

Джирики отрицательно покачал головой.

— Это давно планировалось, Сеоман. Поверь мне. Красная Рука мог спокойно прислать кого-то из своих в наш укрепленный город Джао э-Тинукай — хотя бы на несколько мгновений. Инелуки еще не так силен. Это была прекрасно проведенная атака, заранее обдуманная. У Утук'ку, так же как и у Короля Бурь, ушло много сил на ее выполнение. Ты думаешь, случайно Утук'ку лишила Праматерь голоса, когда та готова была раскрыть замысел Инелуки? И то, что Красная Рука именно тогда ворвался к нам, израсходовав столько чародейной силы? И ты полагаешь, что охотник Инген Джеггер просто блуждал по лесу и вдруг решил убить Амерасу, Рожденную на Борту? Нет, я тоже так не думаю, хотя, возможно, он и наткнулся на твои следы, прежде чем Адиту привела тебя сюда, а ему, конечно, гораздо легче выследить смертного, чем одного из нас, но он все равно сумел бы пробраться в Джао э-Тинукай. Кто знает, сколько времени он ждал перед Летними воротами, когда наткнулся на них, ждал, когда его хозяйка спустит его на своих врагов как раз в подходящий момент? Это был военный план, Сеоман, точный и более чем отчаянный. Они, вероятно, действительно боялись мудрости Праматери.

Джирики на миг поднес свою перевязанную руку ко лбу.

— Не бери вину на себя, Сеоман. Смерть Амерасу была предначертана в темных недрах Наккиги, а может быть, даже тогда, когда две семьи разошлись возле Сесуадры тысячи лет назад. Мы принадлежим к расе, что нянчит свои обиды долго и молча. Ты не виноват.

— Но почему?! — Саймону хотелось верить словам Джирики, но ужасное ощущение потери, которое охватывало его несколько раз в это утро, не уходило.

— Почему? Потому что Амерасу смогла заглянуть в самое сердце Инелуки, а кто это мог сделать лучше ее? Она, наконец, раскрыла его замысел и готова была открыть его своему народу. Теперь уже нам никогда не узнать — или, возможно, мы поймем его, только когда Инелуки сочтет нужным представить его нам во всей его неизбежности. — На него накатилась усталость. — Клянусь Рощей, Сеоман, мы так много потеряли! Не только мудрость Амерасу, которая была огромна, но мы также утратили нашу последнюю связь с Садом. Теперь мы действительно бездомны. — Он поднял глаза к надувшемуся потолку, так что на его заострившееся лицо упал желтый свет. — У эрнистирийцев была о ней песня, знаешь:

Белоснежна грудь хозяйки пенистого моря,

Она тот свет, что греет нас в ночи,

И звезды в небесах пьянит…

Джирики осторожно вздохнул, щадя свою изъеденную дымом гортань. Выражение удивительной ярости вдруг исказило его всегда спокойные черты.

— Даже оттуда, где живет Инелуки, даже с той стороны смерти, как мог он прислать кого-то, чтобы убить собственную мать?!

— Что же нам делать? Как побороть его?

— Это тебя не должно тревожить, Сеоман Снежная Прядь.

— Как это? — Саймон постарался сдержать гнев. — Как можешь ты мне такое говорить? После всего, что мы видели вместе?

— Я не то имел в виду, Сеоман, — ситхи усмехнулся своей неловкости. — Я утратил даже основы воспитания, прости. Саймон увидел, что он действительно ждет прощения.

— Конечно, Джирики. Ты прощен.

— Я просто имел в виду, что мы, зидайя, должны посоветоваться между собой. Мой отец Шима'Онари тяжело ранен, и мать моя Ликимейя должна созвать всех вместе, но не в Ясире. Думаю, мы там никогда уже не соберемся. Тебе известно, Сеоман, что это огромное дерево все побелело от огня? Тебе это разве никогда не снилось? — Джирики склонил голову набок, глаза его таинственно сверкнули. — Ох, прости меня, пожалуйста. Я отвлекаюсь и забываю о важном. Тебе никто не сказал? Ликимейя приняла решение, что ты должен уйти.

— Уйти? Покинуть Джао э-Тинукай? — приступ радости сменился неожиданно нахлынувшим сожалением и даже гневом. — Почему именно сейчас?

— Потому что такова была последняя воля Амерасу. Она сказала об этом моим родителям еще до собрания. Но почему это тебя расстроило? Ты вернешься к своим. Так будет во всяком случае. Нам, зидайя, нужно оплакать свою лучшую. Смертным при этом нет места. К тому же ты ведь именно этого хотел, правда? Вернуться к своим?

— Но вы же не можете просто запереться и отвернуться! Во всяком случае, не в этот раз! Разве вы не слышали Амерасу? Нам всем нужно сражаться против Короля Бурь! Не делать этого — значит струсить! — Перед ним внезапно снова возникло ее строгое и нежное лицо. Ее глаза, так замечательно много знавшие…

— Успокойся, юный друг, — сказал Джирики с натянутой сердитой улыбкой. — Ты полон добрых намерений, но не знаешь достаточно, для того чтобы говорить так напористо. — Лицо его смягчилось. — Не бойся, Сеоман. Все меняется. Хикедайя убили нашу старейшую, нанесли ей смертельный удар в нашем священном доме. Они преступили черту, которую не должно преступать. Возможно, они сделали это намеренно, но дело не в том, — это свершилось. Вот еще одна причина, по которой тебе следует уйти, дитя человека. Тебе не место на военных советах зидайя.

— Так вы будете бороться? — в сердце Саймона затеплилась надежда.

Джирики пожал плечами.

— Думаю, да, но как и когда — не мне об этом говорить.

— Так всего много, — пробормотал Саймон. — Так все неожиданно.

— Ты должен идти, юный друг. Адиту скоро вернется от родителей. Она проводит тебя к своим. Лучше все это сделать побыстрее, потому что, кто знает, Шима'Онари и Ликимейя могут изменить свое решение. Иди. Сестра придет за тобой в мой дом у реки, — Джирики нагнулся и поднял что-то с пола, поросшего мхом. — И не забудь про зеркало, мой друг. — Он улыбнулся. — Я тебе снова смогу понадобиться. И я тебе еще должен одну жизнь.

Саймон взял блестящий предмет и опустил в карман. Он поколебался, но все же наклонился и обнял Джирики, пытаясь сделать это нежно, чтобы не коснуться ожогов. Принц ситхи дотронулся до его щеки своими холодными губами.

— Ступай с миром, Сеоман Снежная Прядь. Мы снова встретимся. Я обещаю.

— Прощай, Джирики, — он повернулся и быстро зашагал, не оглядываясь. Он несколько замедлил шаг, когда оказался в продуваемой ветром передней.

Снаружи, погруженный в хаос собственных мыслей, Саймон вдруг ощутил странную прохладу. Взглянув наверх, он обнаружил, что летнее небо над Джао э-Тинукай потемнело, приобретя мрачноватый оттенок.

Лето уходит, подумал он и снова испугался.

— Не думаю, что им удастся его когда-либо вернуть.

Вдруг все его мелкие обиды на ситхи испарились, и его обуяла огромная тяжелая жалость к ним. Что бы здесь ни присутствовало еще, но главным была красота, невиданная со времен рождения мира, долго оберегаемая от убийственного холода времен. А теперь стены рухнут под натиском устрашающего зимнего ветра. Много изысканных вещей погибнет безвозвратно. Он заспешил вдоль берега реки к дому Джирики.