Он узнал о странной смерти своего агента от верных людей еще по пути из столицы, а после прочел соответствующую заметку в «Инском листке». Ни на минуту Охотник не сомневался, что Гиббон стал жертвой того страшного существа, которое более десяти лет неотступно наполняло собой всю его жизнь, одновременно отбирая ее не по дням, а по часам. И еще одно крохотное, но неприятно царапающее раздумье приходило ему на ум. Не доверь он Гиббону своего знания, не сделай того рокового поручения, к которому побуждало его опасение за собственную, иссякающую жизнь, то и по сей день Соломон Иванович строчил бы длинные донесения и досаждал Нижеславскому сыскному отделению жалобами на скудную оплату тяжелого филерского труда.
«Нда, никто не мог такого предвидеть, и все же нельзя было ни на минуту забывать, с кем мы имеем дело. Зверь на то и Зверь, чтобы предупредить малейшую для себя опасность. И однако же, он не сумел предвидеть угрозу не менее серьезную, чем мой вызов — природный огонь остановить не в его власти. Сейчас он видит, как природа пожирает его дом. Она испепелит и его самого, потому что он неразрывен с землей, как все, что на ней живет, растет, дышит. Так что же это, если не милость судьбы? Что-то там, — он закатил глаза, — не позволяет мне умереть, не дождавшись возмездия».
Охотник встал с места, почувствовав приближение нового приступа кашля. Он отодвинулся в дальний угол комнаты и, сотрясаясь от удушающих конвульсий, упал навзничь на пуховую постель. Когда приступ закончился, он лежал весь в испарине, обтирая платком рот и чувствуя внутри знакомый солоноватый привкус крови. По всему телу расходилась какая-то тяжелая слабость. Голова горела, но сил чтобы подняться, налить стакан воды и растворить в нем порошок, прописанный доктором, больше не было. Охотник остался лежать, подозревая с равнодушием, что, возможно, никогда не выберется из этой убогой комнатенки в ветхой избе, на обочине полузаброшенной дороги, у которой, по большому счету, не было ни начала, ни конца.
«Но если эти пожары уничтожают все без разбору, значит, я и вправду, зря торопился, — подумал он, снова хватая ртом воздух, как будто пытаясь перебить тот противный привкус, что наполнял его. — Я бы мог тогда, по крайней мере, умереть не здесь, а в городе. Новости из уезда там получить гораздо проще, а условия несравненно комфортнее. Беда в том, что никакие известия, и даже этот расползающийся повсюду дым, не дают уверенности. Зрелище пожара еще пожалуй могло бы меня успокоить, да и то… не знаю. Что если и сами пожары — его рук дело… результат его злобного умысла, не доступного нашему пониманию, что если… если он опять вырвется невредимым? — Охотник почти застонал, крепче втискиваясь в податливую духоту перины. — Ну уж нет… не дам… не позволю…»
Он заставил себя присесть, откинувшись спиной к бревенчатой стене. За ней слышались неясные, грубые движения и голоса. Его собственное хриплое отрывистое дыхание мешало ему прислушаться, а плавающая горячечная дымка перед глазами затуманивала зрение. Минутами ему казалось, что он бредит. «Значит, к черту пожары. Самое лучшее — это все-таки довести начатое до конца. Раз уж я добрался сюда, то должен идти дальше, до его логова. Или… встретить здесь», — мысленно заключил Охотник, продираясь сквозь вязкую дымную пелену, что опутывала его по рукам и ногам. Он все еще держал в уме первоначальный замысел, о котором знал только Гиббон. Отныне, со смертью последнего, действовать можно было лишь в одиночку.
Охотник помнил, что должен исполнить задуманное, иначе исчезающая жизнь предстанет полной бессмыслицей, а близкая смерть не принесет облегчения. Он не верил в загробный мир, в праведность потустороннего суда, воздающего каждому по заслугам, не боялся агонии, но хотел только одного — увидеть заклятого врага поверженным здесь и сейчас. Осознание того, что в его власти нанести Зверю разящий удар, по сию пору поддерживало в нем силы. Подчас он удивлялся собственной живучести, относя ее на счет неугасающей ненависти. Но чувствуя обволакивающий жар той дымчатой паутины, что стелилась перед ним с самого утра, он понимал, что ненависть остывает, а вместе с ней угасают и надежды на отмщение. Добраться до логова в ночь полнолуния теперь едва ли возможно. Хотя может быть, еще несколько часов назад, проезжая по Инскому тракту, он не сомневался, что способен на все.
Душная вязкая перина давила. Мутная пелена обволакивала и затемняла мысль. Грубые голоса за стеной уходили все дальше в какую-то белесую глубину, где он снова встречал ясное, чистое девичье лицо с большими серыми глазами, ласково глядящими на него. Он видел их то близко, то далеко от себя, пытался остановить, задержать уходящую ласку текущего из них света, и не мог. Лицо растекалось в белом, похожем на снег, мареве, а к горлу навязчиво возвращался солоноватый отталкивающий привкус. Густые кровавые сгустки подступали и вырывались вместе с лающим, надрывным кашлем.
Он очнулся от очередного давящего спазма. Голоса за стеной звучали громче, а говоривших, как казалось, стало еще больше. Все еще задыхаясь, он снова приподнялся на постели. Нет, добраться до заклятого урочища — того самого тайного места на обрывистом склоне Волчьего Лога, которое он обнаружил после многолетних неистовых поисков, ему не удасться. Не хватит сил. Гиббона нет, а полнолуние близко. Остается только слабая надежда на случай. Может быть, с этой последней надеждой он и остановился здесь, на этом, забытом богом постоялом дворе.
Конечно, Охотник очень хорошо знал, что по пути из Инска почтовая станция Дудырева — последнее обитаемое место, где оборотень мог оказаться, прежде чем двинуться в сторону Никольского, уже не будучи человеком, но еще не став волком. Он не может обратиться в Зверя на глазах людей, при свидетелях. И должен дойти до урочища все еще сохраняя человеческий образ. Как это сделать, оставшись не замеченным, не вызвав ни у кого подозрений?
Охотник всегда пытался поставить себя на место Зверя. Это помогало ему в его преследовании, и он понимал, что благодаря опыту и интуиции как никто научился угадывать намерения своего врага. Грег все еще в Инске, это Охотник знал достоверно. Следовательно, должен будет выбраться из города один и остановиться недалеко от логова, в таком месте, где его появление и исчезновение не станет особенно заметным, и где, кстати говоря, можно преспокойно появиться снова, после того, как ему приспичит вернуть человеческий облик. Лучшего места для такого перевалочного пункта, чем позабытый и малолюдый постоялый двор, не придумать.
По всем раскладам выходило, что он должен бы появиться здесь, но кто знает… кто может наверняка предсказать его поступки? — Никто. «И даже если он забредет сюда, я смогу разве что… — Охотник нащупал тяжелую рукоять револьвера, спрятанного в просторном брючном кармане, не заметив, как его губы исказила кривая усмешка, — разве что потешить самолюбие. Попытаться его убить — бессмысленная затея. Оборотень умирает только сам по себе, от неизвестных нам причин. Его смерть всегда следствие иных чем у нас законов. А серебряные пули, осиновые колья — все это сказки для неразумных детей. Да и не смерти его мне надобно. Жаль, что начальный план провалился так бездарно. Зачем только доверился этому пошляку Шприху. Впрочем, с другим могло случиться то же самое — внезапная, ни чем не оправданная смерть. И значит все что осталось в утешение — мысль о пожаре. Пожар спалит весь здешний заповедник без остатка со всеми его тварями. И еще — ожидание. Я еще могу ждать, пока не настал час луны — его заклятый час. Немного, прямо скажем, немного».