Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Он преспокойно откачнул тело от забора. Богдаш поднес горящую бересту к мертвому лицу.

— Знаю, — и Данила несколько раз кивнул. — Это же тот, у кого скоморох товару просил! Который от людей прячется! Перфишка Рудаков!

— Вот те на! — воскликнул Тимофей. — Тот, кому Томила божился, будто наследство у Трещалы, что ли?

— Выходит, он, — и Данила повесил голову.

— Неужто за то его пришибли, что знал, где наследство? — сам себе не веря, произнес Богдаш. — Чтобы не проболтался. А, Семейка?

— Может, шел к Одинцу правду рассказать, а за ним — добрый человек с кистенем? — предположил Тимофей.

— Но коли грамота у Одинца?.. — воскликнул Данила.

Дельце запуталось еще крепче. Кому и зачем понадобилось отправлять на тот свет Перфилия Рудакова, было совершенно непонятно.

— Что с телом делать будем? — спросил Богдаш. — Стрелецкий караул позвать, что ли?

— Тут тебе не Белый город и не Китай-город, тут тебе Хамовники, — напомнил Тимофей. — Хоть до завтра глотку дери — никакой стрелецкий караул не явится. Сами ткачи за порядком следят. А теперь ткачи гуляют…

— Оставим так, светы, — решил Семейка. — До утра с ним, я чай, ничего не сделается. Утром я до Земского приказа добегу, пусть за ним пришлют сани. Ну, идем, что ли, поглядим на Одинцовы ворота?

— Не идем, а бежим, — вдруг сказал Богдаш и сунул в снег догоревшую до пальцев бересту. — По реке сюда люди движутся, как бы не Одинцовы! Они, видать, последние бои досмотрели да и домой собрались. А нас-то всего четверо!

— Уносим ноги, — добавил Семейка и первым поспешил к переулку.

Надо полагать, люди, приближавшиеся по реке, издали увидели у забора Одинцова двора огонек. Был, был и вдруг потух. Но прежде успел осветить каких-то подозрительных молодцов. Молодцы растаяли во мраке, но глазастый человек мог бы, забежав вперед, увидеть тени в переулке.

И еще — среди крепких мужиков, вся сила которых, несомненно, была в могучей груди, дубовых плечах да здоровенных кулаках, оказался один умный. Он велел шуму не подымать, а разделиться, чтобы часть народу выбралась на берег раньше, у иного переулка. Таким образом он собирался взять неизвестных злоумышленников на улице в клещи. И ему это удалось…

— Стой! Стой, бляжьи дети! — раздался не глас человеческий, но звериный рев.

И навстречу конюхам выскочило несколько бойцов, и встали те бойцы так, как становятся в стенке.

Не успел Семейка, шедший первым, крикнуть своим «Назад!», как и сзади заорали, загалдели:

— Имай их, имай! Вавила, фонарь тащи! Васька, крыло держи!

— Это кто тут балует?! — громогласно спросил Тимофей. — Кто государевой службе прохода не дает?!

— А вот уложим на снежок, там и поглядим, какова вы есть государева служба! — отвечал глумливый голос. — Да и спросим, кто вашего позорника Трещалу на царство венчал!

— Бить будут, — негромко заметил Семейка. — Ну, коли сами напали, сами пусть и защищаются. Держись при мне, Данила, у меня кистень.

— Я сейчас их главного выкрикну и с ним схвачусь! — весело пообещал Богдаш. — Посмотрим, кто кого! А ты, Данила, от меня далеко не отходи, коли что — прикрою…

Тимофей же молча шагнул к забору. Забор был обыкновенный — в землю вбиты колья, поперек приколочены доски. Ухватив верхнюю двумя руками, а ногой упершись в то место, где со стороны двора полагалось быть колу, Тимофей рванул изо всей силы, раздался треск — и он отскочил с краем длинной доски. При этом ловко извернулся, опять оказался вплотную к забору и изготовился сделать следующий рывок.

— Ко мне, Данила! — крикнул он при этом. — Нам все дозволено, мы — государева служба!

— Да что ж ты, ирод, мой двор разоряешь?! — заорал ошарашенный этим деянием мужик — надо полагать, хозяин двора, ткач.

— А вы чего на государеву службу поперли?! — загремел Тимофей. — Щас и не так тебя, дурака, разорю! По бревнышкам раскачу!

— Какая вы служба! Вы — шпыни ненадобные, теребень кабацкая, страдники, псы бешеные, воры! — отвечал уже иной голос. — Ужо мы вас обротаем!

— Это кто там таков грозен? — сразу же принял вызов Богдаш. — Ну-ка, молодец, выходи из толпы! Дай на тебя поглядеть, прежде чем уложить!

— Вавила, сучий сын, где Вавила?! — грянуло и спереди, и сзади. Посланный за фонарем Вавила где-то запропастился.

— А сам-то ты кто таков? Набрал ваш Трещала всякой шелупони, подлого люда, безместных попишек, да и гордится?! Я всех ведомых бойцов на Москве знаю — тебя не видывал!

— Да ты и теперь меня не видишь! — радостно завопил Богдаш. — А ну, выходи, что ты там за спинами отсиживаешься? Это тебе не в стенке в третьем ряду стоять, потылье охранять! Ну, вылезай, переведаемся! Жаль кулаков, да бьют же дураков!

Данила даже усмехнулся — задирать Богдаш был мастер.

— Вавила! Зашибу! — крикнул еще кто-то, и наконец возник фонарь.

Многократно изруганный Вавила подбежал туда, где тесно встали конюхи, но слишком приближаться не стал.

— Выше фонарь держи! — И из толпы бойцов вышел долговязый, в щегольской шапке с отворотами набекрень, узколицый, с короткой рыжеватой бородой. — Ну, так и знал! Гляди, Аким, вон тот нас у «Ленивки» выслеживал! Я его узнал — у него рожа кривая!

Теперь и Данила признал Соплю.

— Ты, что ли, охотницкому бою учился? — пренебрежительно спросил Богдаш. — Ну, скидывай шубу, выходи! Выходи на кон!

— Стой, Сопля! — Тут появился человек, на которого стоило лишь раз поглядеть, чтобы назвать записным бойцом.

Был он в тех зрелых мужских годах, когда черную курчавую бороду уже пробила седина, однако сила не убавляется, а даже крепнет. И весь казался сбитым и склепанным не по человеческому размеру — большое лицо, бородища — до середины широченной груди, и в тулупе своем — поперек себя шире, хотя и немалого роста.

— Не суйся, Аким! Я его видел, а ты — нет! Я его нарочно к нам зазывал — отвертелся, щенок!

— Ты к нашему парнишке не цепляйся, ты мне отвечай! — Богдаш был неумолим. И даже принялся расстегивать шубу.

— Я тебя знать не знаю! Откуда ты такой на Москве взялся! — высокомерно ответил Сопля. — Много вас таких-то ходит! У себя в Пустозерске или в Кеми первый боец — так и по Москве выступает, как боярин Милославский!

— А ты выходи, выходи! Лаяться-то и бабы на торгу горазды! А ты, Вавила, стой где стоишь! Чтобы свет — поровну!

Не боясь мороза, Богдаш скинул шубу, расстегнул стеганый зипун, чтобы рукам было вольно, и встал не так, как стоят стеночники — левым боком, правая рука готова бить по дуге сверху, а неожиданно — ноги немногим шире плеч и малость присогнуты, переступают, словно пробуя на плотность утоптанный снег, оба кулака — у груди. При этом он слегка покачивался. Вдруг Богдаш несколько раз с силой встряхнул кулаками и вернул их на прежнее место.

Сопля, тоже раздевшись, боком пошел ему навстречу, готовясь бить так, как привык начинать бой: сперва левой рукой несильно, затем во всю мощь — правой.

Богдаш позволил ему подойти достаточно близко, чтобы и левым кулаком Сопля мог ему в плечо нацелиться, и всю душу в удар правого кулака вложить. Однако Богдаш одним движением, повернувшись и малость откинувшись назад, обоих ударов избежал, даже шапки с головы не потерял. Ноги его при этом оставались на месте.

Сопля, не поняв, что произошло, шагнул вперед, норовя повторить оба удара, но когда его левый кулак почти коснулся Желваковой щеки, Богдаш резко мотнул головой — и кулак встретил пустоту. А в следующий миг его правая рука стремительно хлестнула по щеке Сопли.

Тот, выпучив глаза, отшатнулся. И это было не от изумления — пощечина произвела еще какое-то, хорошо известное Богдану действие. Тут уж он перешел в нападение, нанося короткие удары в голову, грудь и плечи Сопле.

Данила смотрел во все глаза — он впервые видел, как дерется товарищ.

Это был не тот охотницкий бой, который он наблюдал прошлой зимой на льду. Богдаш бился так, да не так. И кулаки его двигались, не тратя времени на замахи, а описывая дуги, всякая из которых была опасна. Наконец и Сопля, опомнившись, принялся бить, но бить как попало, словно не видя противника.

— Назад, Сопля, назад! — закричал Одинец. — Хватит с него! Будет ему!

Но назад отпрыгнул как раз Богдаш.

— Мне зато не хватит! Глядите, блядины дети!

Очевидно, Одинец знал эту боевую ярость, которой недалеко и до подлинного безумия. Очевидно, он узнал ее приметы в бешеном бойце и понял, что его подручному угрожает смерть.

Может быть, он и не вмешался бы в любой иной день, а точнее — ночь, может, позволил бы Сопле помериться силой с Желваком по-честному, не заботясь о сломанных костях и прочих прелестях бойцовской жизни. Но наутро наступал четверг — тот самый день, когда государь, как обычно, выедет из Кремля посмотреть бои вблизи, и стеночный, и охотницкий. Этого масленичного четверга Одинец с Соплей весь год ждали и к нему готовились. Нельзя же в последнюю минуту лишить стенку надежи-бойца, а государя — одного из лучших поединщиков!