Читать интересную книгу Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

Умышленно ли Самуил произнес эти слова «смертельный поединок»? Теперь он смотрел на Юлиуса, наверное пытаясь понять, какое впечатление они произвели.

– Пригаси немного лампу, прошу тебя, – сказал Юлиус. – Этот свет слишком ярок для моих усталых глаз.

«Так и есть, – подумал Самуил. – Он не хочет, чтобы я различил у него на лбу кровавый отблеск злосчастной дуэли».

Он притушил свет и предпринял еще одну попытку раззадорить Юлиуса, задев его в тех мнениях и верованиях, что приписывал ему: может статься, он был не прочь, чтобы разгорелся спор.

– Что самое забавное, – заговорил он снова, – так это жалобная, растерянная мина нашей добрейшей оппозиции, которую двор считает такой свирепой, страх наших либералов перед собственной дерзостью. Буржуа с удовольствием дразнят короля, но вовсе не хотят его свергать. Честно говоря, я нахожу их превосходными союзниками в нашей борьбе с монархией. В общем, у них в руках все: капиталы, а следовательно, и правительство, поскольку избирательное право дано богачам. Чего им еще желать? Если бы они не были настолько слепы и видели, куда идут, скорее дали бы изрубить себя на мелкие кусочки, чем сделали еще хоть один шаг.

Ведь в глубине души буржуа ничего так не боятся, как народа, ничто не внушает им такого ужаса! Ты не можешь вообразить подспудную трусость наших яростных трибунов, что выглядят такими революционными! Вчера в моем присутствии Одилон Барро, которому кто-то сказал, что на государственный переворот надо ответить революцией, даже завопил от ужаса при одной мысли о том, чтобы призвать народ выйти на улицы. Законность – вот от чего они не отступятся. Все против министров, но только не против короля.

Однако им придется к этому прийти. То-то будет занятно, когда настанет день и их поманят министерским портфелем – в погоне за ним они растопчут корону.

Юлиус, казалось, безразличный ко всем этим новостям, ни слова не отвечал.

– Скажи-ка, – спросил Самуил, вдруг резко меняя тему, – ты наконец написал Фредерике?

Граф чуть заметно вздрогнул. Но свет лампы был так слаб, что Самуил не смог подловить его на этом безотчетном движении.

– Да, – отвечал Юлиус, – как раз сегодня утром я отправил ей письмо.

– Поистине утешительная новость! – вскричал Самуил. – Она, верно, уже начала сердиться на меня, но ты ведь знаешь, до какой степени я невиновен. Я обещал к ней присоединиться или хотя бы написать, как только извещу тебя об ее отъезде. Но ты же теперь больше ничего не говоришь, вот я и не знал, что ей сказать. Она, должно быть, очень беспокоится. Что ж, ты сообщил ей, что скоро приедешь?

– Черт возьми, нет, – промолвил Юлиус. – Ты еще хочешь, чтобы я болтался по проезжим дорогам? Я ей написал, чтобы она возвращалась в Париж, когда пожелает.

– Не похоже, чтобы ты очень уж спешил увидеть ее, – заметил Самуил, украдкой вглядываясь в лицо графа фон Эбербаха.

– Ты ошибаешься, – отвечал Юлиус. – Я был бы счастлив обнять ее снова. Но, видишь ли, я в том состоянии духа, когда уже не волнуются ни из-за чего. У меня нет больше сил чего-то желать. Тебе известно, что я давно уже расстался со всеми желаниями, кроме одного: умереть. А теперь это желание еще и весьма усилилось.

Он приподнялся на своем ложе:

– Самуил, ты ведь теперь должен это знать?

Последние слова Юлиус произнес особенным тоном и очень странно посмотрел на собеседника.

– Ты, вне всякого сомнения, должен это знать, – повторил он. – Ну же, напрямик: когда я умру?

– Э, Бог мой, – почти грубо ответил Самуил, – я тебе это говорил уже раз двадцать. У тебя впереди несколько недель, месяцев, а может быть, – кто знает? – и лет. То, что тебя доконает, не болезнь, а истощение сил. Тут нет возможности предвидеть день и час, когда это случится. Ты можешь растратить весь остаток своей энергии за день, а можешь, если будешь экономен, расходовать ее долго, каплю за каплей. Когда в лампе кончается масло, она гаснет, вот и все.

– Это зависит от меня? – спросил граф фон Эбербах.

– Без сомнения. От кого же еще это может зависеть?

– Ну, я ведь и не сказал, что от тебя, Самуил.

И он, помолчав, прибавил:

– Если ты что-то можешь в этом изменить, Самуил, я просил бы тебя вовсе не о продлении такого жалкого существования, как мое, бесплодное и ненужное. Пусть бы только мне хватило времени закончить то, что я начал, а потом я готов – пускай смерть придет за мной.

– А что такое ты начал? – спросил Самуил.

– Я занят тем, что готовлю каждому воздаяние по заслугам, – сказал Юлиус. – Будь покоен, я и тебя не забуду.

Юлиус произнес это таким странным тоном, что Самуил не смог понять, было ли то обещание или угроза.

Однако доверчивая улыбка Юлиуса тотчас успокоила его.

– Мой дорогой Самуил, – продолжал Юлиус с жаром, – не сердись на меня за то угрюмое расположение духа, в каком ты меня заставал последние несколько дней. Не покидай меня из-за этого, прошу тебя. Будь уверен, я отлично знаю, чем я тебе обязан, и не сомневайся: я сделаю все, что в моих силах, чтобы отплатить тебе за это. Будь терпелив и снисходителен ко мне. Ты ведь не забыл, у меня искони был нерешительный, женственный характер. В пору нашей молодости, помнишь, ты всегда мной верховодил, направлял мои поступки, владел моими помыслами. Что ж! Я бы хотел, да, я желаю, чтобы так было и теперь, и даже более того, если это возможно.

Помолчав, он продолжал почти торжественно:

– Самуил, я вручаю тебе мою судьбу, мою волю, мою жизнь. Решай за меня, действуй за меня, думай за меня. Самое большее, чего я способен пожелать, это наблюдать за тем, что ты говоришь и что делаешь. Бери мою жизнь, понимаешь? Это не просто слова – нет: я обращаюсь к тебе как усталый человек, который нуждается в друге с преданным сердцем и решительным умом, чтобы тот взял на себя ответственность за его жизнь и его смерть.

Послушай же меня хорошенько. Если ты сочтешь уместным убить меня, чтобы избавить от остатка еще уготованных мне впереди страданий и тягот, я и тогда посчитаю, что ты действуешь правильно, и полностью избавлю тебя от всяких угрызений и колебаний. Ты понял меня?

Самуил смотрел на Юлиуса в упор, стараясь разгадать, не таится ли за его словами кровавая насмешка.

Но Юлиус, спокойный и суровый, продолжал, в некотором смысле отвечая на его невысказанное сомнение:

– Самуил, я никогда в жизни не был так серьезен.

В тот вечер Самуил возвращался домой в глубокой задумчивости. Он размышлял над словами Юлиуса.

«Ну да, – думал он, шагая по улице, – раскаяние в убийстве Лотарио прикончило его; он не смеет больше быть живым, но по хрупкости своей натуры не в состоянии и решиться на самоубийство. Вполне возможно, что он говорил всерьез. Ему бы хотелось перевалить на мои плечи ответственность за свое самоубийство. Что до его деликатности и отпущения грехов, которое он мне дал, с его стороны очень мило позаботиться о том, чтобы избавить меня от щепетильности и угрызений. Будто я когда-нибудь был щепетилен!

Славный малый, он воображает, будто мне нужно его позволение, чтобы распоряжаться им! Он принадлежит мне, как подчиненный – начальнику, как плоть – духу, как скотина – своему хозяину. Нужно ли человеку согласие быка или барана? О нет, разумеется, меня удерживает вовсе не щепетильность. Для меня вопрос состоит не в том, законно ли поступить так или иначе, а только полезно ли это.

Итак, Лотарио труп, это очевидно. В целом свете у Юлиуса есть только я и Фредерика. Изрядная часть его состояния по завещанию должна отойти Фредерике, но, как он сам только что сказал, он меня не забудет.

Впрочем, даже если он все оставит Фредерике, чем это может мне помешать? Раз Лотарио уничтожен, Фредерика будет возвращена мне.

Она будет принадлежать мне тем вернее, что у меня достало великодушия уступить ее другому: теперь она привязана ко мне узами двойной признательности. Моя двойная жертва удваивает и мои права на нее.

Следовательно, смерть Юлиуса отдает в мои руки и Фредерику и богатство.

Я мог бы тотчас избавиться от этого полутрупа. Но, с другой стороны, если я немного подожду, он, без сомнения, избавит меня от докучной надобности прикладывать руку к этому делу. В том состоянии, в которое он впал, он не замедлит испустить дух без посторонней помощи.

Решено! Что бы он там ни говорил, я в это дело мешаться не стану.

По крайней мере, если политические события не заставят меня поспешить.

Потому что мне ведь надо достигнуть разом двух целей. Нужно, чтобы революция, что потрясет Францию и всю Европу, застала меня уже обогащенным миллионами Юлиуса, и тогда этот дурацкий Тугендбунд больше не будет иметь повода мне противиться и назначит меня одним из своих предводителей, что будет означать – своим единственным предводителем.

Решено. План таков: пребывать в постоянной готовности, следить за всем, что творится во взбаламученных мозгах министров, за всеми плетущимися в потемках интригами заговорщиков, а если Юлиус не окажется столь любезен, чтобы отправиться в мир иной достаточно быстро, если с неприличным упорством будет продолжать спутывать мне ноги той хрупкой, готовой лопнуть ниточкой, что еще привязывает его к жизни, придется пнуть эту паутину ногой – она и оборвется».