Его глаза сверкали под густыми бровями. Когда он улыбнулся, от уголков глаз и губ разбежалась сеточка морщин — дар пустыни.
— Вы, — сказал Келлхус, — мои ветви.
Голос его был низким и звучным, и почему-то Эсменет казалось, будто он исходит из ее груди.
— Изо всех людей лишь вы знаете, что важнее всего. Только вы, таны Воина-Пророка, знаете, что вами движет.
Пока Келлхус вкратце излагал наскенти все те вопросы, которые уже обсудил с ней, Эсменет поймала себя на том, что думает о лагере Ксинема, о разнице между теми сборищами и этим. Прошло всего лишь несколько месяцев, но Эсменет казалось, будто за это время она прожила целую жизнь. Она нахмурилась от странности привидевшейся картины: Ксинем говорит то весело, то озорно; Ахкеймион слишком крепко сжимает ее Руку и слишком часто заглядывает ей в глаза; и Келлхус с Серве… Все пока — не более чем обещание, хотя Эсменет казалось, что она любила его уже тогда — втайне.
По непонятной причине ее вдруг обуяло страстное желание посмотреть на того насмешливого капитана, Грязного Динха. Эсменет вспомнилось, как она видела его в последний раз, когда он вместе с Зенкаппой дожидался Ксинема и его коротко подстриженные волосы серебрились под шайгекским солнцем. Какими черными казались теперь те дни. Какими бессердечными и жестокими.
Что сталось с Динхазом? А Ксинем…
Нашел ли он Ахкеймиона?
На миг Эсменет задохнулась от ужаса… Мелодичный голо Келлхуса вернул ее обратно.
— Если что-нибудь случится, — произнес он, — слушайтесь Эсменет, как сейчас слушаетесь меня…
«Ибо я — его сосуд».
От этих слов собравшиеся принялись встревоженно переглядываться. Эсменет прекрасно понимала их чувства: что Учитель мог иметь в виду, поставив женщину над священными танами? Даже сейчас, после всего, что было, они по-прежнему продолжали бороться с тьмой, из которой вышли. Они еще не целиком восприняли его, в отличие от нее…
«Старые суеверия умирают с трудом», — подумала Эсменет с некоторой обидой.
— Но, Учитель, — проговорил Верджау, самый храбрый из всех, — ты говоришь так, будто тебя могут отнять у нас!
Прошло мгновение, прежде чем Эсменет осознала свою ошибку: их беспокоило скрытое значение слов Келлхуса, а не перспектива подчиняться его супруге.
Келлхус умолк на несколько долгих мгновений. Он обвел всех серьезным взглядом.
— Нас окружает война, — в конце концов сказал он, — и снаружи, и внутри.
Хотя они с Келлхусом уже обсудили ту опасность, о которой он повел речь, у Эсменет по коже побежали мурашки. Собравшиеся разразились восклицаниями. Эсменет почувствовала, как на ее руку легла рука Серве. Эсменет повернулась, чтобы успокоить девушку, но обнаружила, что это Серве успокаивает ее. «Просто слушай», — сказали ее прекрасные глаза. Безумная, безграничная вера Серве всегда озадачивала и беспокоила Эсменет. Уверенность девушки была колоссальной — она словно бы составляла единое целое с землей, настолько неколебимой она была.
«Она допустила меня в свою постель, — подумала Эсменет. — Из любви к нему».
— Кто выступает против нас? — выкрикнул Гайямакри.
— Конфас! — выпалил Верджау. — Кто ж еще? Он плетет интриги еще с самого Шайгека…
— Тогда мы должны нанести удар! — воскликнул беловолосый Касаумки. — Священное воинство необходимо очистить — лишь после этого удастся прорвать осаду! Очистить!
— Что за безумие! — рявкнул Хильдерут. — Мы должны начать переговоры… Ты должен пойти к ним, Учитель…
Келлхус взглядом заставил всех умолкнуть.
Иногда Эсменет пугало то, насколько легко он командовал этими людьми. Но иначе и быть не могло. Там, где другие двигались на ощупь, брели от мгновения к мгновению, едва понимая собственные желания, горести и надежды, Келлхус чувствовал каждый миг — каждую душу. Его мир, как осознала Эсменет, не имел стен, в то время как миры прочих были словно окружены дымчатым стеклом, чем-то, что мешало видеть…
Он — Воин-Пророк… Истина. А Истина повелевает всем.
Эсменет готова была сама себя поздравить, с радостью и изумлением. Она находилась здесь — здесь! — по правую руку от величайшего человека, какого только видел мир. Целовать Истину. Держать Истину меж своих бедер, чувствовать, как глубоко он входит в ее чрево. Это больше, чем благо, больше, чем дар…
— Она улыбается! — воскликнул Верджау. — Как она может улыбаться в такой момент?
Эсменет взглянула на дюжего Галеота, зардевшись от смущения.
— Да просто, — терпеливо пояснил Келлхус, — она видит то, чего не можешь увидеть ты, Верджау.
Но Эсменет вовсе не была настолько уверена… Она просто грезила — разве не так? Верджау почувствовал, как она мечтает о Келлхусе, словно глупая девчонка…
Но в таком случае, почему так гудит земля? И звезды… Что она видит?
«Что-то… Что-то такое, что не с чем сравнить».
По коже у нее побежали мурашки. Таны Воина-Пророка смотрели на нее, а она смотрела сквозь их лица и прозревала их жаждущие сердца. Подумать только!
Так много обманутых душ, живущих иллюзорными жизнями в нереальных мирах! Так много! Это и пугало ее, и разбивало ей сердце.
И в то же время это был ее триумф.
«Нечто абсолютное».
От сияющего взгляда Келлхуса ее сердце затрепетало. Она одновременно воспринимала дым и обнаженную плоть — нечто просвечивающее и нечто желанное.
«Это нечто большее, чем я… Большее, чем это, — да!»
— Скажи нам, Эсми, — прошипел Келлхус ртом Серве. — Скажи, что ты видишь!
«Нечто большее, чем они».
— Мы должны отобрать у них нож, — сказала Эсменет, произнося слова, вложенные в нее Учителем — она это знала. — Мы должны показать им демонов в их рядах.
«Гораздо большее!» Воин-Пророк улыбнулся ее губами. — Мы должны убить их, — произнес ее голос.
Тварь, именуемая Сарцеллом, спешила по темным улицам к холму, на котором квартировали экзальт-генерал и его Колонны. Письмо Конфаса было кратким и простым: «Приходите скорее. Опасность ширится». Конфас не потрудился подписать письмо, но в этом не было необходимости. Его каллиграфический почерк ни с чем нельзя было спутать.
Сарцелл свернул на узкую улочку, пропахшую немытыми людьми. Очередные айнрити-отщепенцы. Чем дольше голодало Священное воинство, тем большее количество Людей Бивня возвращались к животному существованию; они охотились на крыс, поедали то, что есть не следовало, и попрошайничали…
Когда Сарцелл двинулся мимо голодающих бедолаг, они принялись подниматься на ноги. Они собрались вокруг него, протягивая немытые ладони и хватая его за рукава. «Подайте, — стонали и бормотали они. — Пода-а-айте!» Сарцелл растолкал их. Нескольких самых настойчивых пришлось ударить. Не то чтобы они вызывали у него особое недовольство — они часто оказывались полезны, когда его голод делался слишком силен. Никто не хватится нищего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});