написанное Кокошкиным, было в «первоначальном тексте» «суровым обвинительным актом против Совета Р. Д.», но «после троекратной переделки», вместо «открытого обвинения Совета в парализовании Правительства и в содействии распаду страны», основная мысль была «очень сильно затушевана» под влиянием «товарищей Керенского» по партии. В окончательном виде «обвинительный акт» гласил: «Говоря об осуществленных и осуществляемых им задачах, Временное правительство не может скрыть от населения тех затруднений и препятствий, которые оно встречает в своей деятельности… К сожалению и великой опасности для свободы, рост новых социальных связей, скрепляющих страну, отстает от процесса распада, вызванного крушением старого государственного строя…530 Стихийные стремления осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев населения явочным и захватным путем, по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения грозят разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создают благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, с другой стороны, для развития частных стремлений и интересов в ущерб общих и к уклонению от исполнения гражданского долга». Управляющий делами правительства Набоков в воспоминаниях называет утверждения историка «преувеличенным отзывом» и свидетельствует, что строки, введенные в воззвание редакцией «Дело Народа» (?!), «довольно туманно и отвлеченно» излагавшие причины происходившей неурядицы, не могли изменить «основного тона воззвания». «Строгий государственник считает воззвание «одним из слабейших» документов эпохи: «Его идеология – ставящая во главу угла добровольное подчинение граждан ими же избранной власти – очень сродни идеологии анархизма». Набоков слишком серьезно принимал внешнюю словесную форму и сущность. Для нас важно, что документ («духовное завещание» Правительства первого состава) характеризует неизжитую психологию момента и показывает, что два полюса революции окончательно еще не скристаллизировались. Единение во имя достижения задач, поставленных революцией, оставалось в общественном сознании первенствующей директивой. Большевики и их попутчики из среды народнических максималистов и идеологов «последовательного марксистского интернационализма», выразительницей позиции которых сделалась появившаяся в середине апреля горьковская «Новая Жизнь», пока стояли на отлете революции. Стихийные силы, проявления которых пытались вызвать в стране ленинские выученики и их приспешники, только еще «глухо клокотали», по выражению Троцкого, в глубине недр революции. Недаром «Новая Жизнь», стремившаяся к доведению революции «до конца», в первом же номере говорила о преждевременности «власти советов», которая вызовет в этот момент «отчаянное сопротивление». Российский гражданин в громадном большинстве в то время абсолютно не верил в тезу, что «вся наша свобода пойдет прахом», если революция не произойдет в международном европейском масштабе.
VI. В поисках базы
1. Внесоветская общественность
Достаточно знаменательно, что среди всех политических группировок того времени лишь одна небольшая партия народных социалистов открыто и решительно выступила на своей первой конференции в Москве 23 марта с осуждением попыток, знаменующих установление «двоевластия» и подрывающих авторитет Временного правительства. Не отрицая общественного контроля над революционным правительством, партия говорила о необходимости в период разрушения старых и создания новых форм политического и социального общежития… единой и сильной власти, обладающей действительной, а не призрачной полнотой власти531. Дело было не в той проходящей «анархии» на местах, характеризовавшей собою первоначальный, эмбриональный этап революции, а в наличии тенденции культивировать обособленность конкурирующих с властью демократических классовых политических группировок, механически возникших на революционной поверхности по традиции из 1905 года, т.е. «своеобразие» бытовое превращать в своеобразие теоретическое. Не надо было быть ни историком, ни обладать прозорливым предвидением для того, чтобы учесть опасность, которая крылась в замене нормальных политических отношений идеологических групп, преследующих пусть даже узко партийные цели, суррогатами внутренне аморфных советских организаций. Здесь открывалось широкое поле демагогии, на которой базировался неестественный в наступательном процессе шумный внешний эффект социалистических партий и который выдвигал на авансцену «социалистическую улицу»… Впоследствии лидером этих партий было сказано немало не то горьких, не то обличительных слов по адресу народных масс, не доросших по своему культурному развитию до восприятия новых идей организованной демократии. Красная митинговая фраза Керенского о «взбунтовавшихся рабах» превращалась почти в социологическую формулу532.
Подобные жалобы на своего рода разрыв интеллигенции с народом выносили, однако, лишь обвинительный приговор роковой, непредусмотрительной и пагубной тактике, производившей неизбежно взамен зрелого плода недоносок.
После переворота страну охватила неутолимая жажда просвещения. Из глухих деревенских углов несутся крики: книг, книг, – отмечали наблюдатели из числа уполномоченных Временного Комитета. Вначале этих книг было мало, и «Россия вернулась к апостольским временам»: по деревням ходили люди и проповедовали «новые начала». Потом этого книжного «просвещения», пожалуй, стало слишком уже много. Пропагандисты очень скоро нарядились в узко партийные мундиры. Каждый «начетчик» до известной степени фанатик. Скороспелое «политическое просвещение» стояло на грани политического развращения масс, поскольку просветители руководились заветом протопопа Аввакума: «Разевай рот шире, само царство небесное валится» (так некогда охарактеризовывалась пропаганда Троцкого в одном из перлюстрированных политической полицией писем). Приходится ли удивляться, что «сознательность» пасовала перед «стихией» и «социализм сознательного пролетариата» затеривался в мире «охлоса». Это творила «жизнь», но история не может снять ответственность и с тех, кто создал внешние формы, в которых выражалась эта жизнь. Последующая история революции зарегистрирует бесконечно длинную вереницу фактов, показывающих, что стихию из «недр революции» вызывали часто, очень часто, и те, кто по своей идеологии, казалось, были далеки от большевистских концепций радикального переустройства мира единым революционным взмахом. Они становились невольными и бессознательными попутчиками тех, кто разрушал демократический революционный фронт. Известный «правый» с.-р. Брушвит, вероятно, совершенно не отдавал себе отчета в том, что он бросает зажженную спичку в пороховую бочку, взрыв которой может уничтожить не только коалиционное правительство, не только Учред. собрание, но и демократию в России, когда в состоянии ораторского самозабвения неосторожно на майском крестьянском съезде в Самарской губ. бросил в массу демагогические призывы от имени армии: «Мы не выпустим ружей из рук даже и после войны – не выпустим до тех пор, пока знамя “Земля и Воля” не будет знаменем государства. Во время Учр. собр. мы будем держать ружья на караул, но помните, что после этой команды есть другая – «на изготовку»…
Партия народных социалистов, представлявшая собой в значительной степени интеллигентскую группировку, в целом этого греха в революционные дни не восприяла на себя