его состав, вопреки воле этих руководителей, “заложника демократии”». Сам Керенский склонен был преувеличивать свою роль. На совещании Советов он говорил: «Я вас уверяю, что все, что можно было сделать, чтобы провести волю пославших меня там, я сделал, и уверяю вас и ручаюсь, что я сделал это удачно, и что торжество демократических принципов обеспечено в России, и оно будет незыблемой основой всего будущего строя…» Крайне преувеличивал, по крайней мере по газетному отчету «Русской Воли», и председатель Вольно-Экономического Общества Чайковский в приветствии, 7 апреля посетившего заседание министра: «Если до сих пор не произошло разрыва, если Временное правительство не сложило своих полномочий, то потому, что в Правительстве Керенский, улаживавший конфликты». Такую миротворческую роль Керенского уследить довольно трудно.
Правительство с первого момента своего существования не пыталось уклоняться от «воздействия» со стороны Совета. В некоторых случаях оно (или отдельные его министры) действовало слишком поспешно и даже предупреждая события. Распоряжение министра юстиции в соответствии с постановлением Исп. Комитета 4 марта о «временных судах, вводившее специальное представительство рабочих, без надобности дискредитировало тот мировой суд, который сам Керенский в дни пребывания в Москве назвал единственным из судов, остававшимся “верным заветам совести”». Нашумевшая телеграмма Керенского и Некрасова о демократизации железных дорог, вызвавшая удивление даже у Ломоносова, имела самые роковые последствия.
Как видно из первого же протокола заседания Правительства 4 марта, тогда же было признано необходимым считаться с мнением Совета и было постановлено во избежание «двоевластия» знакомиться с этими мнениями в частном порядке до официальных заседаний. В первые дни «организованное давление» Совета и заключалось в посылке особых делегаций для переговоров с отдельными министрами по вопросам, возбуждавшим прения, – так 6-го была послана делегация к военному министру, который, как значится в протоколе Исполнительного Комитета, «всячески уклоняется от прямых сношений с Исполнительным Комитетом и, по-видимому, не склонен подчиняться решениям Совета». По словам Шляпникова, «под давлением снизу» (надо понимать представителей большевистской партии) через три дня после «соглашения» 2 марта Исполнительный Комитет вынужден был снова обсудить вопрос о своем отношении к Временному правительству. Обсуждение, утверждает коммунистический историк, «продолжалось 2 дня». Протоколы не отмечают этих споров. Только в протоколе 8 марта значится, что «после оживленного обмена мнений» было признано необходимым во имя исполнения решения Совета и намеченной им линии общей политики принять «неотложные меры в целях осведомления Совета о намерениях и действиях Правительства, осведомления последнего о требованиях революционного народа, воздействия на Правительство для удовлетворения этих требований и непрерывного контроля над их осуществлением». Избрана была делегация в составе Скобелева, Стеклова, Суханова, Филипповского и Чхеидзе для соответствующих предварительных переговоров с Правительством. 11 марта Чхеидзе докладывал Исполнительному Комитету о результатах переговоров: «Наши представители указали Временному правительству на то, что оно не выполняет данных обещаний об оповещении Исполнительного Комитета о всех важных мероприятиях Правительства. Временное правительство отрицает этот факт, считая, что оно всегда считается с Исполнительным Комитетом, но вина заключается в отсутствии такого эластичного органа, при помощи которого можно было бы своевременно… извещать. Boобще не Временное правительство игнорирует Исполнительный Комитет, а наоборот, Исполнительный Комитет часто действует не в контакте с Временным правительством… Вопрос зашел о контроле деятельности Правительства и о том, как его следует понимать; представитель Исполнительного Комитета объяснил, что важно всегда быть в курсе всех мероприятий Правительства, Временное правительство выразило на это полную готовность и высказалось за оформление такого органа Исполн. Ком., который мог бы своевременно быть введен в члены Врем. правительства»519.
Так возникла «Контактная Комиссия» в качестве постоянного учреждения, долженствовавшего служить «техническим орудием» для организованного давления революционной демократии на Временное правительство. В состав ее вошли лица, избранные 8-го, – впоследствии к ним присоединился Церетели, никаких официальных записей работ этой комиссии, собиравшейся помимо экстренных надобностей регулярно чуть ли не три раза в неделю, не имеется, и никто из участников Комиссии подробно ее интенсивной деятельности не охарактеризовал. Трудно при таких условиях получить отчетливое представление об истинном лике этого единственного в своем роде института. Милюков, современник и непосредственный участник действия, в своей «Истории» в самых общих чертах говорит, что значительная часть пожеланий Контактной Комиссии удовлетворялась, о чем демонстративно и хвастливо заявлялось в Совете. Некоторые «требования» встречали, однако, категорический отказ (например, требование об ассигновке 10 миллионов на нужды демократических организаций). На съезде (т.е. Совещании) И.Г. Церетели признал, что в Контактной Комиссии «не было случая, чтобы в важных вопросах Временное правительство не шло на соглашение». Придется действительно признать, что Временное правительство проявляло в прямой ущерб делу слишком большую уступчивость. Во избежание повторения мы коснемся наиболее важных уступок и инцидентов, связанных с «требованиями» советских делегатов, в дальнейшем, уже предметном изложении – это был вопрос о судьбе Царя и о ноте Правительства по внешней политике. Почти все остальное относилось к повседневной политике, без надобности заострявшейся большевизанствующими членами Контактной Комиссии.
Милюков говорит, что «Контактная Комиссия действовала вначале очень сдержанно и робко при встречах с Правительством». Из наблюдений управляющего делами Правительства выносишь противоположное впечатление. Набоков отмечает, что главным действующим лицом среди советских представителей являлся выступающий с безграничным апломбом и с беззастенчивостью отождествлявший себя с трудовыми массами. Ни говорливый Скобелев, ни сдержанный Чхеидзе такими качествами не отличались. Филипповский и Суханов, по словам Набокова, почти никогда не говорили. Немудрено, что при личных свойствах Стеклова, неутомимого в поисках контрреволюции и главной мишенью для нападок избравшего военные верхи, совместные заседания протекали даже по признанию Суханова в «тягостной и напряженной атмосфере». Сам мемуарист, как он утверждает, не был в состоянии заразиться ни «воодушевлением» своего соратника, ни его «полицейским умонастроением» и просто «умирал со скуки», выслушивая стекловские выпады520.
Керенский, вспоминает Набоков, садился в сторонке и хранил молчание, только «злобно и презрительно» поглядывая. Он, по словам Набокова, совершенно не выносил Стеклова и с наибольшим раздражением реагировал после заседания на демагогические выходки блюстителя интересов демократии, попрекая кн. Львова в излишней к нему деликатности. Позже – это было уже в апреле – Стеклову пришлось несколько «стушеваться» под влиянием разоблачений, появившихся в печати521.
При таких условиях «контактные» заседания не достигали своей цели и были почти «бесплодными». Члены Комиссии не делали правильных отчетов в Исполнительном Комитете и, как рассказывает Суханов, обычно обменивались даже между собою мнениями уже в автомобиле, который их вез на заседание. Поэтому так легко Стеклов и мог