повторил свой вопрос Марк.
– Максим Грек умер примерно в 1556 году, пробыв в Троице-Сергиевом монастыре около восьми лет. Можно предположить, что Иван Федоров был монахом этого монастыря, там познакомился с Максимом Греком и стал его учеником. Потом случился пожар, о котором писал Флетчер, и Федорову удалось возобновить книгопечатание только спустя несколько лет, но уже в Москве, о чем и было сказано на надгробной плите…
Мне вспомнился памятник первопечатнику, поставленный в 1909 году у стены Китай-города. Бронзовый «друкарь книг, предтым невиданных» держал в руке только что снятый с печатной формы лист будущей книги. Длинные волосы, чтобы не мешали работе, стянуты ремешком, во всей фигуре чувствовался цельный, независимый характер, в чертах задумчивого лица – сила и достоинство.
Таким увидел первопечатника скульптор Сергей Волнухин, верно понявший и талантливо запечатлевший Ивана Федорова, но надпись на пьедестале звучала несуразно: «Дьякону святого Николы Гостунского…» Правильно заметил кто-то еще при открытии памятника, что «дьякону» звучит так же нелепо, как коллежскому регистратору Гоголю или камер-юнкеру Пушкину.
А может, подумалось мне, версия о существовании какой-то связи между первой русской типографией и библиотекой московских государей выглядит так же неестественно, как и эта надпись?
Но тут мне вспомнился рассказ Тучкова о разговоре с Веретилиным, тоже верившим, что такая связь существовала. Какими сведениями на этот счет он располагал? О чем мог бы рассказать, если бы остался жив?
Предпринятое нами расследование судьбы библиотеки московских государей причудливым образом переплелось с загадкой самоубийства Веретилина. Я был уверен, что собранные мною показания гостей Пташникова помогут выяснить причину этого самоубийства, что Марк потребует от меня и Пташникова каких-то разъяснений и дополнений, которые помогли бы разобраться в случившемся. Однако все мои попытки перевести разговор на эту тему заканчивались безрезультатно. Вот и сейчас, когда я прямо спросил Марка, что он думает по поводу собранных свидетельских показаний, он ушел от ответа:
– Их изучением будут заниматься те, кому положено по должности. Возможно, что-нибудь из твоего отчета и пригодится…
Ответ Марка вызвал у меня досаду: я потратил на сбор и обработку этих показаний столько сил и времени, а он даже не удосужился поблагодарить за проделанную работу.
Отправляясь в Москву, мы договорились с Пташниковым вернуться в Ярославль на следующий день: краевед хотел навестить своего племянника Жохова, а я намеревался переночевать у Марка. Но теперь я решил уехать домой первой же электричкой.
– Ты что надумал? – насторожился Марк, когда я сказал ему о своем решении.
– Ничего не надумал. С чего ты взял?
Марк посмотрел на меня подозрительно и строго сказал:
– Смотри, больше никаких самостоятельных расследований не предпринимай. Всё, что от тебя требовалось, ты сделал, спасибо. Уверен – твой отчет поможет следствию.
Я заверил Марка, что тоже считаю свое дело выполненным.
По дороге на вокзал я спрашивал себя, что же заставило меня так поспешно проститься с Марком и Пташниковым? Только ли обида на Марка? Словно какой-то голос приказал мне как можно быстрее уехать из Москвы.
Потом я пойму – это был голос самой судьбы…
Чувство беспокойства не покинуло меня и в электричке, я не мог понять, что со мной происходит. Но когда в окне вагона показались пригороды Ростова Великого, меня осенило – ведь проведенное нами расследование так и не было доведено до конца! В показаниях свидетелей по этому делу отсутствовали показания Тяжлова, с которым Пташникову не удалось встретиться. Не это ли является причиной моего беспокойства? Ведь показания Тяжлова могли быть тем звеном, которого не хватало в расследовании самоубийства Веретилина.
Тут мне вспомнилось предостережение Марка, чтобы я не занимался самодеятельным расследованием. Но с какой стати? Зачем оставлять в расследовании белое пятно? Марк будет только благодарен, если с помощью Тяжлова я смогу узнать о Веретилине какие-то дополнительные сведения.
Чем дольше я размышлял таким образом, тем больше находил доводов, чтобы заехать к Тяжлову, хотя решение принял сразу же, как только эта мысль пришла мне в голову. Память услужливо подсказала, что через полтора часа из Ростова уходит местная электричка до Ярославля – этого времени будет вполне достаточно, чтобы переговорить с Тяжловым и добраться до вокзала. Адрес Тяжлова у меня был – после юбилея Пташникова мы обменялись с ним визитками.
Когда электричка остановилась у перрона ростовского вокзала, я избавился от последних сомнений и решительно вышел из вагона.
Сейчас, спустя время, не перестаю удивляться, что подтолкнуло меня к этому внезапному поступку, который будет иметь столь неожиданные последствия. Если это действительно был голос судьбы, иначе называемый внутренним голосом, значит, надо почаще к нему прислушиваться и тут же, не упуская момента, следовать его повелению, каким бы странным и причудливым оно не было.
Впрочем, предоставляю читателям возможность самим делать выводы…
Глава четвертая. На нелегальном положении
Мне повезло – когда я вышел на привокзальную площадь, подкатил автобус, через десять минут доставивший меня до нужной остановки.
Дом Тяжлова я увидел сразу, как вышел из автобуса, – каменный, одноэтажный, с пятью окнами по фасаду. Рядом тянулся оплывший от времени земляной вал, по другую сторону поднимался Ростовский кремль. Какое-то смутное воспоминание промелькнуло у меня в голове, пока я подходил к дому, но сразу же затерялось, вытеснилось мыслями о том, как начать разговор с Тяжловым, что узнать у него в первую очередь.
Дом окружал забор из штакетника, сзади начинался огород, к входной двери было пристроено деревянное крыльцо.
Разглядев возле дверного косяка кнопку электрического звонка, я трижды нажал на нее. В доме послышались шаги по скрипучему полу, дверь открылась на длину цепочки, сквозь щель кто-то молча разглядывал меня.
– Егор Яковлевич Тяжлов здесь живет?
– А вы кто такой? – не очень приветливо спросил меня грубый мужской голос.
– Вместе с Егором Яковлевичем мы были недавно на юбилее краеведа Пташникова, там и познакомились. Мне хотелось бы с ним поговорить.
Дверь открылась настежь, и я увидел в скупо освещенной прихожей коренастого парня в спортивном костюме.
– Отец сейчас придет, придется подождать, – все так же неприветливо сказал парень. – Идите за мной…
Мы вошли в тесную комнату с одним окном, парень включил свет – и я сразу узнал в нем человека, который подошел к Марине на вокзале в Ростове и взял у нее сумку.
– Можете полистать книги, – пальцем показал он на книжные полки возле письменного стола.
Я поблагодарил его – и наши глаза встретились. Видимо, он только сейчас узнал меня, нерешительно потоптался на месте и вышел из комнаты, заметно озадаченный моим появлением.
Кроме полированного письменного