Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Всякого рода мысли приходят нам в голову, все зависит от того, даешь ли ты им прибежище и поощрение, — ответила Молли.

— Моя дорогая, если последнее слово должно остаться за тобой, пусть оно не будет избитой истиной. Давай поговорим на какую-нибудь более интересную тему. Я попросила Синтию купить мне в Париже шелковое платье и сказала, что напишу ей, какой цвет меня устроит… думаю, темно-синий — самый подходящий для меня цвет, что ты скажешь?

Молли согласилась, скорее для того, чтобы не утруждать себя мыслями об этом. Она была слишком поглощена молчаливым размышлением обо всех особенностях характера Роджера, который недавно привлек ее внимание, что дало ложное направление предположениям мачехи. Вскоре они услышали шаги мистера Гибсона на лестнице. Но прошло некоторое время, прежде чем он вошел в комнату, где они сидели.

— Как маленький Роджер? — спросила Молли в нетерпении.

— Боюсь, у него начинается скарлатина. Хорошо, что ты уехала, Молли. Ты никогда ею не болела. Мы должны на время прекратить все общение с Хэмли Холлом. Если я и боюсь, то только этого заболевания.

— Но ты поехал и вернулся к нам, папа.

— Да, но я всегда предпринимаю уйму предосторожностей. Тем не менее, не нужно говорить о рисках, что лежат на пути долга. Нам не стоит попусту рисковать.

— Он серьезно заболеет? — спросила Молли.

— Не могу сказать. Я сделаю все возможное для маленького мальчугана.

Чувства мистера Гибсона были сильно затронуты, раз он был склонен вернуться к языку своей юности. Молли знала теперь, что он был очень заинтересован этим случаем.

Несколько дней неминуемая опасность угрожала маленькому мальчику. В течение нескольких недель пришлось бороться с тяжелым течением этого заболевания, но когда угроза отступила, и отпала необходимость каждый день интересоваться, как протекает болезнь, Молли начала понимать, что из-за строгого карантина, который ее отец явно считал необходимым ввести между двумя домами, она не увидит Роджера до его отъезда в Африку. О! Если бы она не упустила дни, проведенные с ним в поместье! Те дни, когда она избегала его, отказывалась свободно говорить с ним, причиняла ему боль своим изменившимся поведением, поскольку читала в его глазах, слышала в его голосе, что он озадачен и испытывает боль. Теперь она сосредоточила свое воображение на его голосе и взглядах.

Однажды после ужина ее отец сказал:

— Как говорят деревенские жители, я сегодня переделал уйму работы. Мы с Роджером Хэмли обсудили и придумали план, по которому миссис Осборн и ее малыш уедут из Хэмли Холла.

— Что я говорила на днях, Молли? — спросила миссис Гибсон, вмешавшись в разговор, и бросив на Молли многозначительный взгляд.

— И поедут в сдаваемое жилье на ферме Дженнингса, не более чем в четырехстах ярдах от ворот Парк-филда, — продолжил мистер Гибсон. — Сквайр и его невестка намного сблизились у кроватки больного малыша. Я думаю, теперь он понимает, что для матери невозможно покинуть свое дитя, уехать и жить счастливо во Франции, как все это время он считал, на самом деле, желая откупиться от нее. Но той единственной ночью, когда я был неуверен, смогу ли я вылечить мальчика, они вместе плакали и, словно сорвали занавес, висевший между ними; они стали, скорее друзьями, чем недругами, как было раньше. Все же Роджер… (Щеки Молли покраснели и глаза увлажнились, ей доставляло такое удовольствие слышать его имя)… и я, мы оба согласились, что его мать лучше знает, как справляться с мальчиком, чем дедушка. Я полагаю, это было единственным полезным приобретением, полученным ею от своей жестокосердной хозяйки. Она, конечно, хорошо обучена справляться с детьми. И становится нетерпеливой, недовольной и несчастной, когда видит, как сквайр дает ребенку орехи и эль, потакает всякого рода глупостям, портит его всеми возможными способами. Тем не менее, она трусиха, и не высказывает свои мысли. Теперь, она будет жить в съемном доме, и иметь собственных слуг — к тому же в прекрасных уютных комнатах. Мы поедем навестить их, и миссис Дженнингс обещала хорошо относиться к миссис Осборн Хэмли, и она очень польщена, и тому подобное — не дольше, как в десяти минутах от Хэмли, поэтому она и маленький паренек могут легко ходить туда — сюда, так часто, как им этого захочется, и тем не менее, она может сохранить контроль над дисциплиной и диетой ребенка. Короче говоря, я хорошо поработал днем, — продолжил он, чуть вытягиваясь, и затем, встряхнувшись, приготовился снова уйти, чтобы посмотреть пациента, который посылал за ним в его отсутствие.

— Хорошо поработал, — повторил он себе, спускаясь по лестнице. — Я не знаю, когда был так счастлив! — он не рассказал Молли всего того, что произошло между ним и Роджером. Роджер начал новый разговор как раз тогда, когда мистер Гибсон второпях уезжал из Хэмли Холла, закончив приготовления для Эми и ее ребенка.

— Вы знаете, мистер Гибсон, что в следующий вторник я уезжаю? — спросил Роджер довольно неожиданно.

— Разумеется. Надеюсь, вы так же будете успешны в своих научных изысканиях, как и в прошлый раз, и вас по возвращении не будет ожидать горе.

— Благодарю вас. Да, надеюсь. Вы не считаете, что есть опасность заражения?

— Нет! Если бы болезнь распространилась по поместью, думаю, до сего времени мы бы уже заметили некоторые ее признаки. Но при скарлатине никто не может быть уверен, запомните.

Роджер помолчал минуту или две:

— Должно быть, вы боитесь, — произнес он, наконец, — увидеть меня в своем доме?

— Благодарю вас. Но думаю, я бы скорее отказался от удовольствия побыть здесь в вашем обществе в настоящее время. Прошло три — четыре недели, как ребенок заболел. Кроме того, я еще раз сюда загляну до того, как вы уедете. Я всегда опасаюсь симптомов водянки. Мне известно, что из этого происходит.

— Тогда я больше не увижу Молли! — сказал Роджер, в его голосе и взгляде сквозило огромное разочарование.

Мистер Гибсон бросил острый, внимательный взгляд на молодого человека, и посмотрел на него с такой проницательностью, словно у того начиналась неизвестная болезнь. Тогда доктор и отец сжал губы и издал долгий, понимающий свист. — Вот так так! — произнес он.

Загорелые щеки Роджера приобрели темный оттенок.

— Вы передадите ей от меня весточку, не так ли? Прощальное послание? — просительно сказал он.

— Только не я. Я не собираюсь быть посыльным между молодым человеком и юной девушкой. Я скажу своим женщинам, что запретил вам приближаться к дому, и что вы сожалеете о том, что уезжаете, не попрощавшись. Это все, что я скажу.

— Но вы не осуждаете?.. я вижу, вы догадались почему. О! Мистер Гибсон, просто скажите мне одно слово из того, что должно быть в вашем сердце, хотя вы притворяетесь, что не понимаете, почему я сделал бы все возможное, чтобы снова увидеть Молли до отъезда.

— Мой дорогой мальчик! — произнес мистер Гибсон, более тронутый, чем хотел показать, положив руку на плечо Роджера. Затем он взял себя в руки и произнес достаточно серьезно: — Запомните, Молли — не Синтия. Если она полюбит вас, она не из тех, кто перенесет свою любовь на следующего посетителя.

— Вы имеете ввиду, что не так охотно, как это сделал я, — ответил Роджер. — Мне только хотелось, чтобы вы знали, как отличается мое нынешнее чувство от той мальчишеской влюбленности в Синтию.

— Я не думал о вас, когда говорил об этом. Но, тем не менее, раз уж я вспомнил, что вы не оказались примером постоянства, давайте услышим, что вам есть сказать в свою защиту.

— Немного. Я сильно любил Синтию. Ее манеры и ее красота зачаровали меня, но ее письма — короткие, поспешные письма — иногда показывали, что на самом деле она не утруждает себя чтением моих — я не могу сказать вам, какую боль они причиняли мне! За двенадцать месяцев одиночества я часто подвергал свою жизнь опасности — лицом к лицу со смертью — порой год заменяет человеку опыт многих лет. Все же, я страстно ждал того времени, когда снова увижу ее милое лицо, услышу ее голос. Затем в Кейптаун пришло письмо! — и все же я надеялся. Но вы знаете, какой я нашел ее, когда пошел поговорить, надеясь, что могу возобновить наши отношения — она была помолвлена с мистером Хендерсоном. Я увидел, как она прогуливается с ним в саду, кокетничает, и болтает с ним о цветах точно так же, как делала со мной. Я заметил жалостливый взгляд Молли, когда она смотрела на меня. Я вижу его сейчас. И я могу побить себя за то, что был таким слепым глупцом… Что она должна была подумать обо мне? Как, должно быть, она презирала меня, выбравшего фальшивую Дуэссу.

— Полно, полно! Синтия не так плоха. Она очаровательное, хоть и несовершенное создание.

— Я знаю! Я знаю! Я никогда не позволю себе сказать хоть слово против нее. Если я назвал ее фальшивой Дуэссой, то только потому, что хотел выразить свое ощущение разницы между ней и Молли, как можно точнее. Вы должны позволить любовное преувеличение. Кроме того, все, что я хотел сказать… Вы думаете, Молли можно заставить выслушать меня, после того, как она видела и знала, что я любил человека настолько ниже ее?