Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Тем временем она, пока экипаж катился, продолжала говорить себе:

— Мы снова друзья. Я не думаю, что он будет помнить, что дорогой сквайр взял себе в голову, много дней. Так приятно быть снова в прежних отношениях! И какие прекрасные цветы!

Глава LX

Признание Роджера Хэмли

Роджеру было о чем подумать, когда он проводил взглядом экипаж, пока тот не скрылся из виду. Накануне он полагал, что Молли не могла не увидеть все признаки его возрастающей любви к ней — признаки, которые, как он считал, были так очевидны, — так же как и его отвратительное непостоянство к непостоянной Синтии; что она понимала, что привязанность, которая может быть так скоро перенесена на другую, не имеет ценности; и что ей хотелось показать все это своим изменившимся отношением к нему, и таким образом пресечь эту любовь в корне. Но этим утром ее прежняя милая искренность вернулась — в их последнем разговоре, во всяком случае. Он всерьез был озадачен, пытаясь выяснить, что могло расстроить ее за завтраком. Он даже дошел до того, что расспросил Робинсона, не получала ли мисс Гибсон каких-нибудь писем утром. И узнав, что она получила одно письмо, он пытался поверить, что оно в некотором смысле явилось причиной ее огорчения. Пока все хорошо. Они снова стали друзьями после безмолвного разногласия, но Роджеру этого было недостаточно. С каждым днем он все больше и больше убеждался, что она, и она одна, могла сделать его счастливым. Он понял это и отчасти перестал надеяться, в то время как отец настоятельно призывал его выбрать ту самую линию поведения, которую ему больше всего хотелось принять. Не нужно «пытаться» полюбить ее, говорил он сам себе, — это уже почти сделано. И все же он был очень ревнив от ее имени. Была ли любовь, которая когда-то была отдана Синтии, достойна ее? Разве не была эта любовь слишком насмешливым подражанием последней влюбленности — он снова собирался покинуть Англию на определенное время, а если бы он последовал сейчас за ней в ее собственный дом — в ту самую гостиную, где он однажды сделал предложение Синтии? И тогда он твердо решился действовать следующим образом. Сейчас они друзья, и он поцеловал розу, которая являлась залогом ее дружбы. Отправляясь в Африку, он столкнется со смертельными опасностями, сейчас он лучше знал, что они из себя представляют, чем в начале прошлой поездки. Пока он не вернется, он даже не сделает попыток завоевать ее любовь. Но когда-нибудь он снова окажется дома, в безопасности, и никакие слабые фантазии о том, каким бы мог или не мог быть ее ответ, не помешают ему использовать все возможности, чтобы завоевать женщину, которая была для него единственной и выделялась из всех. Он не испытывал тщеславия, которое заботится больше о возможном унижении при отказе, чем о драгоценном согласии невесты, которое можно завоевать. Так или иначе, по велению Бога он вернется домой невредимым, он подвергнет свою судьбу испытанию. А до этих пор он будет терпеливым. Он больше не был юнцом, готовым мчаться за желанным объектом. Он был мужчиной, способным рассуждать и ждать.

Молли отправила отца в поместье, как только нашла его, а затем вернулась к прежней жизни в гостиной, где ей постоянно не доставало яркого присутствия Синтии. Миссис Гибсон была в довольно сварливом настроении, причиной которого явилось то, что Синтия несправедливо адресовала последнее письмо Молли, а не ей самой.

— Принимая во внимание все затруднения с ее приданым, я думаю, она могла бы написать мне.

— Но она написала… ее первое письмо было адресовано вам, мама, — ответила Молли, ее настоящие мысли все еще стремились в поместье… к больному ребенку… к Роджеру и его просьбе подарить цветок.

— Да, только первое письмо, в три страницы, учитывая, что она писала крест-накрест.[143] В то время как тебе она написала о моде, какие шляпки носят в Париже, и все возможные интересные вещи. Но, как я уяснила, бедным матерям не стоит ожидать доверительных писем.

— Вы можете посмотреть мое письмо, мама, — сказала Молли, — в нем в самом деле ничего нет.

— Ах, я думаю о ее почерке и письме крест-накрест тебе, которая этого не ценит, тогда как мое бедное сердце тоскует по потерянной дочери! Право слово, временами жизнь невыносима.

Затем последовало молчание… ненадолго.

— Расскажи же мне о своем визите, Молли. У Роджера сильно разбито сердце? Он много говорит о Синтии?

— Нет, он не часто упоминает о ней. Едва ли упоминал.

— Я никогда не считала, что он способен на большое чувство. Если бы он сильно любил, он бы не позволил ей уйти так легко.

— Я не понимаю, как бы он мог это сделать. Когда он приехал повидать ее после своего возвращения, она была уже помолвлена с мистером Хендерсоном… он приехал в тот самый день, — заметила Молли, возможно, с большим раздражением, чем следовало.

— Моя бедная голова! — воскликнула миссис Гибсон, обхватив голову руками. — Можно подумать, ты гостила у людей с крепким здоровьем, и… прости меня за такие слова, Молли, по дружбе… и грубыми манерами, ты говоришь так громко. Но помни о моей голове, Молли. Значит, Роджер совершенно забыл Синтию, верно? Ох! Какие же непостоянные создания эти мужчины! Помяни мои слова, вскоре он влюбится в какую-нибудь знатную даму! Они делают из него любимца и знаменитость, он как раз из той породы слабых молодых людей, у которых из-за всего этого кружится голова. И сделает предложение какой-нибудь знатной даме, которая подумает о замужестве с ним не больше, чем о замужестве со своим лакеем.

— Не думаю, что так, — мужественно ответила Молли. — Роджер слишком разумен для чего-то подобного.

— Именно этот недостаток я всегда обнаруживала у него: разумный и бессердечный! Это тот тип характера, который, может быть, очень ценен, но который возмущает меня. Дайте мне тепло сердца, даже с малой толикой той несдержанности чувства, которая сбивает с толку и сопутствует романтическим отношениям. Бедный мистер Киркпатрик! У него был именно такой характер. Обычно я говорила ему, что его любовь ко мне довольно романтична. Думаю, я рассказывала тебе, как он прошел пешком пять миль под дождем, чтобы принести мне маффин, когда я была больна?

— Да! — ответила Молли. — Он был очень добр.

— И к тому же неблагоразумен! Как раз такой поступок ни один из твоих разумных, бессердечных, заурядных знакомых никогда бы не помыслил совершить. С его-то кашлем.

— Надеюсь, он не пострадал от этого? — спросила Молли, пытаясь увести разговор от Хэмли, о котором они с мачехой всегда спорили, и ей было трудно сдерживать свой характер.

— Нет, пострадал! Он так и не оправился от простуды, которую подхватил в тот день. Как бы мне хотелось, чтобы ты знала его, Молли. Порой я задумываюсь о том, что случилось бы, если бы ты была моей родной дочерью, а Синтия — дочерью твоего дорогого отца, а мистер Киркпатрик и твоя родная мать были бы живы. Люди много говорят о природном сходстве. Это был бы вопрос для философа, — она начала размышлять над невозможностью сделанного ею предположения.

— Интересно, как там маленький мальчик? — спросила Молли, помолчав.

— Бедное дитя! Когда думаешь, как мало желательно его затянувшееся существование, понимаешь, что его смерть была бы благом.

— Мама! Что вы имеете в виду?! — воскликнула Молли, сильно потрясенная. — Все заботятся о его жизни, как о самой бесценной вещи! Вы никогда не видели его! Он самый здоровый, милый малыш на свете! Что вы имеете в виду?

— Я, было, подумала, что сквайру хотелось бы наследника более знатного происхождения, нежели отпрыск служанки — со всеми его представлениями о происхождении, родовитости и семье. И я, было, подумала, что немного унизительно для Роджера — который, как и следовало, должен видеть в себе наследника своего брата — обнаружить, что маленький ребенок, наполовину француз, наполовину англичанин, вторгся и занял его место.

— Вы не знаете, как они любят его… сквайр бережет его как зеницу ока.

— Молли! Молли! Прошу, не употребляй при мне такие старомодные выражения. Когда я научу тебя истинной утонченности… той утонченности, которая заключается в том, чтобы никогда даже в мыслях не использовать вульгарных, старинных выражений! Пословицы и идиомы никогда не используются образованными людьми. «Зеница ока»! Я поражена.

— Мне очень жаль, мама. Но все же, мне хотелось как можно сильнее выразить свою мысль, что сквайр любит малыша, как своего собственного ребенка. И что Роджер… О! Как не стыдно думать, что Роджер…, - и она внезапно замолчала, словно задохнулась.

— Я не удивлена твоим возмущением, моя дорогая! — ответила миссис Гибсон. — Именно подобное я чувствовала в твоем возрасте. Но подлость человеческой натуры узнаешь с годами. Я ошиблась, открыв тебе глаза так рано… но вне зависимости от этого, мысль, о которой я упоминала, приходила в голову Роджеру Хэмли!