Читать интересную книгу Время гарпий - Ирина Дедюхова

— Давайте! — подхватила Эвтерпа. — Мне наша новостная лента совершенно не нравится. Уже многое поменяется само собой, если мы будем отмечать то, что считаем важным. А то, что нам навязывают в качестве самого важного — будет отправлять в игнор.

После этого сеанса начали происходить странные вещи, помогавшие Каллиопе держаться до вечера. Все новостные ленты газет, телевизионных каналов, Интернетизданий взахлеб сообщали об обысках в офисах крупных кампаний, в кабинетах высокопоставленных чиновников, в квартирах любовниц членов правительства… Постепенно ее стала раздражать навязчивая активность правоохранительных органов, явно пытавшихся всем доказать, что лишь с ними может возникнуть счастливый конец. Саму Каллиопу из слишком запоздалая активность вовсе не приближала к действительно счастливому финалу. Она понимала, что находится в плотном кольце окружения, куда вместе с ней попали все, кто верил в ее правоту. И выйти из этого окружения следовало там, где их никто не ждал.

Она пыталась объяснить концепцию своего счастливого конца, когда счастье должно прийти исполнением желаний ко всем героям ее романа без исключения. Выслушав ее, Клио вспомнила, что муз девять, а их лишь четыре. Поэтому счастливой развязки ждать не приходится. Посоветовавшись, решили, что Урания и Эвтерпа займутся классическим искусством, где еще теплится настоящее вдохновение.

— Опера и балет — ничуть не ниже большой прозы, ни на йоту ее не меньше, — заметила Каллиопа. — В любом виде большое искусство должно вызывать радость жизни, давать надежду и отогревать души. Раз нам не сладко, не думаю, что кому-то из младших муз помешает участие в нашем счастливом конце.

— Если говорить о младших музах, то, насколько я помню эту среду, их здесь можно определить куда проще, чем нас, извините, — тут же встряла Эвтерпа. — В отличие от нас, они на виду, это главное условие их профессии. Насколько я могу судить, Эрато, поддерживающая связь между младшими и старшими музами, — это очень известная тележурналистка. Терпсихора — балерина Владимирская, Полигимния — тоже всем известная оперная дива, которая царит на сцене уже почти полвека. На счет Мельпомены у меня тоже нет и малейшего сомнения, это всем известный премьер главного театра страны Николай. Я даже считаю, что признак избранности для младших муз заключается в том, что они становятся участниками каких-то скандалов, сосредоточием публичной травли.

— Я послушала это перечисление, — сказала Урания. — Люди-то очень известные. Причем, известны незаурядными творческими достижениями. А все делается так, будто кто-то нарочно стремится создать им скандальный имидж. Согласитесь, их имена чаще всего упоминаются в негативном ключе.

— А это нарочно делается, чтобы уйти от творчества! — категорично заявила Клио. — Меня здесь все же беспокоит другой аспект — мы слишком далеко от тех, кому решились помогать.

— Она права! — поддержала ее Урания. — Возле них свой круг знакомых и близких, мы слишком далеко от них! И все же мы — их публика, мы обязаны их поддержать.

— Если они музы, — задумчиво проговорила Каллиопа, — любой наш интерес вызовет дополнительную атаку на них, не давая нам соединиться. До зимнего солнцестояния эти люди выдумают множество гадких вещей. Ведь даже Талию среди всех талантливых юных балерин можно будет выделить лишь потому, на кого обрушатся жизненные невзгоды.

— Но именно поэтому им понадобится счастливый конец! — горячо вступилась за младших Эвтерпа. — Их клюют и без нас!

— А вообще это очень интересно заведено, что как раз младшие музы, которым необходим живой контакт с публикой, изначально получаются какими-то изолированными, — заметила Каллиопа. — Вроде и все на виду, а как тут создать органичный образ?

— Но у них само по себе обучение классическому искусству изолируют их от общества, изначально замыкает на профессиональной среде, — ответила Клио. — Придется всем начинать писать об опере и балете.

— Вообще-то я не собиралась писать о балете, тем более — об опере, — запротестовала Каллиопа. — Это вы на меня наседаете, а я вам поддаюсь, потому что я очень робкая и нерешительная!

— А о чем вы хотели писать? — подозрительно поинтересовалась Урания.

— Не знаю, — призналась Каллиопа. — Во мне все время звучат какие-то чужие голоса, что писать мне ничего не надо, меня все равно никто не услышит. А после этой травли, этих наездов и попыток доказать, будто я для них — лишняя и ненужная, я сама не хочу писать… для этих людей. У меня вообще какой-то внутренний барьер возник!

— А почему вы тогда не пишете про громкие дела? — удивилась Урания. — Вот сколько нынче обысков, арестов… Будто, попытавшись изменить время для вас, эти люди изменили его и для себя.

— Из-за всех этих обысков громких разоблачений, когда о главном все равно не говорят, — ко мне пришло какое-то… разочарование, — поморщилась Каллиопа. — Мне кажется, что это вовсе не счастливый конец, а напротив, желание оттянуть концовку. Попытка скормить кого-то вместо себя. Ведь нравственного переосмысления не возникает! Никто не спешит признать собственные ошибки! Это обычное желание остановить время, сдавая пешку, как в шахматной игре. Сейчас многие хотят писать об этом, пока их по норкам не шуганули, вот и пускай пишут. А я о таких персонажах писать не буду.

В целом, Каллиопе очень понравилось предложение Эвтерпы. Но ей казалось, что сестры не чувствуют, как прорывается и пытается наступить совершенно другое время. Но перед ним надо было пройти черную полосу испытаний, чтобы это новое время все-таки наступило. Казалось бы, в первую очередь, ей надо было свести счеты с теми, кто уничтожал ее реальной жизни. Но почему-то она не хотела ни строчки посвящать тем, кто считал, будто до конца жизни, в которой они так удачно устроились, им предстоит лишь оценивать других, единолично решая, кто чего стоит в этой жизни. Она чувствовала, как стремительно иссякает время, когда они использовали доставшееся им значение в реальности для того, чтобы определять степень чужой «нормальности». Наступало другое время, когда их личности приобретали истинные размеры. И если бы она начала о них говорить, как о своих героях, то придала бы им тот вес, которого они были недостойны. А это могло бы отнять время у других, куда более достойных героев, о которых ей надо было успеть сказать.

…Сколько раз Мылин уже пожалел, что согласился на участие в плане Антона Борисовича под предлогом упрочения своих позиций в театре, в глубине души понимая, что без расстановки каких-то жестких акцентов хотя бы таким образом — и его личные планы вряд ли смогут воплотиться в жизнь счастливым концом. Когда-то, танцуя сказочных принцев в романтических балетах, он всей душою стремился к финальным аккордам перед бурей аплодисментов зрительного зала. Возможно, такой неправильный у него тогда сложился стереотип, что счастливый конец для него — непременно должен означать и абсолютное счастье всех, кто поздравлял его за кулисами, кто кричал «Браво!» с самого верхнего яруса.

С каждым днем он чувствовал, как отлично задуманная тестем операция на глазах превращалась в аферу и, чем дальше, тем больше начинала походить на какой-то фарс. Иногда ему казалось, что иначе и не могло быть, поскольку сам план задумывался в одно время, а осуществлялся — совершенно в другом. Самой воспаленной от омолаживающих прижиганий коже не ощущал, как меняется вокруг само время. У него даже стали возникать странные мысли, будто он пытает скрутить для себя время, остановить его ход, убрав морщинки под глазами и вернув прежний овал лица, а время уходит, навсегда забирая с собой и то, чем уже одарило его за долгие годы, бесследно стиравшиеся с его лица.

— Время поменялось! — вырвалось у него вслух, когда Антон Борисович сказал, что на какое-то время им с Дашей надо будет уехать за границу для лечения, чтобы на экспертизу полученных им увечий представить его медицинскую карту, а не его самого.

По телевидению уже прошли передачи с рассказами о новых экспериментальных методиках восстановления кожного покрова, поврежденного от ожогов, которые якобы применялись на нем. Но чем дальше, тем больше вопросов возникало в обществе. Антон Борисович обещал, что в Интернете все будут молчать, потому что сам случай будет использован «для зачистки виртуального пространства» от «хакеровбалетоманов, готовых на все». Но главной целью, конечно, было инсценированное самоубийство дорогого друга Коли, который должен был покончить с собой в раскаянии от совершенного злодеяния.

И поначалу Мылин нисколько не сомневался, что при развернувшейся травле, на фоне всеобщей обструкции — все произойдет именно так, как было задумано. Даже первые сообщения о нападении на него неизвестных. Директор театра заявил, что истоки преступления — в скандалах, которые постоянно устраивал премьер, ставший настоящим «злым гением театра». Бывший министр культуры, вторя ему, под своим именем дал статью, озаглавленную достаточно претенциозно: «Для оздоровления обстановки в театре необходимо уволить нашу зарвавшуюся балетную звезду».