Читать интересную книгу Чернозёмные поля - Евгений Марков

Кто-то откопал последний нумер журнала, где печатался Прохоров, и громко читал в отделе внутренней хроники «Корреспонденцию из провинции», скромно подписанную буквою П. Это была новая статья Прохорова, которая и была тайным побудительным мотивом сегодняшнего пиршества. Статья была посвящена сравнению американской сельской общины в штате Массачусет с русскою сельскою общиною Крутогорской губернии, причём преимущество отдавалось общине Массачусета на основании самых очевидных доводов. Собственно, эта сторона статьи ни для кого не представляла особенной новости, что автор и поспешил объяснить на словах своей публике; «отсебячина» его состояла в одном заключении, где автор в горячих выражениях, с таинственными намёками и даже многоточиями упрекал руководящие слои русского общества в том, что они губят самостоятельное развитие нашей сельской общины своим насильственным вмешательством в её жизнь, и что они «намеренно давят те семена её, из которых могло бы вырасти в недалёком будущем величественное древо новых социальных отношений, основанных не на господстве силы, в каком бы виде она ни проявлялась, а на просвещённом сознании взаимности и равноправия своих интересов».

Гостям, возбуждённым рижским бальзамом и киевскою наливкой, очень понравилась статья Прохорова. Даже прокуратура, представляемая на настоящем вечере не менее, как четырьмя членами, стойко державшаяся до закуски политики правых центров и допускавшая поэтому свободу не нагишом, а под густою сетью разного рода «но», — и та теперь расхрабрилась и стала фрондировать, беспощадно задевая администрацию и даже земство.

Один только Протасьев абсолютно опровергал статью Прохорова в общем и в подробностях.

— Всё это выдумки! — цедил он сквозь белые зубы, полоская их по временам из рюмки. — Просто-напросто мужики с кругу спились и разбаловались после эмансипации. Где им покупать землю, когда они пропивают последний полушубок? Вот и весь смысл твоих «статистических и экономических данных». Хороши данные, нечего сказать.

— Я сошлюсь на Суровцова! Он не хуже тебя знает быт крестьянина, — отстаивал Прохоров. — Скажи откровенно, Анатолий Николаевич, чему ты приписываешь эти явления?

— Какие явления?

— Да вот что я читал; это страшное понижение средней годовой цифры, сокращение крепостных сделок почти на восемьдесят процентов! ведь это ужасно! Ведь это бездна, разверзающаяся под нашими ногами.

— А, об этом. Я думаю, главная причина — вы сами, господа адвокаты, нотариусы и судьи, — спокойно заметил Суровцов.

— Как мы сами? В каком это смысле? — заговорили кругом.

— Да в обыкновенном смысле. Когда был уездный суд со взятками. дело делалось за пять рублей, в один день, а как стал ваш «скорый и нелицеприятный суд», с адвокатами и нотариусами, так нужно пятьсот нести да год ждать.

— Пустое! Что за выдумки! — кричали наперебой голоса. — Разве можно сравнить прежний крепостной институт! Значит, вы и против адвокатуры? А сколько бы людей безвинно погибло, если бы не адвокаты? Теперь всё гласно, доказательно. Возьмите: Спасович, Урусов!

Суровцов тоже прихлёбывал немного из рюмки и был расположен к большей откровенности, чем обыкновенно.

— Ну что вы носитесь, господа, с адвокатами? — улыбаясь, сказал он. — Что быть адвокатом выгодно, не стану спорить. Но считать это занятие особенно почтенным, извините — не могу. Надеюсь, ты на это не в претензии, Прохоров!

— Не имею обыкновения обижаться за чужие мозги. Твои надумали такую штуку, пусть и отвечают за неё, а я не виновен. Ври, что хочешь.

— Вот это я люблю, без щепетильности, — продолжал Суровцов. — Если пошло на откровенность, господа, знаете, с кем я сравниваю адвокатов?

— А ну с кем?

— С публичною женщиною; ведь это чистая проституция мысли. Мне дают пятьсот, тысячу рублей, и я при всей честной публике распинаюсь за то, что виноватый не виновен, а невиноватый виноват. И ещё дохожу до пафоса, до виртуозности, приобретаю славу. Какая разница с камелиею?

— А в цене! — подхватил со смехом Протасьев, которому пришлась по душе выходка Суровцова. — Право, я начинаю с вами соглашаться. Это у вас премилая мысль, преоригинальная. А он меня ещё бранит распутником, эта крутогорская проститутка.

Прокуроры и нотариусы тоже нашли сравнение Суровцова очень забавным. Только Прохоров не особенно одобрял его.

— Ну уж ты, брат, слишком откровенен, — шутил он с худо скрытою досадою. — Или ты думаешь, что нас стоит поманить пятаком, чтобы мы бросились куда попало, за какое хочешь дело? Неужели ты не предполагаешь в нас способности нравственной оценки?

— Способностей в вас куча, что толковать, и нравственных, и безнравственных. Вы словно мелочная лавочка: чего хочешь, всего спрашивай. Где нужно — евангельский текст, высокий пафос чувств, а где нужно — циничный хохот Вольтера; что для кого. Ведь не всем парча на похороны нужна, требуют и свадебных цветов. Надо всего держать понемножку. Что на заказ, по мерке, а что и готовое.

— Ай да профессор! Ей-богу, молодец! — поддерживал Протасьев. — Этих господ нужно пробрать хорошенько, а то разжирели очень; шпигуйте, шпигуйте его!

— Какая узость суждений! И это представитель науки! — горячился Прохоров. — Да ты думал ли когда-нибудь о значении адвокатуры? Ты читал Миттермайера? Разве адвокат из-за денег защищает виновного? Пойми, что это его функция, его органическая роль! С одной стороны — судьи, следователи, частные истцы, грубое предубеждение публики против всякого заподозренного. И только он один, адвокат, поднимается за несчастного, которого все травят! Пойми ты это. Мы и обязаны освещать только одну сторону — невиновности. Мы обязаны собрать мельчайшие разбросанные камушки и состроить из них баррикаду для защиты обвинённого. Недаром мы признаёмся защитниками. Это великое звание, скажу более — это святое звание. А не то что…

— Постой, постой! — говорил Суровцов. — Ты очень торопишься. Всё это я часто слышал и часто читал. Я не сомневаюсь, что вы все бросились в адвокатуру единственно из-за святости призвания; эта-то святость и помогает вам наживать дома и капиталы. Но объясни нам одно: ведь в каждом деле две стороны, с двумя адвокатами, а один виноватый. Ясно, что один из вас стоит не за «святое» дело. И если ты будешь откровенным, ты, конечно, не решишься утверждать, чтобы выбор адвоката не был чисто коммерческою случайностью. Всякий из вашей братии взялся бы так же легко защищать того, на кого он нападает, если бы этот предмет нападения обратился прежде к нему, а не к его товарищу. Ведь признайся, что так?

Протасьев не дал отвечать Прохорову и требовал, чтобы продолжал Суровцов.

— Господа, ведь это великолепная сцена! — кричал он, обращаясь к публике. — «Защищающийся защитник» или «обвинённый обвинитель» — водевиль в одном действии. Как хотите, а я вызываю автора: бис, бис!

Публика столпилась вокруг спорящих с рюмками в руках.

— Ну хорошо, хорошо, — говорил с беспокойной улыбкой Прохоров. — Развивай до конца свою тему; я буду тебе за раз отвечать. Вы замечаете, господа, какие он делает петли, чтобы обежать прямой путь!

— Нет уж, не перебивайте. Дайте кончить, — говорили кругом.

— Кончать мне недолго! — сказал Суровцов. — Я свожу вопрос с облаков метафизики, с этих «святых призваний», «органических функций» на простую житейскую почву. Вот мы третьего дня все были в суде. И ты. великий крутогорский адвокат Сергей Прохоров, поражал нас цветами своего красноречия. Там были, как ты знаешь, две стороны: баба с ребятишками-сиротами, оставшаяся без куска хлеба, и избалованный богатый барчонок, который в пресыщенье своей испорченной натуры надумался застрелить мужика, мужа этой бабы. Вот и всё. Мотивов для «святого призвания» было достаточно на стороне бабы. Отчего же мы видели тебя, крутогорского Цицерона, со всем твоим «святым призванием», на стороне нравственного уродства с полным кошельком, а не на стороне угнетённой невинности, у которой хлеба нет? Да и не тебя одного. Учёные эксперты из Питера, из Москвы, кто за тысячу, кто за три тысячи, — чуть не целый факультет съехался со всех концов России защищать драгоценную жизнь пакостника, которому самому в тягость его бесполезное бытие. Какие тонкости науки откопали они, чтобы только доказать, что убийца не убийца, а субъект, достойный Приганеи. Он и действительно посажен теперь в «особое отделение» дома умалишённых, которое так же похоже на тюрьму, как тот замок, куда Вильгельм «заключил» пленного Наполеона III; крутогорское земство, значит, прежде всего крутогорские мужички обязаны содержать на свой счёт этого барича, от нечего делать стреляющего мужиков. А вот на днях я прочёл в газетах, что суд присудил к десятилетней каторге работника, который в ссоре нанёс смертельный удар отцу, застав в его объятиях жену свою. Кажется, тут справедливо было бы предположить и минутное помешательство, и беспамятство, что хотите. Однако ни один из вас, «защитников истины», не поспешил ополчиться за бедняка; кому же нибудь, дескать, надо в каторгу ходить! Пускай себе идёт с Богом. Право, если бы преступники и обвиняемые были из одного бедного класса, никогда бы мир не услышал ваших глубоко прочувствованных, талантом блещущих речей. Как своих ушей не видать бы православной Руси её доморощенных Демосфенов!