Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

…У Чургиных долго ждали Федьку в тот вечер, но он так и не пришел. Утром следующего дня Настя и Варя пошли на розыски его и узнали, что он арестован. А еще через несколько дней Федьку отправили на передовые позиции. Поплакала Настя и уехала в Кундрючевку.

Далеко не все шахтеры с рудника Шухова вышли на демонстрацию. В одной артели рабочие заявили, что им невыгодно выступать против хозяина, потому что они сами заинтересованы в увеличении выработки: больше добудут угля — больше заработают. Были и такие в артелях, что говорили: если артели будут бастовать, Стародуб сдаст уступы подрядчикам.

Чургин знал об этих разговорах и раньше, но не придавал им большого значения. Отказ артельных шахтеров участвовать в демонстрации заставил его задуматься. Артели, которые он создавал с таким трудом, вдруг становились помехой в революционной работе, а артельные рабочие начинали чувствовать себя маленькими подрядчиками. Посоветовавшись с друзьями, Чургин решил упразднить артели и перевести всех артельных рабочих в конторские.

Стародуб узнал о его распоряжении, когда все артели в лавах нового горизонта были уже упразднены.

Загородный начал агитацию через своих единомышленников:

— Чургин-штейгер пошел против Чургина-десятника. Он ликвидировал свои же артели потому, что это мешает хозяину шахты выжимать соки из рабочих.

И на шахте пошла недобрая молва о Чургине. От него стали отворачиваться, когда он появлялся в лавах, с ним не хотели разговаривать, когда он спрашивал о чем-либо. В одной лаве на его вопрос, почему плохо идет выдача угля, шахтер ответил ему:

— А это вы узнайте у своей паровой лебедки, почему она с конторскими шахтерами плохо работает. Вы же сами с хозяином порешили артели, ну, с себя теперь и спрашивайте.

Шахтер этот был когда-то соседом Чургина по квартире и не раз бывал у него и тем не менее сказал это с такой ненавистью, будто перед ним был сам Шухов.

Другие шахтеры бросили работу и стали свертывать цыгарки.

Чургин посмотрел на бывшего соседа светлыми, ясными глазами и спокойно спросил:

— Ну, ну, еще что интересное носишь в голове, Федосей?

— А то, что вы стали хозяйским лакеем! — зло бросил шахтер.

Чургин не усмехнулся и не рассердился, а тем же ровным голосом проговорил:

— Дурак ты, Федосей. — И строго приказал: — Через два часа в лаве чтоб было чисто… После работы зайдешь ко мне домой, — сказал он, уходя, шахтеру. — Кстати, жену прихвати, Чургин ушел, а шахтеры взялись за обушки и молча стали рубать.

Говоривший с Чургиным шахтер смущенно вернулся на свое место, взял санки и с ожесточением поволок их в штрек. Потом остановился и крикнул товарищам:

— Чего же вы молчали? Ведь он всех вас обозвал дураками.

Старый полуголый шахтер обернулся к нему и-ответил:

— Врешь. Это он тебя дураком назвал. И правильно сделал. — Сплюнув от досады, он укоризненно добавил: — Эх, голова! Какого человека обозвал «хозяйским лакеем»!

В восточной лаве Чургин, едва пройдя на коленях через печку, услышал спор.

— Бастовать надо, и все дело! Мы ему не подрядчики, что он так с нами…

Чургин погасил лампу и бесшумно приблизился к спорившим.

— Нет, бастовать — это не такое простое дело. Это дело политическое, — возразил низкий, степенный голос. — А политические дела это такие, какие направлены против властей. Что ж, по-твоему, Чургин — губернатор или капиталист? Чургин — это ты, я и все шахтеры. Мы ему дали такую голову, что на ней инженерские молоточки засверкали. Так что ж мы обушками будем бить по этой голове? Нет, брат, лучше я тресну по твоей башке, чтобы она лучше соображала, где свои, а где чужие… Не нужны нам артели! Мы не хозяева тут. Шухов хозяин. К никаких забастовок я делать не буду из-за артели и вам не советую, — сердито закончил голос.

Чургин улыбнулся. Этот голос он знал с детства и особенно запомнил его, когда еще юношей обучался работе. И ему захотелось подойти к говорившему шахтеру и обнять его.

Поднимаясь на-гора, он слушал пронизывающий свист ветра в стволе и вспомнил молодые шахтерские годы, неостывшие старые боли. За них ведь, за этих живущих под землей, близких ему людей терпел он и сносил боль и унижения, а не все это помнят.

Вверху блеснул свет. Чургин вышел из клети и медленно зашагал в контору. Солнце заливало землю яркими лучами, они падали на одежду, на грудь, и от них по всему телу шло тепло, но грустно было на душе у Чургина. Ведь вот нашлись же люди, которые бросают ему в лицо: «Хозяйский холуй!» Этого ли он заслужил?

— Наконец-то, — с облегчением произнес Стародуб, когда Чургин переступил порог его кабинета. — Вы в шахте были? Там ругают вас на чем свет стоит. Что это вам взбрело в голову упразднять артели?.. Непонятный же вы человек, Илья Гаврилович, неспокойный. Делает, делает, настроит шахту, как музыкальный инструмент, и вдруг все сам же перевернет кверху ногами. Ну, почему вы со мной не посоветовались? Да ведь, ей-богу, будь это Петрухин, — я не знаю, что сделал бы с ним. Рассказывайте, пожалуйста, что это вы придумали.

Чургин устало сел в обитое желтой кожей глубокое кресло, положил ногу на ногу и не спеша достал портсигар.

Стародуб исподлобья наблюдал за его бледным, крупным лицом, за неторопливыми движениями жилистых рук. Сколько раз он видел этого человека в этом кабинете, каким только тоном не говорил с ним, а нет, ничто не изменилось в нем за эти годы. Казалось: взвали сейчас на плечи ему глыбу антрацита, и все равно он останется сидеть в таком положении — непонятный, ни на что не реагирующий, ничто в себе не подчеркивающий человек, простой шахтер и самый квалифицированный горный техник. И Стародуб, сам инженер, в душе завидовал Чургину, любовался и гордился им.

— Артели настала пора упразднить, Николай Емельяныч. Они изжили себя и сейчас являются помехой техническому прогрессу, — сказал Чургин. — Раньше подрядчики были лишним звеном между конторой и шахтерами. Теперь лишними являются артели. Они заинтересованы добывать уголь как можно дешевле и согласны делать это своими мускулами. Именно поэтому они противились введению паровой лебедки. Если вы завтра введете машинную зарубку, они устроят скандал. Ну, и, кроме того, я сторонник прямых и ясных отношений между рабочими и конторой: шахтеры работают, а контора платит им за это деньги и ведет дело так, как она хочет… Вот, собственно, и все. С вами я не посоветовался потому, что это небольшая проблема — упразднение артелей.

— Да, но ведь это может кончиться неприятностью для нас обоих: забастовкой!

— Забастовкой? — усмехнулся Чургин, — Не-ет. Это кончится маленькими неприятностями для меня лично. Но это пройдет.

Стародуб потер виски белыми длинными пальцами.

— Ваши соображения мне кажутся основательными, но… — нерешительно проговорил он, — Но тоща надо и остальные артели упразднить. Нельзя останавливаться на полпути, чтобы не давать повод думать, что мы струсили.

— Остальные будут упразднены завтра, — сказал Чургин.

— Я, откровенно, говоря, думал, что вы ошиблись, — снова заговорил Стародуб. — Вы провели эту меру после демонстрации в городе. А там выкрикивались довольно определенные вещи, и шахтеры были так возбуждены, что могли и в шахту не спуститься. Вы, конечно, знаете о демонстрации?

— Знаю, — с рассеянным видом ответил Чургин. — А вы, конечно, знаете, чем она кончилась?

Стародубу не понравился такой вопрос.

— Я не интересуюсь политикой, — сказал он, нахмурившись. — Мне нужен уголь, уголь и еще раз уголь. Будут его добывать искушенные политики или безграмотные рабочие — это для меня безразлично. Если шахтеры ходят в городе по улицам, а потом идут на работу, я ничего не имею против демонстрации.

— А против того, что казаки избивают ваших шахтеров? Неужели вас, образованного интеллигента, не возмущает это отношение властей к народу? Ведь народ идет на улицу, между прочим, и потому, что ему, кроме улицы, негде собираться.

— А, оставьте, Илья Гаврилович, эти либеральные разговоры, — махнул рукой Стародуб. — Мы с вами много имеем свободы или политических прав? Да что там — мы! Сам хозяин рудника, и тот, кроме шахты и денег, ничего не имеет. А вы говорите о народе. Я не одобряю драконовских мер, которые применяют власти к рабочим, но я не вижу смысла тешить себя иллюзиями. Ни вы, ни я не можем дать рабочим ни свободы, ни прав. В наших силах дать им заработать денег на жизнь, и за это мы должны требовать от них работы и добычи угля. Не будут они давать уголь, нечем будет жить и им, и нам с вами.

Чургину не хотелось продолжать принявший такой оборот разговор. Но он не мог оставить без ответа слова Стародуба.

— Вы не правы, Николай Емельяныч, — мягко заметил он. — Жить только для себя — это слишком мало для человека. И как бы вы ни хотели, а вне общественной жизни вы пребывать не сможете. Впрочем, одно то, что вы читаете газеты, говорит против ваших слов.