Читать интересную книгу Сборник статей и интервью 2009г (v1.15) - Борис Кагарлицкий

Общей чертой подобной интеллигентской рефлексии является верное ощущение действительности при тотальном отсутствии понимания. Причем непонимание это осознанное, происходящее от последовательного и идейно неколебимого нежелания задавать вопросы напрямик, по существу. Именно это непонимание становится главной темой и смыслом книги: что за список, почему он составлен - непонятно, а главное неясно что с этим делать. Сам автор, порой, готов своих героев высмеять, но даже иронизируя по поводу их полной некомпетентности, сам явственно с ними себя и отождествляет.

Действие тонет в бесконечных разговорах героев. Детективный азарт первых страниц исчезает. Любые повороты сюжета оказываются лишь предлогами для того, чтобы продолжить эту бесконечную - ни о чем - говорильню. Буксующий сюжет упирается в бесконечный перечень московских кафе с довольно точным указанием меню: пошли туда-то, заказали то-то. Выпили по 100 грамм, потом еще 200.

Любопытно, что в разговорах постоянно присутствует призрак «совка». Казалось бы, уже сколько лет прошло. Ан, нет! Призрак продолжает морочить наблюдателей. Его то там, то тут обнаруживают, с ним сравнивают действительность, его призывают и заклинают, не осознавая, что это не более, чем тень, след прошлого, давно ушедшего, имеющего к сегодняшней жизни отношение куда меньшее, нежели сегодняшние счета за газ и свет.

Призрак «совка» ценен тем, что дает иллюзию понимания, точку отсчета, общую и для тех, кто его призывает, и для тех, кто его мечтает изгнать. Он спасительно освобождает от необходимости анализа и снимает с говорящего ответственность за самостоятельные выводы.

Но иллюзия остается иллюзией. Мир призраков блокирует и искажает осознание реальности, создавая интеллектуальный комфорт, он лишает дискуссию всякого смысла, а заодно и содержания.

О чем бы ни говорили герои, они колеблются между стыдом и гордостью, которые к тому же не могут толком разделить. Главная суть современной эпохи - по мнению представленных в романе сторонников власти - в том, что мы перестали себя стыдиться и стали собой гордиться. Однако гордость прикрывает тайный стыд, а публичные выражения оппозиционного стыда включают в себя явный элемент мазохистской гордости - мы хуже всех, это вам не Европа какая-нибудь!

Беда в том, что не могут даже здесь точно ничего сформулировать. Чего конкретно стыдимся? Чем гордимся? О чем вообще разговор? Тема ускользает.

В известном смысле, роман Быкова очень точный портрет современного интеллигентского сознания во всей его монументальной беспомощности, поверхностности и самодостаточности.

Это сознание катастрофически неспособно уловить главного, того, что характеризует именно систему, ее логику воспроизводства и ее противоречия. Все помнят о ценах на нефть, но никто понятия не имеет о тенденции нормы прибыли к понижению. Нормальный быт банального капитализма, стандартная буржуазная повседневность воспринимается бесконечно говорящими как очередное роковое проявление исключительных обстоятельств, возможных только в России, проявление ее «уникальной» судьбы. Общее прячется за особенным настолько успешно, что скрывает свой главный секрет: ничего особенного (кроме как на поверхности) как раз нет, это лишь внешняя форма. Своеобразие - иллюзия чувств, объективная видимость, как сказал бы Брехт.

Солнце каждое утро встает над горизонтом и движется вокруг земли, но современный образованный человек обязан знать, что все-таки не солнце вокруг земли вращается, а наоборот. По отношению к истории России подобное знание не требуется, достаточно общедоступной видимости.

В разговорах второстепенных персонажей и в размышлениях главного героя одни и те же исторические параллели (их набор ограничен, как выбор в советской столовой, предлагающей «комплексный обед»). Постоянные ссылки на прошлое не только не помогают что-то понять, но, напротив, становятся еще одним надежным способом избежать понимания, поскольку заменяют собой анализ конкретной ситуации и ее обстоятельств. Автор прекрасно сознает и признает даже, что все это однообразно и пошло, но не может вырваться или хотя бы дистанцироваться от этой всепоглощающей пошлости. Ибо никакого другого мира, кроме мира интеллигентской скуки не знает, да и считает, видимо, этот мир единственной возможной реальностью.

Время от времени возникает натужный пафос «противостояния с системой», которая не заслуживает пафоса, но тут уже автор сам спохватывается, понимая, что пошлость перехлестывает через край - герой заканчивает тем, что отказывается вместе с другими персонажами участвовать в бессмысленном марше протеста (явно напоминающем очередной «марш несогласных»). Итогом всех дискуссий становится победа мещанского безразличия над интеллигентской истерикой.

К концу романа не имеет значения ни искомый ответ на вопрос о происхождении списка, ни злоключения героев, ни другие обстоятельства, изложенные в начале. Если бы Быков на этот сюжет написал рассказ, мог бы получиться шедевр. Если бы написал небольшую повесть, было бы выдающееся произведение. Но он, увы, написал роман…

* * *

Алла Глинчикова. Раскол или срыв "русской Реформации"? М.: Культурная революция, 2008. 384 с.

Книга Аллы Глинчиковой с самого начала производит двойственное впечатление. Это книга об истории, написанная автором с позиций политологии. Глинчикова с первых же страниц предупреждает, что перед читателем не историческое исследование. По существу, речь идет об общей логике социально-политического развития России, логике событий, которые, по мнению автора книги, начались в XVII веке и не закончились по сей день. В социально-политическом и культурном переломе, пережитом страной 300 с лишним лет назад, Глинчикова пытается увидеть и проанализировать истоки того политического процесса, с которым мы имеем дело сегодня.

Такой подход предопределяет и сильные и слабые стороны книги. Ведь, обращаясь к прошлому, мы не можем избежать необходимости исторического анализа (со всеми вытекающими отсюда требованиями, включая требование понять эпоху не только исходя из наших современных критериев и знаний, но и из нее самой). Но с другой стороны, преодолевая узость «чисто-исторического» подхода, который часто зацикливается и застревает на специфических деталях и проблемах прошлого, внося в анализ элементы политологии, социологии и т. д., автор может оказаться способен увидеть процесс в его целостности, его динамике и его направленности, которая, порой, ускользает от исследователей, сосредоточенных на «специфике эпохи».

Скажу сразу, общий подход и ключевые выводы Глинчиковой мне очень близки. Уже на первых страницах книги она замечает, что на протяжении большей части своей истории Россия представляла собой «колониальное государство». Только колониальная политика осуществлялась по отношению к народу не внешними завоевателями, а собственной элитой. В отличие от Британской или французской империи Россия являлась «сращенной империей», воплощавшей в едином политическом образовании и метрополию и колонию. «И в этом смысле Россию следует сопоставлять не с Англией или Францией, а с Англией плюс ее колонии, с Францией плюс ее колонии». Это особый тип колониального развития, «при котором колонии и метрополии не только не были разделены географически, но оказались сращены на всех уровнях, включая политический» (с. 44). Именно это, а не какие-то специфические культурные особенности или просто «отсталость» предопределяет авторитарный тип государства, соответствующую централизацию и невозможность равномерной модернизации для всего общества в целом - несмотря на «точечные» прорывы, демонстрирующие способность этого общества не только осваивать передовые достижения европейского прогресса, но даже в чем-то лидировать. Это же противоречие (и «сращение») объясняют двойственность отечественной культуры, постоянные колебания между европеизмом и антиевропеизмом, имперским самодовольством и холопским самоуничижением, завистью по отношению к Западу и готовность представлять себя его форпостом - по отношению к «Азии».

Ключевой вопрос для Глинчиковой состоит в том, чтобы выяснить, когда, как и почему произошел перелом в пользу колониально-имперского развития. Таким моментом она считает середину XVII века, когда после революционных событий Смуты, режим Романовых смог постепенно подавить развившиеся в начале столетия гражданские институты и свести к минимуму роль органов сословного представительства - прежде всего Земских Соборов, которые по своим правам и полномочиям в начале века выглядели ничуть не хуже европейских аналогов (напомним, что во Франции Генеральные Штаты вообще не собирались, а парижский парламент имел сугубо судебные и отчасти контрольные функции, да и те были упразднены Людовиком XIV). Окончательным переломом с точки зрения автора книги являются события религиозного Раскола, когда власть, надругавшись над старой верой, деморализовала и идеологически обезоружила общество, одновременно лишив церковь народного авторитета, а общество культурной автономии, веры в себя и собственные ценности. Насаждение «западных» форм общественной организации сопровождалось вытаптыванием собственных, органически выросших на местной почве форм гражданской жизни и народного представительства. Отсюда следует вывод, имеющий значение, явно выходящее за рамки дискуссии о судьбе Московского Царства XVII века: «грубое, формальное, чисто административное внедрение западных либерально-демократических ценностей в постправославную политическую культуру ведет не к усилению гражданских тенденций, а, наоборот, к их дальнейшему разрушению, поскольку деморализует общество и делает его атомизированным, политически пассивным и послушным любой власти» (с. 187-188).