Читать интересную книгу Скрещение судеб - Мария Белкина

Тамара рассказывала, что Аля была безутешна, она все время плакала и повторяла:

— У меня нет теперь ни отца, ни матери! Мне никогда не приходило в голову, что они могут умереть…

Аля сразу объединила их в смерти — мать и отца, и, не зная ничего об отце, знала, что он мертв.

И должно быть, тут же, получив известие от теток, она пишет Муле, ибо 31 июля в открытке он отвечает на ее запрос об архиве Марины Ивановны: «Мамин архив находится на сохранении у людей, с которыми связана Лиля. По приезде ты все это возьмешь себе.

Аленька, жизнь моя, может быть, я не умно поступил, что молчал и не говорил правду о маме, но ведь на самом деле я не знаю о твоем здоровье. Из писем твоих другим людям я узнал, что ты была очень больна. Может быть, и теперь это не прошло. Ведь важнее всего, чтобы об этом знал я. Умоляю тебя никогда от меня не скрывать ничего…»

И в другой открытке, написанной в тот же день: «Мама умерла 31 августа 1941 года в Елабуге, где она жила с группой других писателей. На первых порах у всех не ладилось с устройством жизни на новом месте. Мама уехала туда вопреки моим самым категорическим возражениям. Она могла привести только один довод — безопасность Мурзилы. Он был все время с нею, но однажды отлучился на воскресник. В этот день она покончила с собой. Она оставила записку тебе и Сереже, которые у Мурзилы. Записка короткая и очень хорошая. Она любила и любит вас, но зашла в тупик и другого выхода не нашла. Мурзиле оставила отдельную записку. После войны мы туда съездим. Мурзил сделал так, что это место не забудется и не сравняется. Произошло это очень скоро после того, как ее литературный авторитет стал восстанавливаться и она уже прочно входила в жизнь. Война этому помешала. Мама не сумела преодолеть общее и личное ощущение тревоги и опасности. Привела в исполнение свою давнюю угрозу».

И 8 августа снова: «…Я еще раз прошу прощения за мою ложь. Единственное, что я нахожу в свое оправдание — это неведение о действительном состоянии твоего здоровья. Я смертельно боялся еще больше подорвать твои силы…»

И в следующей открытке от того же 8 августа: «Когда ты получишь эту открытку, как раз будет ужасный день 27 августа…

О Сереже я сведений не имею. Случайно как-то встретился с человеком, который в течение получаса в 1940 году проживал с ним в одном номере гостиницы[151]. Сережа был здоров, нерешителен и на кого-то очень сердился. Не можешь ли ты сама официально навести справки[152]. Целую тебя и очень люблю, твой муж».

И Аля, судя по ее письмам, запрашивает, и запрашивает не один раз, но никакого ответа не получает…

Алю продолжает тревожить судьба архива матери, и Муля отвечает ей 6 октября 1942 года: «Что касается архива, то я попрошу тебя в ближайшем письме ко мне сделать приписку или написать отдельную записку на имя Бориса Александровича Садовского, объяснить ему, что ты дочь Марины и чтобы архив через меня передали бы Лиле. Этот Садовский и его супруга поместили у себя вещи Марины перед и после отъезда Марины из Москвы. Вещи ухнули, так распорядилась Марина. Архив придерживают. Если получат письмо от члена семьи — отдадут. Надо также написать Лиле. Она, бедная, много работает, но должна чуть энергичнее действовать, чтобы усилить материальную помощь Мурзиле. Она никак не понимает, что Сережины вещи впоследствии восстановить возможно, а сейчас надо их продать и усилить помощь Муру…»

И в марте 1943 года в письме без точной даты: «Наконец получил твое письмо от 11–14 февраля… Завтра утром мы с Нинкой идем выручать архив Марины…

…Я так счастлив, когда ты хоть немного шутишь в своих письмах…»

И 11 марта: «Сегодня я наконец вырвал мамин архив из лап двух безумцев. Сундук огромный, кажется, все в сохранности: книги, рукописи, письма. Пришлось все выложить, а потом вновь уложить. Это в утлом Лилином помещении… Я хочу еще раз всмотреться в твои детские фотографии, какая ты чудесная!..»

В этом письме многое вымарано цензурой, впрочем, как и почти в каждом письме.

Кончина матери, предчувствие гибели отца Алю доконали, она впадает в депрессию, перестает верить, что когда-нибудь она выйдет за забор, что останутся еще силы начать жить сначала. И Муля всячески старается ее поддержать. Еще в декабре 1942-го он писал ей: «Аленька, жизнь моя, только что после длительного перерыва пришло твое письмо от 8-го ноября — первое письмо после праздников. Родная моя, что же делать? — Надо и дальше проявлять выдержку и терпение… Данное время не благоприятствует, чтобы хлопотать, но скоро дела пойдут сильно в гору, война подходит к концу, — но сейчас я ничего сделать не могу. Не могу добиться ликвидации нашей разлуки…»

В письмах часто упоминается: «По адвокатской линии идет сложная титаническая борьба… В данный момент более краткого пути из лабиринта нет…

…Юрист действует очень энергично. Он не хочет меня обнадеживать, но я надеюсь…

Ты пишешь о своем ходатайстве. Ты, очевидно, правильно сделала, что поставила этот вопрос. Очень хотелось бы, чтобы ты прислала мне копию, или вернее второй экземпляр заявления, но если что-либо не выйдет, я обойдусь пока что твоим письмом от 7-го августа. Можешь знать, родненькая, что по собственной инициативе я отправлял заявления не раз. О результатах можно будет судить, когда снова будем рядышком… Аленька, я очень верю в тебя. Я даже немного боюсь твоего ума — необъятности твоей души. Перед этим мне чуть обидно за мою любовь, которая — вот так я чувствую — меньше, чем ты, моя жизнь…»

А годы идут… «Сегодня ровно три года с того дня, как ты согласилась стать моей женой…»

«…Сегодня пятая годовщина с того дня, когда ты и я и провидение решили: будь что будет…»

Он помнит все даты, помнит, во что и когда она была одета, какое было у нее настроение, что она говорила. Помнит, как 12 февраля 1938 года впервые увидел ее в Охотном ряду: она шла вместе с Ниной в кино, а он не мог пойти с ними. А потом он пил чай у Нины и приглядывался к Але, и она ему нравилась, и он был смущен, что небрит и одет по-домашнему, он забежал к Нине по-соседски. А 1-го мая он уже знал, что она — это она!..

Он посылает Але посылки, лекарства, бандероли, деньги, пишет ей, пишет… Он очень любит Алю, он всегда помнит об Але, он говорит о ней — об этом мне рассказывали многие, кто дружил с ним в те годы, но это не мешает ему жить полной жизнью и не отказывать себе ни в чем…

В его комнате над диваном висит большая фотография Али, и все, кто приходят к нему, а у него всегда полно народу, обращают внимание на красивую девушку с распущенными светлыми волосами, схваченными не то обручем, не то лентой[153]. Об этой фотографии он пишет Але еще 22 ноября 1942 года: «Сейчас я повесил на стенку несколько рисунков Мурзилы… Нашел наконец твой большой портрет, о котором я тебе рассказывал. Я так далеко запрятал его перед отъездом, что никак не мог найти. Зато в процессе поисков я убедился, что ты одна из самых богатых невест в Москве. Все твои вещи, за небольшим исключением, той части, что находится у Нинки, находятся у меня. Это единственное, что не тронули воры в мое отсутствие, потому что я твой сундук и чемодан со всех сторон прикрыл книгами, а воры оказались не мыслителями, хотя и очень ловкими аферистами. Сейчас твой портрет висит на стене рядом с плакатом, экземпляр которого я послал тебе.