Читать интересную книгу Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Либералы и левые, равно как и участники движения за мир, критиковали гонку вооружений и ее «торговцев смертью», и в то время, и после окончания Великой войны ее считали одним из основных, возможно, даже ключевым фактором, который вызвал катастрофу. Это была точка зрения, которая имела особый резонанс в 1920-х и 1930-х гг. в Соединенных Штатах, где росло разочарование участием Америки в войне. В 1934 г. сенатор Джеральд Най из Северной Дакоты возглавил специальный сенатский комитет по расследованию роли производителей оружия в подталкивании к Великой войне и пообещал показать, «что война и подготовка к войне – это не вопрос национальной чести и национальной обороны, а вопрос выгоды для небольшого числа людей». Комитет опросил десятки свидетелей, но неудивительно, что не смог ничего доказать. Великую войну вызвала не одна причина, а их сочетание и, в конечном счете, решения людей. Что все же сделала гонка вооружений – подняла уровень напряженности в Европе и оказала давление на тех, кто принимал решения, чтобы они спустили курок раньше, чем это сделает враг.

По иронии судьбы те, кто принимал решения, в то время были склонны видеть в готовности к войне надежное сдерживающее средство. В 1913 г. английский посол в Париже имел аудиенцию у короля Георга V. «Я предлагаю королю считать, что лучшей гарантией мира между великими державами является то, что все они боятся друг друга»[1554]. Так как сдерживающее средство эффективно только тогда, когда другая сторона думает, что вы готовы применить силу, всегда есть вероятность зайти слишком далеко и начать конфликт случайно или потерять доверие, не увидев угрозу. И честь, как ее называли тогда (сейчас мы сказали бы «авторитет»), была частью этого расчета. Великие державы осознавали свое положение в той же мере, в какой и свои интересы, и слишком явная готовность к уступкам или внешняя робость могла нанести им ущерб. И события десятилетия, прошедшего до 1914 г., показали, что сдерживающие средства работали, будь то способность Великобритании и Франции заставить Германию отступить в марокканском кризисе или проведение Россией мобилизации для оказания давления на Австро-Венгрию, чтобы та оставила в покое Сербию во время Балканских войн. Английское слово, которое часто использовалось в то время, вошло в немецкий язык как der Bluff. А что вы делаете, когда ваш обман называют блефом?

Предвоенная гонка вооружений также заставила думать о времени: если грядет война, то лучше воевать, пока у тебя есть преимущество. За несколькими исключениями – Италия, Румыния или, быть может, Османская империя – европейские народы знали, с кем они будут сражаться в войне, и благодаря своим шпионам обычно имели точное представление о численности вражеских сил и их планах. Немцы, например, прекрасно знали об увеличении численности и модернизации российских вооруженных сил и строительстве в России железных дорог. Генеральный штаб Германии рассчитал, что к 1917 г. воевать с Россией и победить будет невозможно: мобилизация Россией своей сильно увеличившейся армии продлится всего на три дня дольше, чем мобилизация армии Германии (если только Германия сама не предпримет масштабное и дорогостоящее железнодорожное строительство на востоке)[1555]. В ходе невеселого разговора с банкиром Максом Варбургом кайзер понял, что война с Россией начнется уже в 1916 г. «Охваченный тревогой кайзер даже подумал, а не лучше ли будет напасть первым, вместо того чтобы ждать»[1556]. Глядя на запад, немцы также знали о текущих недостатках французских вооруженных сил, таких как нехватка тяжелой артиллерии, еще до того как они были подвергнуты критике французским сенатором в июле 1914 г. Наконец, немцы опасались, что Австро-Венгрия долго не выдержит. Все эти соображения побудили основных деятелей, которые принимали решения в Германии, думать, что если уж воевать, то 1914 г. – хорошее для этого время. (Японские военные сделали аналогичные расчеты, когда рассматривали возможность войны с Соединенными Штатами в 1941 г.) И если немцы считали, что их время уходит, русские и французы полагали, что все складывается в их пользу, а французы, в частности, считали, что могут позволить себе ждать[1557]. Австро-Венгрия не была столь оптимистична. В марте 1914 г. Конрад – начальник Генерального штаба Дуалистической монархии – задал вопрос своему коллеге, нужно ли «ждать, пока Франция и Россия подготовятся, чтобы совместно вторгнуться к нам, или же предпочтительнее разрешить неизбежный конфликт раньше»[1558].

Слишком много европейцев, особенно таких, как Конрад, занимавших ключевые посты, вроде военных высокого ранга и правительственных чиновников, теперь ждали начала войны. Русский генерал Брусилов поспешил отправиться с женой в Германию на водный курорт летом 1914 г.: «Я был абсолютно уверен, что Мировая война начнется в 1915 г. Поэтому мы решили не откладывать наше лечение и отдых, чтобы иметь возможность вернуться на родину к маневрам»[1559]. В то время как уверенность в действенности наступления все еще убеждала многих в том, что любая война будет короткой, такие люди, как Бетман и Мольтке, смотрели на эту перспективу с глубоким пессимизмом. В апреле 1913 г., когда Россия и Австро-Венгрия противостояли друг другу после 1-й Балканской войны, Бетман предупредил всех в рейхстаге: «Никто не может представить себе масштабы мирового пожара, страданий и разрушений, которые он принесет народам»[1560]. И все же он, как и Мольтке, все больше понимал, что не в силах предотвратить его. Грей, однако, накануне Великой войны по-прежнему верил, что знание того, что всеобщая война будет катастрофой для всех участников, должно сделать европейских государственных деятелей осмотрительнее. «Разве не это в трудные годы, начиная с 1905 г. и по настоящее время, заставляло великие державы отказываться от попыток добиваться чего-либо, доводя до войны?»[1561]

Так как война казалась вполне вероятной, стало более, чем когда-либо, важно находить новых союзников. Сухопутные войска двух альянсов теперь были настолько равны по численности, что даже небольшая страна, вроде Греции или Бельгии, могла нарушить это равновесие. И хотя греки мудро отказались давать какие-либо обязательства, кайзер был уверен, что король Греции – представитель семьи Гогенцоллернов – поступит правильно, когда настанет время. Бельгия – другое дело. Все неистовые попытки Вильгельма перетянуть на свою сторону ее короля привели лишь к тому, что Бельгия исполнилась решимости защищать свой нейтралитет всеми возможными средствами. В 1913 г. Бельгия ввела воинскую повинность и увеличила численность своей армии. Она также реорганизовала вооруженные силы, чтобы укрепить свою крепость в Льеже неподалеку от границы с Германией, ясно показывая, какое государство, гарантирующее нейтралитет Бельгии, по ее мнению, с наибольшей вероятностью его и нарушит, хотя разработчики военных планов в Германии по-прежнему не рассчитывали на сопротивление со стороны «шоколадных солдатиков».

Другие главные призы ждали желающих на Балканах. Османская империя, по всей видимости, склонялась в сторону Германии. Вильгельм также возлагал надежды на Румынию – еще одну страну с правителем из семьи Гогенцоллерн. Король Кароль I, более того, имел тайный договор с Германией и Австро-Венгрией. Возможно, Двойственному союзу следовало бы насторожиться, так как монарх не позаботился признать его публично. Кароль, которого Берхтольд охарактеризовал как «умного, осторожного главного гражданского служащего», был не готов идти против общественного мнения своих подданных, среди которых нарастала враждебность к Дуалистической монархии из-за того, как венгры обращались со своими подданными румынами. Венгерский премьер-министр Тиса знал об этой проблеме и пытался умиротворить румынских националистов, которые в основном были сосредоточены в Трансильвании, предлагая им автономию в таких областях, как религия и образование, но этого было недостаточно для румын в Венгрии, и переговоры прекратились в феврале 1914 г. Россия тем временем демонстрировала дружеское отношение к Румынии. Царь посетил Румынию в июне 1914 г. и провел переговоры о помолвке одной из его дочерей и наследника румынского трона. Сазонов, который был среди сопровождавших императора придворных, доехал до границы Румынии с Австро-Венгрией и проехал несколько миль по Трансильвании, что было провокацией.

И хотя Берхтольд говорил, что ходит на цыпочках между Болгарией и Румынией, которые люто ненавидели друг друга после 2-й Балканской войны, он также пытался втянуть Болгарию в Тройственный союз[1562]. Несмотря на сильное сопротивление со стороны Вильгельма, который ненавидел царя Болгарии – Фердинанда Лисицату, Берхтольд в июне 1914 г. в конце концов убедил немецкое правительство предложить Болгарии приличный заем. Усилия Берхтольда также способствовали приближению Румынии к Антанте, но, несмотря на многие предупреждающие знаки, он до самого кануна Великой войны продолжал доверять Каролю. Однако Конрад приказал своему штабу в конце 1913 г. готовить план войны с Румынией. Он также попросил у Мольтке войск, которые должны были компенсировать вероятную враждебность Румынии. Мольтке, как всегда, тщательно избегал давать какие-либо обещания, но существовала вероятность, что на востоке у Германии будет 13–14 дивизий. В худшем случае, по оценке Конрада, объединенным силам Германии и Австро-Венгрии (которая могла вывести на поле боя 48 дивизий) придется принять на себя 90 русских дивизий, а также по 16 с половиной румынских и сербских дивизий от каждой страны плюс 5 черногорских дивизий – всего 128 в пользу Антанты перед 62 дивизиями Двойственного союза. Вот что должно было случиться[1563].