Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

Однако грянула Перестройка — и иные ценности завладели умами, иные любимцы возникли у Фортуны. Богатство восточного ловкача может удивлять мещанина лишь до той поры, пока мещанину не известны размеры состояния главных акционеров «Бритиш Петролеум». Багратиона отодвинули в сторону. И уж не художествами своими мог удержаться ливрейный скульптор в памяти просвещенной толпы. Прогрессивная общественность списала его со счетов современности. В самом деле, не числить же в актуальных художниках пролазу, который лепит бюсты партсекретарей, а для души ваяет бюсты нагих красавиц? Не Гузкину же со Струевым, в самом деле, помнить про этого конъюнктурщика? Не станет Пинкисевич поворачивать голову даже в сторону этого осколка прежних времен. Не пристало Люсе Свистоплясовой, и уж тем более Розе Кранц, задумываться над творчеством мастодонта ушедшей эпохи. Его не критиковали просто оттого, что его не было — ни Дюренматт, ни Деррида, навещая пробуждающуюся к новой цивилизованной жизни Москву, и не знали даже о существовании такого человека. А то, чего не знают сии великие умы, как известно, не существует. И Багратиона не стало. Нет его — и все. Скульптуры его (бюсты Ленина, фигуры революционных матросов и т. п.) сломали возмущенные либералы. Статуи Георгия Багратиона разбили, а самого Георгия Константиновича Багратиона забыли.

Однако Багратион был жив и весьма активен.

Место его в обществе осталось незанятым. Когда расшатанное государство окрепло вновь, ему потребовалось то же самое, что требуется каждому государству, — т. е. видеть атрибуты власти увековеченными и вознесенными над толпой. Кто изваяет лики новых главарей и паханов? Кто отольет в бронзе гербы и трофеи промышленной мафии? Кто создаст памятник лидеру просвещенной демократии? Кто увековечит триумфы коррумпированного правительства? Поскольку намерения прогрессивной интеллигенции изваять из бронзы памятник академику Сахарову или хотя бы монумент творческой интеллигенции в виде фонтана не обрели воплощения, поскольку желание оставить память по себе у времени было — а монументов никто не создавал, то как же прикажете быть? Вовсе без памятников обойтись? Обидно. Одной из причин оскудения памятникового хозяйства, бесспорно, являлась неспособность современных художников к традиционным формам художественной деятельности. То есть степень дерзаний была высока, а степень традиционной выучки (в портретном искусстве это вещь, увы, незаменимая) крайне низка. Иными словами, поскольку умение рисовать было в течение многих лет не в чести, то науку эту подзабыли. И как теперь быть? Не закажешь же гомельскому умельцу кучу экскрементов в качестве символа прогресса и демократии? Трудно вообразить, что новому президенту захочется видеть свой портрет, выполненный новатором Эдиком Пинкисевичем. Не квадратиками же образ достойного мужа запечатлять для потомства? Не средствами же инсталляции выражать величие демократического правления? Здесь, как, впрочем, всегда и везде, если речь идет о власти, потребны бронза и гранит. В прогрессивных западных обществах, может быть, и процветает абстракция и концептуализм, но как только дело доходит до образа власти, то и там вспоминают про бронзу. Полагаете, английский народ будет приветствовать изображение своей королевы из полосок и какашек? Заблуждаетесь, не будет английский народ такое приветствовать. И русский тоже не будет. И власть предержащая глянула окрест в поисках мастера, что мог бы воплотить достижения демократии на достойном уровне. И вспомнили про Багратиона. Точь-в-точь так же вспомнили некогда про его великого тезку — маршала Георгия Константиновича Жукова, когда пришла война и беда. Вот подошли под Москву танки Гудериана, и спросил Сталин: а где же Георгий Константинович? Отсиживается на Ленинградском фронте? И пришел Георгий Константинович — и победил врага. И подобно полководцу, вернулся Георгий Константинович Багратион в строй армии искусств — и взялся за дело. Статуи президента и столичного градоначальника, групповой портрет директората «Бритиш Петролеум» и поясной портрет Ефрема Балабоса — он успевал все. И прогрессивная общественность однажды пробудилась наутро после важного коллоквиума в «Открытoм обществе» (посвященного проблемам деконструктивизма), да и посмотрела в сторону Кремля, и ужаснулась. Как это так? — ахнули свободомыслящие интеллигенты. — Пока мы рассуждали об относительности ценностей, они здесь такого понастроили! Не мы ли днесь, взявшись за руки, рушили монументы тиранического прошлого? Помните, как Леонид Голенищев наступил на грудь поверженному Дзержинскому, этому командору. Не мы ли отважной ватагой наскочили на памятники палачам? И что же? Опять этих чудищ поставили? Когда же успели? За ночь отгрохали, что ли? — Успокойтесь, — говорили им люди ответственные, министр культуры, например, — это не чекисты стоят. С теми гадами покончено навсегда. А поставили мы нынче Николая да Александра, Петра да Павла (царей, разумеется). — Разве? — присматривались тираноборцы в сомнении, — ну тогда ладно. Только что-то уж больно они на тех, прошлых, похожи. — Это уж как получилось, разводил руками румяный Аркадий Владленович Ситный, интеллигентный человек, — а потом, может быть, они и при жизни были похожи, кто знает? И приходилось верить Аркадию Владленовичу на слово: все-таки министр культуры и человек с высшим образованием. Ведь это редкое и удачное сочетание — министр культуры с дипломом об окончании университета.

Багратион вернул себе былое могущество и утроил его. Опытный царедворец, карьеру он строил основательно. Иные прогрессивные щелкоперы тщились заслужить признание маленькой галерейки где-нибудь в Южном Лондоне, Георгий же Багратион запросто обедал с английским премьером и играл с принцем Чарльзом в гольф. Иные интеллигенты клали жизнь свою, чтобы получить грант от Фонда Рокфеллера, а Георгий Багратион обедал с этим самым Рокфеллером в отеле «Ритц» и ваял по его непосредственным заказам. Пока Эдик Пинкисевич пробивал дорогу на парижском рынке, пока Олег Дутов боролся за место в «списке Первачева», пока сам Первачев выяснял со Струевым, кто из них, собственно говоря, является отцом второго авангарда, — в это самое время Георгий Багратион вышел на самое первое место художественной жизни. Его избрали академиком искусств Российской, Американской и Колумбийской академий. Он стал послом доброй воли при Организации Объединенных Наций, почетным доктором Гарвардского университета, профессором Кембриджа. Он воздвиг памятник Ярославу Мудрому в Нью-Йорке и монумент президенту Линкольну в Киеве. Напрасно морщилась гордячка Роза Кранц, позволяя себе по-прежнему именовать изделия артели Багратиона — советским китчем. Ей пришлось взять свои слова назад, когда великий Джаспер Джонс приехал в Москву и остановился не где-нибудь, а у Георгия Константиновича. И Гриша Гузкин, зайдя к знаменитому Ле Жикизду в мастерскую, ахнул, увидев на камине фото, где Ле Жикизду стоял в обнимку с Багратионом. — А это кто? Неужели? — только и мог вымолвить Гриша. — А это мой друг Гога, — просто сказал Ле Жикизду. И уж вовсе пришлось умолкнуть злоязычникам, когда американский президент, навестив Москву, пожелал увидеть элиту свободомыслящей интеллигенции — и поименно перечислил: Дмитрия Кротова, Александра Солженицына, Владислава Тушинского, Георгия Багратиона. И потянулись к Багратиону. Когда Роза Кранц и Яков Шайзенштейн устраивали в Москве неделю Бойса, кто спонсировал предприятие? Конечно, Багратион. Когда партия Кротова устраивала митинг на Красной площади, кто организовал автобусы и горячий обед демонстрантам? Багратион. А когда философ Деррида захотел еще раз навестить Московский университет с лекциями о деконструктивизме, кто ему, спрашивается, билеты купил и гостиницу оплатил? Не знаете? Именно что Багратион, и никто другой. — Удивляюсь, — сказал в доверительной беседе Аркадий Ситный Леониду Голенищеву, — какие претензии могут быть к Гоге? Многим не нравится, Аркаша, — сказал Голенищев, — что Гога работает не в ключе современных новаций. — Разве? — искренне изумился Ситный. — Объясни мне, если Бритиш Петролеум спонсирует книгу Розы Кранц, значит, Розе Кранц платит деньги Ричард Рейли, не так ли? — Безусловно. — И мы можем сказать, что Роза дружит с Дики? — Можем. Она к нему и на коктейли ходит, и на дни рождения жены. — Но если Дики дружит с Гогой, значит, Роза дружит с Гогой тоже? — Конечно. Они с Гогой там всегда и встречаются. — Так при чем же здесь новации? — Понимаешь, Розе ведь надо еще и с Дерридой общаться. Вдруг Дерриде Гога не понравится? — Дерриде? Не понравится? — и министр культуры захохотал. — Дерриде? Как, разве ты не знаешь, что Багратион на свои деньги выпустил собрание сочинений Дерриды? А Якову Шайзенштейну министр культуры высказал еще более простую мысль: Вы ведь в «Актуальной мысли» печатаетесь? — Да, Аркадий Владленович, там и печатаюсь. — И страна гордится вашим пером, Яша. Я лично зачитываюсь вашей колонкой. — Спасибо, Аркадий Владленович. — У вас, кстати, с собственником издания отношения хорошие? Трений нет? Знаете, в нашем капиталистическом мире приходится думать о таких мелочах. — С Балабосом? Нормальные отношения. — Если возникнут проблемы, скажите мне. Или — еще лучше — попросите Георгия Константиновича Багратиона, он ближайший друг Ефрема Балабоса. Яков Шайзенштейн вздрогнул. Глаза его, вечно смеющиеся лукавые глаза светского человека, который знает последнюю шутку, потухли. Давно с ним никто не осмеливался говорить подобным образом. — Как прикажете понимать вас, — спросил Шайзенштейн, — вы на что намекаете? Я ведь вам не Петя Труффальдино — по заказам не пишу. — Да Господь с вами, Яша, — ахнул Ситный и потряс руку Шайзенштейна двумя своими пухлыми руками, — неужели вы думаете, что я вас недооцениваю? Я лишь хотел вам сказать, что у вас больше друзей, чем вы думаете. Вот и Гога о вас с восторгом отзывается. Кстати, приезжайте ко мне на дачу в эти выходные — и с Гогой пообщаетесь. У него монография выходит, не хотели бы вступительную статью написать? Шучу, шучу, ваши убеждения знаю — ну так порекомендуете кого-нибудь.