минуту спасёт себе жизнь с помощью волшебства.
В это время Савонарола готовился к смерти. Не раз воображение рисовало ему дни счастливого детства, когда он сидел на коленях любящей матери и приносил ей цветы, нарванные в поле. Затем он представлял себя в отроческом возрасте, когда в нём впервые пробудились те высокие стремления, которые впоследствии прославили его имя. Все эти сладкие воспоминания были связаны с Феррарой, где он прожил лучшее время своей жизни. Пребывание в Болонье и тяжёлое испытанное им горе дали другое направление его деятельности. Отсюда мысли узника невольно переносились во Флоренцию, где уважение народа, для которого он столько раз жертвовал жизнью, подняло его на недосягаемую высоту.
Таким образом, дорогие воспоминания прошлого время от времени освещали для него своим золотистым отблеском печальное настоящее и проясняли его чело, омрачённое близостью смерти.
Но ему предстояло ещё новое испытание от грубости и непонимания солдат, бывших на карауле у его тюрьмы, которые не считали нужным стесняться его. Они врывались во всякое время дня и ночи в его темницу, насмехались над ним и угрожали побоями, если он не представит им какое-либо доказательство своей сверхъестественной силы. Они хотели, чтобы он превратил камни в золото и проделал фокусы, которыми в те времена мнимые волшебники обманывали народ.
— Смерть у тебя за плечами, — говорили они, — пора творить чудеса!..
Савонарола молча выслушивал насмешки и грубые шутки солдат; он настолько ослабел телом и духом от вынесенных им истязаний, что с нетерпением стал ожидать смертной казни.
Наконец наступил желанный день. Рано утром дверь его темницы отворилась; он отправился в сопровождении стражи в капеллу, куда вслед за ним приведены были его двое товарищей. Смертельная бледность покрывала их лица; они казались больными и измученными. После принятия святых даров, которые они взаимно поднесли друг другу, их повели на казнь.
Когда трое приговорённых достигли площади, епископ Паганотти лишил их, по принятому обычаю, духовного сана, после чего инквизитор Торриани снял с них монашеское облачение, так что они остались в нижнем платье, без обуви.
Савонарола попросил, чтобы ему возвратили на минуту его доминиканскую рясу, и, приложившись к ней, сказал громким голосом:
— Святое одеяние, с каким томлением я некогда стремился к тебе! Впоследствии, когда моё желание исполнилось, я хранил тебя чистым и незапятнанным до настоящей минуты и никогда бы не расстался с тобой, если бы меня насильственно не принудили к этому!..
Епископ Рамолино в силу полномочия, полученного им от папы, освободил троих приговорённых от церковного покаяния и дал им полное разрешение от грехов. По странному противоречию Александр VI обещал им рай; но они должны были войти в него через пламя костра.
На площади Синьория были воздвигнуты три трибуны: одна — для епископа Паганотти, другая — для комиссара папского престола, третья — для караула, состоящего из восьми человек. Широкие подмостки вели от золотого льва перед дворцом Синьория до центра площади, где они достигали значительной высоты. Здесь устроен был костёр из легковоспламеняющегося дерева и соломы, облитой маслом, чтобы огонь мог быстрее охватить его. Посредине костра возвышался столб в двадцать метров высоты с поперечной перекладиной, которая придавала ему форму креста.
Трое приговорённых, дойдя до места казни, простились друг с другом с взаимными уверениями, что они с радостью идут на смерть, чтобы заслужить пальму мученичества. У каждого из них было в руке распятие.
Монах, сопровождавший Савонаролу, спросил его, не желает ли он сказать что либо перед смертью.
Савонарола ответил:
— Я хотел только заявить, что не чувствую никакой злобы против моих врагов и от всей души прощаю им. Молю Бога, чтобы флорентийцам не пришлось раскаяться в моей смерти...
Голос Савонаролы можно было расслышать с одного конца площади до другого, потому что собравшаяся несметная толпа в эту минуту хранила мёртвое молчание.
Палач надел сперва петлю на шею Сильвестро Маруффи и прикрепил верёвку к одной стороне креста; затем он накинул ему через голову обруч, висевший на цепи посреди креста.
Той же процедуре подвергся Доменико Буонвичини.
Наступила очередь Савонаролы, который в это время громким голосом читал Символ веры. Он медленно поднялся по лестнице и, дойдя до виселицы, окинул взглядом стоявший внизу народ. Хотя расстояние было слишком велико, чтобы кто-либо из толпы мог видеть в эту минуту выражение его лица, но каждому казалось, что он слышит слово «Неблагодарный!».
Колокол Сан-Марко сопровождал мерными ударами мрачную сцену смерти своего настоятеля.
Тело Джироламо Савонаролы повисло между его двумя верными приверженцами.
Был десятый час утра, 23 мая 1498 года.
Длинные багровые языки поднялись к небу из сплошной массы пламени, но сильный ветер гнал их назад, так что огонь не коснулся ни одного из трёх тел, которые судорожно корчились в предсмертной агонии. Но вскоре снова поднялся огонь и охватил костёр со всех сторон, скрыл от глаз присутствующих ужасающее зрелище. На площади господствовала глубокая тишина; только монахи пели заунывным голосом божественные гимны да слышен был глухой треск и шипение пылавшего костра. Густой дым расстилался над площадью вместе со смрадом горевших трупов.
Папский комиссар обратился к Торриани, и они многозначительно пожали друг другу руки. На их лицах выражалась бескорыстная радость, что три человеческие души попадут в рай, а святой отец будет избавлен от трёх опасных врагов.
Пламя, уничтожив остатки костра, мало-помалу угасло; поднялся столб дыма, после которого остались только угли и пепел.
Зрелище кончилось.
Комиссар и синьория отдали приказ палачам собрать пепел и бросить в Арно с Ponte vecchio. Волны Арно далеко унесли смертные останки Джироламо Савонаролы; но ни ветер, ни волны не могли уничтожить память о его деятельности, которая будет переходить от поколения в поколение до тех пор, пока будут жить люди на земле.
ГЛАВА XIX
Поход Людовика XII в Италию
В то время как Чезаре Борджиа, отстраняя мелких князей Романьи, стремился к господству над всей средней Италией, герцог Геркулес Феррарский прислал посольство в Рим, чтобы просить руки Лукреции для своего сына Альфонса д’Эсте. Властелин Феррары надеялся этим браком обеспечить свои владения от притязаний Чезаре и поправить расстроенные финансы. Невесте было назначено приданое в сто тысяч дукатов; кроме того, Феррарское герцогство на три поколения освобождалось от ленных податей. Папа Александр VI в присутствии посла феррарского герцога открыл шкатулку, наполненную жемчугом.
— Всё это для Лукреции, — сказал он, — у неё будет лучший жемчуг и в большем количестве, нежели у которой-либо из