— Это нехорошо, Ричард, — сказала я ледяным тоном, каким, бывало, мама разговаривала с ним, когда за какую-нибудь провинность отправляла его пораньше в постель. — Это нехорошо. Ты больше не станешь прикасаться ко мне — ни сейчас, ни потом. И вообще, тебе лучше идти в свою постель.
И я отодвинула его жадные руки от себя и перевернулась на другой бок, безразличная к тому, уходит он или остается.
Я не открыла глаз даже тогда, когда он выходил из комнаты.
ГЛАВА 29
Это был единственный случай, одна-единственная ночь, когда он пришел ко мне, за все месяцы моей беременности. И единственный раз, когда он заговорил о прошлом. Тогда только я поняла то, что Экр знал уже давно, то, что понимало каждое животное, к которому он прикасался, то, что понял Ральф при первой же встрече: Ричард болен. На это указывало все, но в глазах снисходительной тетушки и слабой девочки это сходило за эксцентричность, талант либо очарование.
Я винила только себя. Я вспоминала те случаи, когда поведение Ричарда было слишком агрессивным или неадекватным, а я скрывала это от мамы. Я вспоминала его жестокость ко мне и стыдилась, что я прятала ее от всех, даже от Клари и деревенских детей. Тед Тайк, расскажи я ему хоть немного о его выходках, был бы рад случаю устроить выволочку Ричарду и дать ему хорошего тумака, чтобы напомнить о том, как нужно вести себя со мной, но я никогда не жаловалась. И никогда ничего никому не рассказывала.
И теперь я винила только себя. Сидя у окна и глядя на иней на лужайке, тающий под солнечным светом, я винила себя за детскую наивность, позволявшую мне думать, что мир добрее, чем он есть, взрослые умнее, а Ричард нормальный.
Я перелистывала в памяти картинки моего детства, как старые пожелтевшие гравюры. Теперь я видела все совершенно в другом свете. Я смотрела на Ричарда как на импульсивное, невыдержанное, жестокое существо. Я видела слепоту моей мамы: слепоту на его жестокость со мной, слепоту на его сумасшествие. Она была слепа, потому что знала мое происхождение и догадывалась о происхождении Ричарда. Она страшилась заглянуть в его глаза и увидеть там правду. Мне следовало рассказать ей обо всем, предупредить ее. И потому, что я ее не предупредила, она погибла так ужасно и оставила меня одну жить в непрекращающемся кошмаре, от которого я никогда не сумею освободиться.
Я старалась не думать о том розовом жемчуге, который Ричард подарил мне и который теперь лежал в маленькой шкатулке на моем туалетном столике. В некоторые дни, когда солнце светило ярко и в его лучах сверкал и переливался иней под моим окном, я считала, что Ричард нашел этот жемчуг в каком-нибудь магазине в Чичестере и купил его для меня, в память о моей маме. Но в другие дни, поближе к концу ноября, когда ночи стали невыносимо длинными, я часами смотрела на пылающие в камине поленья и видела мысленным оком Ричарда, подкупающего в какой-нибудь грязной пивной бандита, чтобы он убил маму и дядю Джона. Ричарда, с его рассеянной улыбкой и смеющимися глазами. Ричарда ненормального, как бывает ненормальной бешеная собака. Ричарда, моего брата, моего мужа, отца моего ребенка.
Я винила себя за то, что не жаловалась на него, не предупредила маму, не рассказала всего дяде Джону. Но за одну вещь я перестала винить себя: за то страшное утро в беседке. Я не была виновата тогда. Ричард изнасиловал меня так же, как мог бы это сделать, приставив к моему виску пистолет. Я дремала тогда в беседке и мечтала о Джеймсе, а не о Ричарде. Однажды я мечтала о любви там же, но это были воспоминания Беатрис, а в тот раз я совсем не думала о Ричарде как о моем любовнике, и он не должен был ни ухаживать за мной, ни брать меня силой.
Эти мысли сделали меня его врагом. Именно тогда, перед Рождеством, я поняла, что была поймана им в западню, о чем и предупреждал меня Ральф, поймана, а потом изолирована от всех, кого когда-либо любила в жизни. И ребенок, которого я вынашивала, был плодом насилия и инцеста.
Думаю, что Ричард догадался о том, какие мысли бродят у меня в голове, потому что стал часто оставлять меня одну. По-моему, он стал бояться меня, и действительно, когда я нечаянно взглядывала на себя в зеркало, видела руку, все время теребившую жемчужное ожерелье на шее, и ловила взгляд застывших от ужаса глаз, я понимала его страх.
Страйд и миссис Гау приготовили нам спокойное мирное Рождество, Ричард велел принести из леса ветви остролиста и большое праздничное полено, которое мы бы сожгли в камине в сочельник. Они все суетились вокруг меня, будто бы я была каменной статуей или богиней, бесчувственной, но опасной, с которой надлежит обращаться с известными церемониями. Вся прислуга заметила мою странность, но приписала это беременности, дурной погоде, моему трауру по маме или чему-то еще, но только не тому факту, что в моем мертвом сердце я сожалела о том, что жива.
Только Экр мог бы понять истинные причины моей тоски, им было известно сумасшествие Лейси, они видели его признаки вновь и, думаю, боялись за меня.
— Что вас мучает, мисс Джулия? — спросила меня однажды миссис Тайк.
Она пришла навестить миссис Гау и теперь попросила разрешения войти ко мне в гостиную. Я спасла ее коттедж от падающего шпиля. Я была товарищем ее сына, и она не забыла меня. Они все не забыли обо мне. Она внимательно смотрела на меня, я же была не в состоянии выдавить из себя даже улыбки.
Я слышала ее вопрос. Я слышала его когда-то прежде и старалась вспомнить когда. Затем вспомнила. Она использовала те же самые слова, с которыми Ральф обратился к Ричарду в тот день, когда тот сломал лапки его ястребу. «Что мучит тебя?» — спросил он тогда. Мудрый Ральф видел сумасшествие Лейси в Ричарде. И он не видел его во мне.
— У вас слишком крупный ребенок? — продолжала она.
— Нет, я хорошо себя чувствую.
— Мы боимся за вас, — откровенно сказала она. — Все в Экре не видели вас так долго. Вы перестали ходить в церковь. А когда мы спрашиваем вашего мужа, он только лишь смеется, как он всегда это делает.
Я перевела взгляд с горящих поленьев на нее.
— Смеется?
— Все пошло вкривь и вкось. — Ее голос дрогнул, как у обиженного ребенка. — Все опять пошло вкривь и вкось.
Я молча кивнула. Мало что я могла сказать в ответ.
— В других местах что-то получается, — продолжала она. — Там и деревни живут зажиточно, и мельницы у них есть. Почему у нас в Экре ничего не выходит?
— Потому что в других местах сквайры в состоянии оставить землю в покое, — равнодушно промолвила я. — В Экре же всегда были сквайры, которые не могли этого. Ричард мечтает о самом доходном поместье в стране. Он хочет, чтобы у его сына было самое богатое поместье во всей Англии.