Сын попытался пробраться обратно, но на месте убийства оставались солдаты. Вечером в темноте той дорогой, ничего не подозревая, проходила сестра милосердия, которая увидела солдат, подбоченивши стоявших над каким-то темным предметом. Когда же она приблизилась, то увидела, что это скорчившееся тело о. Кочурова, а солдат с гордостью ей сказал, что только что его прикончил. Он дал ему промучиться весь день с утра!».
Прощальная церемония княгине также запомнилась. «Большевики боялись, что будут торжественные похороны мученика и долго не разрешали похоронить его под Собором, а когда позволили, то объявили, что если соберется толпа, то по ней откроют огонь из броневика… Я собрала детей и сказала им об этой угрозе. Сама я этому не верила, но предложила детям свободно выбрать: идти или остаться. Они решили идти со мной. Мы отправились туда с утра. При подходе к собору мы увидели, что к нему со всех сторон стекается народ, а сама площадь была уже заполнена. Одновременно я заметила слева на дороге броневик, который стоял против Собора с северной стороны. Я надеялась, что дети его не видят. Было почти невозможно пробиться через густую толпу, заполнившую площадь и церковь… Все православное духовенство Царского [Села] было в полном составе, и крестный ход 3 раза медленно обошел собор при стройном пении „Святый Боже“, после чего гроб поставили в склеп под собором и толпа медленно разошлась». Стрельбы не было.
Отец Иоанн стал первым священномучеником, пострадавшим во время революции. Святейший Патриарх Тихон, лично знавший батюшку, писал его вдове: «Храним в сердце твердое упование, что украшенный венцом мученичества, почивший пастырь предстоит ныне Престолу Божию в лике избранников верного стада Христова». Иоанн Кочуров был канонизирован в 1994 году на Архиерейском соборе Русской православной церкви.
Наихудший момент наступил в жизни Александры Николаевны тогда, когда ее вместе с Масолей (Марией) и Гунчиком (Сергеем), уже совершеннолетними, посадили в камеру в ЧК, располагавшейся в бывшем доме Стенбок-Ферморов на Широкой улице. Аресту предшествовал обыск, который продолжался сутки. Солдаты и разбойники приходили и раньше, но удавалось избавляться от них без грабежа. На этот раз представители законной власти конфисковали вещи, драгоценности и деньги. Вещи увозили на подводах три дня. Извозчик под воздействием пропаганды был убежден в высшей справедливости производимых действий: «Вот теперь все ваши теплые вещи будут отправлены на фронт и солдаты получат теплую одежду».
Екатерининский собор в Царском Селе — место захоронения о. Иоанна
В данном случае поводом послужил донос Таси Шамшиной, жившей по соседству. Ее слуги, горничная и матрос, продавали вещи, но обманывали хозяйку. Княгиня вызвалась помочь сбыть шелковые платки и опаловые серьги. Платки она продала и принесла денег много больше, чем слуги. Серьги по какой-то причине остались у Александры Николаевны. Слуги проследили и донесли в ЧК, где Шамшину заставили написать заявление. В результате княгиню обвинили в организации игорного притона (по ее словам, дочери играли иногда в карты) и краже бриллиантовых серег. На свободе остались дети: Алека (Александра), Лапа (Николай) и Фуга (София), за которыми присматривала прислуга. Лапа, как мальчик, был главным, хотя ему было всего четырнадцать.
Следствие вяло текло в течение полутора месяцев и, казалось, ничего не предвещало освобождения, которое все же пришло после аудиенции неутомимого Николая у Марии Федоровны Андреевой (1868–1953), жены писателя М. Горького. У нее, кстати, в качестве секретаря служил Георгий Никанорович Малов, бывший воспитатель князя Георгия Щербатова.
Из тюрьмы вышли, но следовало кормиться. Время было голодным. От безысходности «Лапушка» ездил за едой в Марьино, где его хорошо принимала семья бывшего повара. Затем подкармливали курляндцы-арендаторы. Однако в Марьино Александра Николаевна перебираться не хотела, удовлетворившись огородом на окраине Царского. Эта была единственная связь с усадьбой, если не считать принесшую много огорчений Александре Николаевне женитьбы Гунчика на Тате — Таисии Станиславовне Карницкой.
Для нее князь Голицын был третьим мужем, причем со вторым она не была даже разведена. Княгиня, конечно, не могла благословить такой «брак», несмотря на уговоры. Венчание происходило в Марьине, где «молодожены» и поселились на некоторое время, причем Гунчик работал в волостном правлении, а Тата — учительницей в школе в Усадище. Их навещал Лапа. Затем новоиспеченные Голицыны переехали в Петербург. Венчание Сергея, вероятно, последняя треба князей Голицыных в Марьинской церкви, которая продолжала действовать до 1930-х годов.
Личные комнаты 3-го этажа дома в Марьино
Фуга за кусок черного хлеба нанялась на работу в садоводство, отправляясь туда в пять утра. Ели конину, точнее битки из нее, готовили их на касторовом масле. Вскоре оно, как и конина, оказались не по карману. Затем пришло время верблюжатины. Ели траву, лепешки из картофельной шелухи, причем замерзший и полусгнивший картофель добывали в каких-то грязных подвалах, и кофейной гущи. Ели рожь в виде каши. Кисель варили из крахмала. Тертую воблу называли «piece de resistance» («жаркое»). Трапезы устраивали вечерами при свете, а потом, затопив самую маленькую печь и сидя вокруг нее на полу, пытались читать. Электричество не работало, дров не было, водопроводные трубы постоянно лопались, затопляя подвал.
Успешное бегство Васильчиковых в Финляндию укрепило Александру Николаевну в мысли о повторении подобного опыта в начале 1920 года. Побег оказался неудачным. Спустя некоторое время она предприняла новую попытку, взяв с собой маленькую картину Г. Робера, изображающую графа A.C. Строгонова и самого живописца на могиле Элоизы и Абеляра. Деньги решили зашить в шляпы и платья, а диадему Тоцы (княгини С.Н. Васильчиковой, урожденной Мещерской) и другие ее драгоценности — в подол шубы. Накануне отъезда пошли к всенощной в церковь на Фурштатской. Дети думали, что на следующий день вечером они будут есть шоколад в Финляндии, и потому не хотели, чтобы мать захватила зубные щетки. Она это, правда, сделала. Доехали только до Озерков, где их арестовали. Сослали в Новопесковский лагерь в Москву. Картина Гюбера Робера оказалась в Эрмитаже.
Личные комнаты 3-го этажа дома в Марьино
Выпущенные со временем из тюрьмы в 1922 году все Голицыны, кроме Гунчика, в том же году получили разрешение на выезд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});