мной солдатами я не имел возможности подружиться, потому что они были из других взводов и мы не встречались днем. Я постоянно искал Ваню и Кольку, мы с ними виделись несколько раз в день, на ходу обменивались несколькими словами, но даже вечером, после ужина, время было так расписано, что нам не удавалось спокойно поговорить.
— Ты написал письмо Ане? — спросил у меня как-то раз Колька, когда мы выходили из столовой.
— Даже два. И два получил.
— Как ты думаешь, когда нам дадут отпуск?
— Говорят, что весной.
Я соврал, сказав, что получил от Ани два письма. Пришло только одно, впрочем, как и от родителей, так что нельзя было обижаться на девушку. Аня писала мне официально, за что я на нее злился, хотя мое письмо к ней тоже было официальным, но ведь я солдат, мне неудобно. Другое дело она. А может, она стесняется военной цензуры?
Во время утренней физзарядки я спросил стоящего рядом курсанта, слышал ли он о том, что учеба в нашем училище должна быть сокращена.
— Летная практика длится всего лишь три месяца, — ответил он, — а эту теорию действительно можно было бы сократить.
— Боюсь, что на войну мы и так уже не успеем, — заметил другой курсант.
— Похоже, что нет, — ответил я, хотя еще не терял надежды.
— Те, кто постарше нас на год, уже летают на фронт, — включился в разговор третий.
— Им повезло.
— Опоздали мы, друг, на год, — снова сказал первый, делая повороты корпусом.
На стартовой полосе произошел несчастный случай. Раненный в воздушном бою летчик с трудом удерживал в воздухе свою машину несколько сотен километров. В полусознательном состоянии, потеряв ориентировку, он искал какой-нибудь аэродром. Увидев наш, он только спросил, советская ли это территория, а получив ответ, что да, не стал ждать разрешения на посадку, снизился, но ему не хватило взлетной полосы, он попал в снег и перекувырнулся.
Мы подбежали к лежащему кверху колесами самолету и вытащили окровавленного пилота. Мы были рады тому, что он жив. Его внесли в машину «Скорой помощи». Тут мне вспомнились слова отца о том, чтобы я берег себя и не погиб в последний день войны.
Взволнованный, я возвращался в казарму. На следующий день, с самого утра, я расспрашивал товарищей о раненом летчике. И успокоился только тогда, когда услышал, что он жив. Ведь я же знал, что на фронте самолеты вместе с летчиками разбиваются о землю, падают в воду, взрываются в воздухе, и считал это нормальным делом, а вчерашний случай принял так близко к сердцу. Почему?
В один из дней среди курсантов разошлась весть о том, что скоро начнутся практические занятия по пилотажу и для этого нас перебросят куда-то под Москву. Я был очень рад этому, потому что хотел увидеть столицу, а кроме того, письмо, отправленное в колхоз из Москвы, это не то, что из Тамбова.
Отъезд был назначен через несколько дней, занятия по двигателям и другие лекции были сокращены, некоторых курсантов еще раз направили на медицинское обследование. В чем там было дело, не знаю. Однако, когда вызвали меня, я немного испугался. Но почему не вызывают Ваню и Колю?
В кабинете за столом сидели несколько врачей. Под белыми халатами виднелись офицерские погоны. Я не знал, кем был разглядывающий мои документы симпатичный брюнет — подполковником или полковником. Но я начал беспокоиться, когда он, подавая своему коллеге мои бумаги, сказал «нет». Второй еще раз механически перелистал страницы и тоже отрицательно покачал головой. Я ожидал самого худшего.
Одеваясь, я пытался узнать у товарищей, слышали ли они такое же «нет». Они не обратили на это внимания, каждый делал то, что ему было велено.
— Послушай, — спросил я стоящего рядом курсанта, — что сказал доктор, просматривая твои документы?
— Ничего.
— А у меня он в чем-то засомневался.
— В чем он мог сомневаться? — пожал тот плечами.
Мы вышли из кабинета, чтобы освободить место для следующей группы. Я с беспокойством ждал, что будет дальше.
После обеда сержант, как обычно, собрал взвод. Когда мы построились, он сказал, что курсант Ковалик должен явиться к командиру. Поскольку я не сразу его понял, он крикнул:
— Ковалик, выйди из строя!
Я сделал положенные три шага вперед.
— Можете идти!
В секретариате мне дали запечатанный сургучом конверт, направление на распределительный пункт и сообщили, что через полчаса будет грузовик. И еще нужно сдать обмундирование. Я не тронулся с места, хотя сержант уже занялся другими.
— Зачем на распределительный? — спросил я, с трудом хватая воздух.
— Так решила комиссия. Поспешите — грузовик ждать не будет.
Я уже сдавал свой красивый мундир на склад, уже получал гражданскую одежду, а все еще никак не мог понять, в чем дело. В голове шумело, звенело в ушах. Я ужасно выглядел в своей короткой куртке, стоптанных башмаках и мятых брюках. Было непонятно, то ли это кошмарный сон, то ли печальная действительность. Я ждал, когда же кончится этот ужасный фильм, в зале загорится свет и я вернусь в реальный мир.
Я стоял в коридоре, не зная, что делать, а вернее ждал, когда кто-нибудь скажет: «Товарищ курсант, это ошибка». Наверняка ошибка, ведь я же хорошо учился, был послушным и дисциплинированным. Я должен стоять и ждать, мне нельзя далеко отходить. Не знаю, долго ли я так стоял, пока кто-то не крикнул мне в ухо:
— Что вы так стоите?
— Да я не понимаю…
— К начальнику школы, если не понимаете!
Начальник школы в это время как раз куда-то выходил. Я, должно быть, выглядел ужасно, потому что он вернулся со мной в кабинет и заглянул в мои бумаги.
— Дорогой мой, — сказал он, — вы поляк. И вероятно, знаете, что существует Войско Польское.
— Слышал об этом.
— Ну так вот, вы поедете в польскую армию.
А почему я не могу остаться здесь? Тут у меня друзья по школе, по комсомольской организации. Наши армии борются с общим врагом.
— Поляки идут в Войско Польское. Таков приказ начальства. В вашей армии тоже есть летная школа. Счастливого пути.
Я вышел, не очень понимая, что происходит, и наткнулся на Ваньку, который болтался в коридоре главного здания, словно чувствуя, что со мной делается что-то нехорошее.
— Прощай, — с трудом проговорил я.
— Что случилось? — Ваня был так удивлен, что шел за мной, о чем-то говорил и все время дергал меня за рукав.
Во дворе курсанты занимались строевой подготовкой. Вдруг из шеренги вышел Коля Муковнин.
— Володя! — крикнул он, неожиданно увидев меня в гражданской одежде. — Этого не может