Читать интересную книгу Искусство скуки - Алексей Синицын

Хабиб об этом не подумал. Тут даже он был бессилен.

– Шариф, Шариф, просыпайся сынок. – Мать как всегда будила его в школу.

Пока он с трудом разлеплял глаза, она ворковала с ним как голубица и гладила мальчика по его тёмной, курчавой голове. Просыпаться ему не хотелось, после того, что произошло. Ну, почему? Почему, мне так не везёт? Это Аллах разгневался на меня за то, что я так непочтительно обошёлся с его священной Книгой!

Теперь даже ненависти к зубам не осталось – сил не было. Мальчик без единой эмоции смотрел на себя в зеркало и бездумно шевелил зубной щёткой во рту. «Значит, судьба такая». Он устало вздохнул, на зеркало в это раз не попало ни единой капельки. Серовато-белая пена потекла по, начавшей ржаветь ещё до его рождения раковине. Сегодня мать его не торопит, это потому, что он перестал рассматривать свои зубы. Мальчик медленно вытер руки и пошёл за стол, есть совсем не хотелось.

– Шариф, сынок. Я хотела тебе сказать. – Мать оторвалась от своих фигурных булочек из слоёного теста и приблизилась к нему. – Отец решил продать наших овец. Ни к чему, сказал, их в городе держать. Я тоже так думаю. Приплод от них небольшой, лучше уж завести домашнюю птицу, говорят, мороки с ней меньше, а толку гораздо больше будет. – Она обняла сына, равнодушно копающегося ложкой в кукурузной каше, и тоскливо поглядывающего на козье молоко. – А ещё он сказал, что на каникулах отвезёт тебя в Эль-Рахтум, там есть специальные врачи…

– Что?! В Эль-Рахтум?! – Мальчик не верил своим ушам. – Но, ведь он… но ведь я… – мысли мешались, и слова, наскакивая друг на друга, застревали во рту.

Я люблю тебя, мама! – Больше он ничего не мог сказать, и только крепко прижимался к матери.

А через минуту мальчик уже бежал, размахивая своей школьной сумкой и поднимая за собой клубы придорожной пыли. «Эль-Рахтум! Эль-Рахтум! Мой рахат, мой лукум!». Нужно срочно обо всём рассказать Хабибу! Интересно, что сегодня скажет толстяк Абу-Касим, когда он вовремя, без опоздания, с довольной улыбкой покажется в дверях школьного автобуса?

Серж ещё раз перечитал концовку и остался, собой доволен. Мальчика он спас неожиданным для себя самым простым и естественным способом. И это сейчас было для него главным. Оказывается, самое естественное тоже может быть самым неожиданным, с удивлением думал он, пока не вспомнил, что опять забыл позвонить Агнетте.

Contrapunkt № 5

Бернар был негром. То есть, совсем чёрным. Это хорошо, думал Бернар, если идти по улице с закрытым ртом и, не открывать глаза, то ночью меня почти совсем не видно. Слышны только мои шаги, на самом деле, лёгкие и пружинистые. Но по ночам людям почему-то кажется, что все, какие есть шаги, их преследуют, или, наоборот, сами пытаются поскорей уйти от преследования. Слышите меня? Это иду я – ваша тёмная, спящая совесть, уууууу! Страшно? Да, куда же вы, мадам, месье? Не бойтесь, я пошутил. Ваша совесть спит, а я, видите ли, нет. Шатаюсь по ночному городу. Ахаха! Это тоже была шутка, эээй! Я же говорил, если идти по улице с закрытым ртом, ЕСЛИ рот не открывать, но снова не удержался и открыл. Сейчас опять вызовут полицию, нужно сматываться пока не поздно. Вы не скажете, почему, как только чёрный открывает рот этом городе, здесь сразу же вызывают полицию? Я бы, лично, предпочёл иметь дело с пожарными – они люди благородные, и без комплексов.

А вообще, Бернар считал себя парнем весёлым и незлопамятным. Не смотря на то, что его деда и бабку в 1927 году здесь, в Париже в зоопарке показывали. Не верите? Сейчас, один момент! У него даже афишка старая сохранилась. Где же она, где… Да, вот, глядите – целая и невредимая, красочная такая, художник здорово поработал, не халтура какая-нибудь! Немного поблекла, правда… Это сколько лет-то прошло? Но все буквы отлично сохранились: «Human Zoos – Science and Spectacle». Перевести? Не надо?

Дед рассказывал, что сначала он жил в Раю. Нормальный, обычный Рай, разве что мяса вдоволь поесть редко удавалось, да мёдом диких пчёл не всегда полакомишься – это очень опасно. А потом его привезли во Францию и поселили в просторный вольер с двумя страусами, а будущая бабка Бернара жила в соседнем вольере, с одной только зеброй. Там они и познакомились, через перегородочку – дед с бабкой, а страусы с зеброй, ну и крест-накрест тоже. «Кормили, между прочим, хорошо, – радостно вспоминал дед, – на завтрак обычно давали… на обед…, а на ужин… – он загибал причудливо выгнутые артритом пальцы, – да, ещё посетители кое-что подбрасывали, кто булочку, кто бананчик. «А страусы?» – спрашивал Бернар. «А страус, между прочим, птица самолюбивая, гордая, можно сказать царская! – Со знанием дела пояснял старик. – Она, на что попало, не бросается. Их тоже хорошо кормили, дружно все мы жили. – Заключал дед благодушно, почёсывая седые виски.

Вот бабке, той от зебры один раз задними копытами сильно перепало. (Кто ж догадался в один вольер двух особей женского пола посадить?). Что-то лошадке не понравилось… Ладно, вообще живой осталась. А зебру скоро увели на случку, да так назад и не вернули. «Лурдис стало скучно одной, но я ведь был совсем рядом. Мне было жалко её, и тогда по ночам я стал придумывать разные смешные истории и рассказывал ей, через ту самую деревянную перегородку, лёжа на боку, а она слушала. А иногда, мы оба просовывали головы между металлических прутьев, – это можно было, – и долго смотрели друг на друга. В лунные ночи я прекрасно видел её лицо, а она моё. Это сейчас у меня зрение стало совсем плохое…». Вот так, оказывается, романтичность и чувство юмора в любых условиях – это верный ключ к сердцу женщины. (Когда Бернар родился, бабка уже лакомилась мёдом небесных пчёл в компании предков).

А ещё Бернар узнал, что каждую неделю, по средам, к деду приходил лингвист, а по пятницам антрополог. Дед и того, и другого называл почтительно «докторами», подразумевая не их учёные степени, о которых он не имел ни малейшего представления, а уважительно соотнося их с врачами. Оба были в белых халатах, белых врачебных колпаках, и закрывались от деда ватно-марлевыми повязками. Хотя, доктор-врач тоже приходил, но он осматривал его и бабку, как правило, раз в месяц. В вольере работать учёным мужам было неудобно – грязно, неуютно, да и дурно пахнет. Поэтому, деда на пару часов два раза в неделю водили в небольшую комнату, располагавшуюся внутри здания администрации зоопарка. Лингвист ему больше нравился, но уважал он больше антрополога. Первый всегда любил послушать, что дед рассказывал о своей прежней вольной жизни, а второй, почти всё время молчал, слушал не особо, и всё время измерял его штангенциркулем – сразу видно, важный человек! «А после того как я уходил оттуда, то видел через окошко, как они включали «синее Солнце». Боялись, что я привожу с собой злых духов». Дед даже не подозревал, насколько он был близок к истине…

За год экспонирования предков Бернара их посмотрели более миллиона человек! Представляете, какая популярность. Вас сейчас посади в клетку, сколько за год народу придёт? Если вы не умеете предсказывать результаты матчей футбольного чемпионата мира, ну или, на худой конец, чемпионата Франции, то едва ли больше 40–50 тысяч – как раз, примерно, один футбольный стадион. А тут, больше миллиона! Считай, половина тогдашнего Парижа – не хухры-мухры…

Сегодня парижский зверинец, где содержались негры, стоит заброшенным. Его закрыли в самом конце 20-х годов, когда началась великая депрессия – денег у публики стало в обрез, только на самое необходимое. Тут уж не до развлечений. Из трёхсот человеческих особей мужского и женского пола привезённых в 1927 году по программе Science and Spectacle 47 умерли в течение двух последующих лет, в основном, от пневмонии. Остальных, богатые парижские семьи разобрали на сувениры. Так, дед и бабка Бернара (она, надо сказать, к тому времени уже была беременная) попали в качестве толи прислуги, толи экзотических домашних животных в семью одного преуспевающего адвоката.

Теперь строения разрушаются, территория зарастает диким лесом. Периодически мэрия пытается разбить на этом месте современный городской парк, но муниципальных чиновников, пекущихся о лучшем благоустройстве городской совести всякий раз одёргивает общественность. Она, общественность, честно говоря, тоже не любит вспоминать об этом неприглядном эпизоде своего колониального прошлого, но и забывать вроде как нехорошо. Я слышал, что узникам концентрационных лагерей до сих пор, по суду, компенсацию выплачивают за время, проведённое за колючей проволокой. А про то, чтобы что-то заплатили людям из HUMAN ZOOS, я ничего не слышал. Наверное, всё это теперь выглядит совсем уж неправдоподобно. Так, и зарастает бывший человеческий зверинец лесом, как бы в полузабытьи, между былью и небылью. Не ровён час в нём дикие обезьяны заведутся и начнут эволюционировать в новую расу людей. Показать вам, где находится это место? А, знаете…

Я мало что понимаю в искусстве, – часто повторял Бернар, когда приходил в домашнюю мастерскую к своему другу, художнику Шарифу, этническому арабу. Но то, что ты делаешь, – говорил он теперь, сидя за небольшим импровизированным столом, образованным старой дверью, накрытой целлофановой плёнкой и покоящейся на спинках двух молодящихся стульев, – мне всегда нравится.