Читать интересную книгу Быть может… - Вера Заведеева

– Ты, Кия, когда хоть вспоминала обо мне?

– Дак детство-то и юность вспоминала, как не вспоминать… И тебя, конечно. Самолучшее время у меня… А как с Васей-то начались нелады, так все чаще. Стали его люди звать скотину забить, мастер-то он хороший был. Да и напаивали потом, голодного. Так и приучился. Раньше у него такого и в заводе не было. А тут началось. Деньги появились… и жизнь наша дружная на этом и кончилась. Уж сильно за сорок нам было, начал к соседке Тинке ночами-то через забор наведываться… Матькаться стал на меня, замахиваться… Да сын младший не давал ему развоеваться… А как астма-то его скрутила, так совсем у него характер тяжелый сделался… На пенсию пошел, начались нехватки, стал меня попрекать, что, мол, не заработала пенсию-то себе… А документы те сгорели, хлопотать надо было, ездить везде, где работала… Ну куда я от дома? Хозяйство, скотина, дети младшие, внуки… Так и осталась без пенсии, зато медаль «Мать-героиня» вон в буфете валяется… Пока корову держали, молоко продавала. А как Хрущев-то приказал частникам сдать всю скотину на мясо государству да налоги сильно поднял на сады, так и началась здесь у нас голодуха. Мяса в магазинах сколь лет не было, сады вырубили…

– Что ж дети-то, не помогают?

– Дак им самим нелегко. Помогают, конечно, помаленьку… кто чем может. Внучка вот старшая бандероли к праздникам присылает из Москвы, а кто и деньги иногда. Дочери, которые здесь, продукты носят.

– Нам тоже не больно-то шлют. Но мы не обижаемся. Было бы им хорошо, правда?

Уже светало, а они так и не сомкнули глаз. Все говорили-говорили, а главного так и не посмели сказать: жизнь прошла, и прожили они ее вдали друг от друга. Ну почему так, почему упустили свое счастье? Нет ответа.

Утром Николай Яковлевич, попив чаю, стал прощаться. Надо ехать. У калитки они неловко обнялись. Слезы общим ручейком стекали по морщинистым лицам. Два старика тихо оплакивали свое несостоявшееся счастье.

– Я тебе напишу, можно? Прощай, моя Кия, дай Бог нам еще встретиться когда-нибудь здесь… или там. Дай-ка я тебя поцелую напоследок!

Она вышла проводить его за ворота и долго махала ему вслед. А вскоре от него пришло письмо. Потом еще и еще…

* * *

Самолет прилетел в полночь. Поздняя осень 1986 года здесь, в Челябинске, казалась уже настоящей зимой. Сорокалетняя сотрудница министерства, прибывшая в командировку, поблагодарила встречающих и, отказавшись от гостиницы, направилась к автобусу. Зачем ей гостиница? Это ее родной город, хоть и появилась на свет она не тут, да и большую часть жизни прожила в Москве. Все равно родной, пока здесь живет ее бабушка, и еще не все родственники разъехались, считавшие ее «своей». От автобусной остановки до бабушкиного дома не очень далеко, но в кромешной темноте, с чемоданом и в сапогах на высоких каблуках, привыкших к московскому асфальту, нелегко.

Вот и дом. В окнах темно, ворота и калитка закрыты. Постучавшись, она прислушалась: ни звука в ответ. «Неужели придется лезть через палисадник и ломиться в окно? Наверное, бабушка не слышит». Наконец удалось справиться с калиткой, вспомнив ее хитрые секреты. Дверь в дом закрыта изнутри. На стук никто не отзывается. «Вот дела! Вдруг она уехала к кому-то? – ужаснулась гостья. – Куда я среди ночи, да еще почти что зимой?» Вдруг дверь бесшумно распахнулась, будто сама собой. На пороге стояла бабушка и хмуро смотрела на свою старшую внучку.

– Ты не хочешь меня впускать? Не рада, что я приехала? – опешила та.

– Дак уж ждала-ждала, и все жданки кончились. Думала, ты у девок в городу осталась… Там удобства… А у меня-то что… Побрезгуешь еще… Вон какая модная-то стала…

– Бабушка! Я с таким трудом эту командировку у начальника из горла выдрала, чтобы с тобой повидаться, гостинцы тебе везла, а ты меня и на порог пускать не хочешь! – рассмеялась внучка. – Самолет опоздал на три часа, вот и приехала ночью. Ну что, простила?

Они так и стояли в сенях, обнимаясь и плача.

– Ой, да что это я, дура старая, – засмущалась бабушка. – Давай в дом заходи, холодно ведь! Сейчас вот чайник поставлю, чайку попьем с вареньем. Малина хорошая уродилась в этом году.

– Да мы с тобой чего-нибудь и покрепче тяпнем. Я привезла коньяк, твой любимый, армянский. Вот тебе еще конфеты в коробке, консервы всякие и индийский чай со слоном. На работе в заказе давали.

Они сидели на кухне, пили чай с коньяком и говорили обо всем и сразу… Бабушка заметно постарела – уже восемьдесят три – и рассталась с последними зубами. Когда-то ей сделали новые, блестящие, как у соседки, но они не оправдали ее надежд и лежали теперь без дела в дальнем углу буфета.

– Спать-то где тебе стелить? Я на зиму перебираюсь в дедову каморку, там теплее.

Дедова каморка, где он когда-то спал, – боковушка без окон у печки – была любимым местом внучки в детстве. Там, укрывшись от всех, можно было поплакать, помечтать или покопаться в заветном бабушкином кованом сундуке, где благоухали неистребимым нафталином все ее богатства: венчальный наряд – алый сарафан и бледно-розовая рубаха, крепдешиновый новый платок, из которого внучка мечтала как-нибудь скроить воздушную блузку, бостоновая юбка, пара-тройка платьев «на выход», шерстяная кофта, новая пуховая «оренбургская» шаль, в которую можно было закутаться с головой, и отрезы всяких тканей. А на дне лежало самое интересное – незатейливые бусы, серебряные сережки с красными камешками и всякая мелкая всячина, в том числе потертая коробочка с медалью «Мать-героиня» и женские часы «Звезда» – предел мечтаний для девчонки.

– Я с тобой, веселее будет. Хоть поговорим еще немного, а то мне завтра на работу… Как еще там все пойдет…

Она забралась на приготовленную бабушкой постель у теплой еще печки и достала из пакета новую индийскую ночнушку из тонкой фланельки.

– Какая у тебя рубаха-то красивая, да мягонькая такая, – проявила бабушка чисто женский интерес.

– Вот мы на тебя ее сейчас и примерим, а где тесновато будет – распустим, – решительно объявила внучка.

Долго упрашивать старушку не пришлось. Она торопливо разделась, путаясь в своих одежках, и потянулась за рубашкой.

– Бабушка! – ахнула внучка. – Как ты умудрилась сохранить такое добро?

В полумраке комнаты мерцала белым мрамором самая настоящая статуя девятнадцатого века… если убрать изрезанное глубокими морщинами темное лицо, седой кренделек из жиденьких косок, искореженные тяжелой работой кисти рук крестьянки и растоптанные, в подагрических шишках ступни. Белоснежные покатые плечи, как на картинах старых мастеров, высокая полная грудь, вскормившая столько детей и не павшая духом, высокие крутые бедра с длинными стройными ногами и вполне еще бодрый «тыл».

– Вот это да! – озадаченно протянула внучка, невольно переводя взгляд на свои слегка поникшие «прелести». – Что же это мне-то от тебя ничего не досталось, кроме ранней седины? Ты, наверное, где-то не там родилась. Тебе бы в декольтированных платьях и брильянтовых ожерельях на балах блистать, а не в зипуне за скотиной ходить!

– Да будет тебе насмешничать-то. Какая я барыня? Крестьянка самая настоящая и есть.

– Бабушка, расскажи про свою юность. Ты ведь красивая была, многим парням голову кружила? Наверное, они и дрались из-за тебя?

– Да многие заглядывались, вот дед-то ваш и дрался, никого не подпускал. Мы ведь в строгости росли, за кого родители скажут идти замуж, за того и пойдешь…

– А ты до него любила кого?

– Нравился мне парнишка один, да родители наши разругались и нарушили дружбу-то нашу. Уехал он учиться, а меня замуж выдали. Не посмела я против воли родительской пойти. Не дождалась его… Нашел он меня десять лет назад и стал потом письма писать, да все больше стихами. Ночами дежурит в директорском кабинете на своем заводе, делать нечего, вот и пишет, – усмехнулась она.

– Нет, бабушка, от нечего делать письма в стихах столько лет не пишут, да еще в таком почтенном возрасте, – возразила внучка.

– Хочешь, покажу?

– Конечно!

Она принесла коробку из-под конфет, в которой лежали завернутые в обрывок старой косынки письма и открытки – пятьдесят пять писем и семнадцать открыток. Конверты сильно потертые, на них бабушкиным корявым почерком написано, когда получены.

– Можно прочитать? – взяла внучка первый попавшийся затрепанный конверт.

– Читай, что уж тут. Смеяться-то не станешь?

Новогоднее размышление – Кие посвящаю

… Когда-то мы с тобой встречались,Была ты, Киенька, моя,Но судьба не разрешилаПо одной тропе идти.

Почему же так случилось?Трудно все это понять.Я любил тебя тогда уж,Глупый я, не мог сказать…

Ты меня не дождалася,Не дала весточку ты мне…Времена были другие,Вспомни, Киенька моя.

Старшие скажут: “Время замужОтдать, доченька, тебя”.Ты не смела им перечить,Что идешь ты, не любя.

Была скромной, не сказала,Что ты любишь-то меня.Запоздалое признаньеВ нашей искренней любви,

Спасибо, что вспоминаешьЛюбовь первую в жизни ты.Жаль, что так у нас случилось,Розно жить пришлося нам…

Быстро, Киенька, стареем,Как на санках под уклон.Когда скатились – целовалисьНа катушке за прудом.

Ты была уже за Васей,Я еще был холостойНа Семенковой катушкеДолго ждал тебя душой.

И мы встретились нежданно,Ты красивою былаРозовели твои щечки,Как от выпитого вина.

Было, было это, Кия!Но прошли десятки лет.Вроде сон нам с тобой снилсяПро картину этих лет.

Стихи в письмах были и свои самодельные, и чужие, и вперемешку. И во всех – такие яркие, пронзительные воспоминания о первой любви – красавице Кие.