Читать интересную книгу ... В среду на будущей неделе - Владимир Клименко

— Это, значит, твоя работа — с антенной? Мы тебе руки выдернем, если еще раз сунешься к рации! — гневно сказал рыбак. — Жулик ты! Нащупал в сознании людей слабую струнку и уцепился за нее: заработок! заработок! Это тебе так не пройдет!

Глыбин весь напрягся, качнулся вперед, но сдержал себя. Пожав плечами, притворно тяжко вздохнул:

— Не для себя стараюсь. Для всех. В том числе и для вас с радистом.

— Это не старания, а жульничество! — Лобогрей прямо посмотрел в глаза кэп-бригу. — Сидеть на рыбе и никому об этом ни звука. Что может быть подлее? Что? Не знаю, как Юрка, а я бы тебя растерзал за то, что рацию глушил. Но ты все равно за это ответишь! Мы твои проделки без последствий не оставим! Вернемся в поселок, все Николаю Тимофеевичу расскажем. Пусть тебя на правлении колхоза пропесочат. Ишь, жульническими махинациями хочет себе славу нажить!

— Не стращай! — скрипнул зубами Глыбин. — Ты пока что не инженер, а всего-навсего захудалый студент. Кроме того — рыбак. А над рыбаками — даже если они и комсомольские главари — командую сейчас я. Да — я! А комсомольских нахлобучек я не боюсь, вышел из того возраста.

Самолет улетел в сторону заходящего солнца. Мыркин пошел в радиорубку, но связь установить не смог — его уже не слушали. Когда он вернулся, Глыбин встретил его словами:

— Погоди, я на тебе отыграюсь!

…Наутро Мыркин сунулся в радиорубку, но она оказалась заперта. Рядом с замком радиста висел другой крепкий замок.

Этот поступок Глыбина открыл глаза всем рыбакам, даже тем, которые еще вчера молчаливо поддерживали его. Возмущенные Иван Иванович, Чернобров, Лобогрей и Митрофан Ильич ворвались в капитанскую каюту. Глыбин лежал на койке, отвернувшись к переборке. Рыбаки растолкали его. Кэп-бриг сонно зевал, щурился. Разговор был горяч и краток.

— Ты зарвался, Макар! — гневно кричал Гундера. Рыбак, волнуясь, махал руками, с его горячих губ слова сыпались, как горох. Таким Ивана Ивановича еще никогда никто не видел. — Зарвался окончательно! Больно много себе позволяешь! Ишь, развел старомодные времена, когда капитаны делали, что им вздумается! У нас артель. И рация — это тебе не личный телефон: хочу — звоню, не желаю — пускай помалкивает!

Глыбин держался невозмутимо. Он слушал, ехидно скривив губы. Когда рыбак выпалил все, что считал нужным, кэп-бриг сказал спокойно и вразумительно:

— Не кипятись, Моченый! Успокой свои нервы. Ты просто не понял моих действий. Я же хочу, чтобы нам никто не мешал. Дадим…

— Рыба не теленок, она к колышку не привязана, — сказал Митрофан Ильич. — Ждать не будет, покедова ты трюм напихаешь. Угу.

— …дадим два плана, — продолжал кэп-бриг, не обращая внимания на замечание кока, — а тогда пускай этот болтун хоть на все море шум поднимает… Разве вы не болеете за бригадный план? Или это вас не касается?

— Егор Иванович больше твоего болел за бригадный план, — сказал Лобогрей, — да так не поступал.

— Что вы мне все время своего Егора Ивановича тычете? Чем он вас так околдовал? — Глыбин вздохнул. — Впрочем, покойники, как говорится, все хороши…

— Отпирай рацию! — потребовал Митрофан Ильич.

— Какой грозный! — усмехнулся кэп-бриг.

— Снимай замок, Макар! — взмахнул рукой Чернобров. — А то мы его ломом сорвем!

Под дружным натиском возмущенных рыбаков Глыбин вынужден был снять свой замок с двери радиорубки.

Слепой лов

«Альбатрос» переменным курсом до полудня бороздил залив. Рыбы было много, но она держалась осторожно, и окружить ее неводом никак не удавалось. Как только сейнер приближался к косяку, скумбрия; словно чувствуя опасность, уходила вглубь, оставляя на поверхности лишь чешуйчатую зыбь.

— Умная стала, — сетовал Мыркин.

Митрофан Ильич советовал прекратить «побегушки», дать рыбе успокоиться, сбиться в «гурты».

— Целыми днями балабоним на все море, — говорил старый рыбак. — А ну, ежели над нашими головами тарахтеть беспрестанно в пустое ведро или кастрюлю…

— Тебе только кастрюли и снятся, — буркнул Гундера.

Такие разговоры, разумеется, не могли помочь делу. А рыбацкая душа, чуявшая где-то неподалеку добычу, жаждала деятельности.

Что скумбрия «поумнела», понимали все. Рыба перестала даже подниматься на поверхность. Но никто не хотел верить, что она перешла в другое место, потому что вслед за ней переместились бы и чайки. А птицы не покидали участок залива, примыкающий к косе. С голодными криками они неустанно носились над морем, сквозь толщу воды видя добычу, но не в силах добраться до нее.

Не менее упрямы были и другие охотники — рыбаки. Мыркин предложил пустить в дело эхолот[15], прибор, который был незаменимым помощником при лове нерасторопной хамсы и ставриды, но бездействовал, когда выходили на быструю кефаль или пеламиду. И рыбаки, и Глыбин сразу же уцепились за предложение радиста.

Включив прибор, Мыркин впился глазами в матовый экран. Часа два шарили по заливу безуспешно. Пугливая рыба не желала лезть под гудящий корпус сейнера. От помощи эхолота отказались.

Глыбин вывел сейнер мористей и распорядился, чтобы механик заглушил мотор. Все оставались на своих местах, готовые в любую минуту к замету. «Альбатрос» тихо дрейфовал вдоль берега.

Мыркин время безделья решил коротать по-своему. Он принес из радиорубки спиннинг, взобрался на площадку и закинул крючки под корму сейнера.

— Хоть на юшку поймаю, — говорил радист, дергая училище снизу вверх.

Павлик принес ведро с водой и умостился рядом с радистом на неводе.

Мыркин опускал крючки на разную глубину, шутливо шептал заклинания, но скумбрия не попадалась. Рыбаки посмеивались над радистом, но он не бросал своего занятия. Сидел, скрестив на восточный манер ноги, и бормотал, что на ум взбредет:

— Халды-балды, ходи рыба сюды. Ширы-широк, хватай крючок. Мы тебе солнышко будем показывать, по брюшку гладить, ножичком ладить. Аляй-валяй, сюда гуляй! Приходи в гости, унесешь кости. Ай, дорогой, почему вредный такой? Нехорошо-о, нехорошо-о… Как не стыдно меня подводить, как не совестно!

Павлика до слез смешили эти причитания. Один раз, расхохотавшись, он всплеснул руками и нечаянно задел ведро с водой. Вода брызнула на радиста, а ведро слетело с площадки. Однако Мыркин изловчился поймать его за дужку большим пальцем ноги. К счастью мальчугана, боцман был на баке и не видел ничего.

— Кончай комедию ломать! — крикнул радисту Иван Иванович.

Глыбин бросил беглый взгляд на незадачливого рыболова, но ничего не сказал.

Мыркин почесал за ухом.

— Придется сматывать удочки, — вздохнул он, намереваясь наматывать леску на барабан. И тут вдруг удилище дернулось в его руке, задрожало и начало клониться к воде. Еще бы мгновение радист помешкал, пришлось бы ему распроститься со спиннингом. Но Мыркин не растерялся. Он цепко стиснул левой рукой бамбуковую трость, а правой принялся вращать барабан. Вскоре на поверхности показалась большеголовая, пестрая, как попугай, рыбина. Радист, весь сияя, подтянул трепыхающуюся рыбу к краю площадки и осторожно перекинул ее на невод.

Павлик мигом вскочил и нерешительно топтался на месте, боясь приблизиться к незнакомому обитателю морских глубин.

— Ай да петушочек! Ай да милочек! — пел Мыркин, вцепившись обеими руками в голову своей добычи. — Послушался моих уговоров, голубочек. Эй, малец! Малец! — крикнул он Павлику, когда рыбина начала выскальзывать из его пальцев. — Да стукни ты ее чем ни то! Гляди, гляди, как выкручивается!

Но рыбина вдруг успокоилась, словно примирилась, наконец, со своей печальной участью, только поводила обмякшим хвостом.

— Вот так бы с самого начала! — радист разжал рыбине челюсти и указательным пальцем принялся извлекать из глубокой пасти крючки. — Ничего себе! Все шесть крючков как в прорву пошли.

Сошлись рыбаки поглядеть на мыркинскую добычу. Павлик наклонился, рассматривая плавники и радужный, как у настоящего петуха, хвост. Рыбина была гладкая, без чешуи.

— Эй, Кокич! — позвал Мыркин кока, не обнаружив его среди собравшихся. — Алло, Шкертик!

Митрофан Ильич выглянул из камбуза, подергал ус.

— Ходи сюда! — подмигнул радист старому рыбаку. Потом обратился к собравшимся: — Не зря я, братишки, пот мешками проливал! Супец с курятиной в награду! Уж Кок Кокич позаботится, я на него надеюсь! Принимай петуха морского. — И радист на протянутых руках преподнес рыбину улыбающемуся коку.

Митрофан Ильич унес ее в камбуз. Мыркин опять взялся за удилище.

— Эх, еще удачи попытаю! — сказал он, закидывая удочку.

На этот раз долго ждать не пришлось. Как только перестал вращаться барабан, Мыркин почувствовал, что крючки схвачены. Через минуту под кормой «Альбатроса» сверкнула на солнце золотисто-серебряная гирлянда скумбрии. Так повторилось несколько раз подряд. Видимо, сейнер дрейфовал над густым косяком скумбрии.