Ваш Г. Адамович
51
Адрес в Ницце:
4, avenue Emilia chez Madame Heyligers 06 — Nice 3 июля 1969
(отчего Вы никогда не ставите число на письме?)
Дорогой Владимир Сергеевич
Очень рад был получить Ваше письмо. Спасибо. Но могло оно и не дойти! Фамилия моей хозяйки уже больше 10 лет не Lesell, a Heyligers. Она мне переслала его из Ниццы, но сама удивляется, что почтальон догадался положить его в ее ящик. Я уезжаю в Ниццу, вероятно, 12-го. Пора! В Париже уже очень жарко.
Поэта Галича я не знаю, даже имени его не слышал. Окуджаву знаю. Когда-то Померанцев принес мне магнитофон с его записями и вертел это около часу. Он восхищался, а я не очень. Конечно, талантливо, но слушать эти песенки надо бы где-нибудь в кабачке, под утро и со слегка пьяной головой. А Евтушенко — настоящий поэт, но губит себя тем, что слишком много пишет, а в последнее время пишет «спустя рукава», кое-как. У меня о нем были долгие споры с Гингером, который считал, что я чуть ли не сошел с ума. А раз ночью позвонил мне и сказал: «Нет, Вы правы». Он прочел стихи, называющиеся «Заклинание», и пришел в восторг. И если бы Вы с Евтушенко поговорили, то почувствовали бы, что он талантлив в каждом слове, и не то что умен, а все понимает на лету. У Толстого где-то есть: «Он понимал это не умом, а всей жизнью»[306] (кажется, так). Вот это дано и Евтушенке.
Насчет Газданова я с Вами согласен «на все 100», говоря советским стилем. Мне жаль, что в пору нашего Монпарнаса он был в стороне и как-то не общался с нами[307]. Не знаю, почему это было так, м. б. из-за Мережковских, которых он терпеть не мог. А по поводу того, что он почти всех писателей считает дураками и бездарностями, я иногда его спрашиваю: «Когда же дело дойдет наконец до Шекспира или Гомера?» Но это — пустяки, а человек он редкий, во многих смыслах.
Вам, вероятно, известно, что месяца на 2–3 я прекращаю работу для Вашей станции. Это — не мое желание, а предложение Cody[308] из-за отсутствия кредитов. Червинская этим возмущена, а я отчасти (только отчасти) доволен из-за лени и возможности писать что-нибудь «для души». Мне теперь трудно писать 2 вещи сразу, даже думать трудно, но делать тут нечего. Хотя, с другой стороны, раньше, в молодости, пишешь быстрее, легче, но, по-моему, хуже. Я иногда перечитываю что-нибудь свое (в «Числах») и прихожу в ужас.
Ну, вот — простите за болтовню. Пожалуйста, приезжайте летом в Ниццу, хотя бы ненадолго! Вы спрашиваете о Михаиле Львовиче: он жив наполовину, хотя голова все еще ясная. Еще: за кого я голосовал? Будучи «метеком», ни за кого, но сочувствовал Поэру, а не ловкой лисе, его конкуренту[309]. До свидания, дорогой Владимир Сергеевич. Передайте самый сердечный привет Татьяне Георгиевне.
Ваш Г. Адамович
52
Paris, 3 дек<абря> 1969
Дорогой Владимир Сергеевич
Очень был рад получить Ваше письмо. Спасибо, что вспомнили. Кажется, я перед Вами виноват, еще не удосужился ответить на предыдущее письмо. Но, знаете, у меня в голове «мухи…», как говорил Бунин (помните?). Так что не взыщите.
Вчера мне звонила Т<атьяна> Г<еоргиевна>. Мы en principe[310] должны увидеться в ближайшую среду, т. к. вчера и сегодня я должен был «выйти» вечером, и тогда предпочитаю днем лежать (или сидеть молча). Мне о Вас рассказывал Газданов, очень хорошо, и я рад за Вас. Почему Вы рветесь в Париж? Здесь, в конторе Радио-Свобода, едва ли Вам было бы все по душе. Вот Червинская мечтает опять о Мюнхене! Конечно, для Т<атьяны> Г<еоргиевны> в Париже было бы удобнее, но для Вас — едва ли лучше и приятнее.
А что же сказать Вам о смысле жизни? «Чем больше я живу, тем меньше понимаю», по Зин<аиде> Гиппиус. Вот с удовольствием узнал, что Вы против книжонки Амальрика[311]. Мне ее дал Газданов, сказав, что о ней очень хорошего мнения Вейдле. Вероятно, он только перелистал ее. Начало мне показалось интересно, но дальше — черт знает что! Помимо глупых предсказаний, эта книжка не против сов<етской> власти, а против России, с презрением и враждой к ней. А вот Светлана мне нравится[312], хотя многие ее ругают последними словами.
Я был на днях в Женеве, читал там воспоминания о Бунине[313]. Видел Слонима, который стал «элегантен и мил», как Николай I у Некрасова. Нет, правда, par lе temps qui court[314], все, что мы прежде как-то отталкивали, надо ценить на вес золота. Никого ведь нет (или это только кажется, как нередко бывает?). Если я еще поеду в Женеву, то приеду и в Мюнхен, посмотреть, как и что. Но весной, не раньше, ибо боюсь холода и всякой зимней мерзости.
До свидания, дорогой Владимир Сергеевич. Еще раз спасибо, что не забываете.
Ваш Г. Адамович
53
<Рождественская открытка. 23 декабря 1969 г.[315]>
Шлю дорогим друзьям Татьяне Георгиевне и Владимиру Сергеевичу лучшие пожелания к Новому году и поздравляю с праздником Рождества Христова.
Ваш Г. Адамович
P.S. Спасибо за письмо. Был вчера на вечере о Солженицыне, где говорил о<тец> А. Шмеман[316]. Я слышал его в первый раз. Очень хорошо и умно. Нашим местным орлам надо бы многому у него поучиться.
54
Paris 8е
7, rue Fred<eric> Bastiat
2 июня 1970
Дорогой Владимир Сергеевич
Получил сегодня Ваше письмо. Спасибо. Я был очень рад Вас видеть[317] и надеюсь, все у Вас благополучно и налаживается к хорошему разрешению. Не портите себе жизни из-за мелочей, из-за мелких стычек и всего в этом роде. По моим впечатлениям почти все у Вас происходит из-за этого, и несправедливость в отношении к Вам, и в оценке Вас, на 90 % (если не больше) этим и вызвана. Бахрах — легкий человек, ну а если он любит известный решпект к своему служебному первенству, то недостаток это не столь большой. Я не проповедую пресмыкательство, а только хотел бы, чтобы Вам хорошо жилось, — и этого Вы легко можете достичь, оставаясь таким, как Вы есть.
Простите за старческие нравоучения.
Еще я угрызаюсь, что не взял Вашего пакетика. Носильщик на Gare de l’Est[318] был, так что я чемодан не тащил. Пожалуйста, объясните мои сомнения Татьяне Георгиевне и извинитесь за меня, что так вышло. Впрочем, виноваты и Вы, т. к. в последний день я решил пакет взять.
Два слова о Вашей рукописи[319]. Я ее возьму в Ниццу и там на досуге прочту с большим вниманием, чем здесь. Но что сделать, когда прочту? Если нужен отзыв, кому послать? Можно ли оставить у себя рукопись до осени, т. е. когда я надеюсь вернуться в Париж? Или отослать ее Вам?
Дня своего отъезда в Ниццу я еще не знаю, т. к. вожусь с анализами и радиографиями, довольно неожиданно для себя. Нечего делать, значит нужно, по крайней мере, так считает мой кардиолог.
До свидания, дорогой Владимир Сергеевич. От души желаю Вам всего доброго, а когда будете писать Т<атьяне> Г<еоргиевне>, передайте, что мне было очень жаль, что в Мюнхене ее при мне не было.
Ваш Г. Адамович
55
4, avenue Emilia
Chez M-me Heyligers 06-Nice
17 авг<уста> 1970
Дорогой Владимир Сергеевич
Прилагаю копию отзыва о Вашей книге, посланного Б.Ю. Физу[320]. Надеюсь, я не очень задержал его. Пишущей машинки я с собой не взял, но старался писать ясно.
Книга Ваша хорошая, в каждом слове «Ваша», т. е. такая, какую только Вы и могли написать. При чтении у меня иногда возникали возражения или замечания, но может ли быть иначе? Все, что относится к концу войны и к встрече с советскими людьми, — замечательно.
Надеюсь, и даже уверен, что Б. Ю. приложит все старания, чтобы книга была издана. При встрече в Париже («е. б. ж.»[321]) я с ним еще поговорю.
Крепко жму руку, шлю самый сердечный привет Татьяне Георгиевне и Вам.
Ваш Г. Адамович
P.S. Простите, я в конце отзыва написал, что название книги не совсем удачно. Вы человек упрямый и, конечно, с этим не согласитесь. Дело Ваше. Но правда, слово «рассеянность»[322] заранее скорей отбивает интерес, чем возбуждает и привлекает его.
56
4, avenue Emilia
Chez M-me Heyligers
06-Nice
15 авг<уста> 1971
Дорогие Татьяна Георгиевна и Владимир Сергеевич!
Вчера получил Ваше письмо: весь конверт перечеркнут, пометки «inconnu»[323], хотя адрес — насколько могу его разобрать! — написан верно. А письмо от 10 июля, из Югославии! Не знаю, в чем дело, отчего произошла задержка и путаница. Впрочем, в Ницце это со мной уже бывало (отчасти, м. б., потому, что здесь есть avenue Emilia и rue Emilia).