Когда мы подошли, все замолкли, расступились, с тошнотворным подобострастием поздоровались с отцом и уставились на меня, не скрывая жгучего любопытства.
Лифт тренькул и раздвинул хромовые створки. Но отцовские клерки не сдвинулись с места. Только после того, как мы шагнули в кабину и встали по центру, робко просочились и облепили зеркальные стены по периметру.
Ехали они в напряжённом молчании, украдкой поглядывая на меня. На отца вообще глаза поднять боялись. Так их запугал, что ли? Хотя, в общем-то, могу представить.
Пышный и тощий вышли на четвёртом этаже, дамы – на пятом, а мы поднялись на седьмой и оказались в просторной приёмной.
За стойкой ресепшена сидели три девушки. Вот эти, причём все три, вполне ничего такие. Молодец, папочка, эстет. Окружил себя молодыми красотками. А, может, и не просто эстет.
Я наблюдала за ним и за красотками, но все три одинаково любезно пожелали ему доброго утра. Он же только сухо кивнул, не выразив ни единой эмоции, и направился в свой кабинет, массивную дубовую дверь которого украшала позолоченная табличка с вытравленным: Генеральный директор Рязанов Сергей Иванович.
Впрочем, в свою обитель он заглянул лишь на пару секунд – оставил портфель, вновь вернулся к стойке ресепшена, велел одной из красоток с кем-то связаться по поводу Мегета и покинул приёмную. А я, как хвостик, за ним по пятам.
Мы спустились на шестой этаж. По коридору отец вышагивал вальяжно, широким хозяйским шагом. Я на своих тончайших шпильках семенила, звонко цокая, следом и заодно изучала таблички на дверях: главный бухгалтер, директор по персоналу, начальник пресс-службы Соболев В.С.
На этом наш променад завершился. Отец вошёл в кабинет Соболева В.С., как в свой собственный.
– Приветствую, Вадим Сергеевич, – раскатисто и громко возвестил он о нашем появлении. – Как и договаривались, привёл к тебе свою дочь. Будет работать под твоим руководством.
– Доброе утро, Сергей Иванович, – ответил мой начальник.
Широкая спина отца заслоняла меня от него, а его от меня, но в отражении стеклянного шкафа я увидела, как из-за стола нам навстречу встал мужчина. Тут отец шагнул в сторону, я перевела взгляд на хозяина кабинета и… онемела. Чёрт, чёрт, чёрт! Только не это! Только не он!
Но это был он. Брюнет из беседки. Я узнала его моментально. Как там я его назвала? Отцовский холоп? Или лакей? От стыда мне сделалось душно и тошно, хоть сквозь землю провались.
О том, что он пару месяцев назад видел меня в нелучшем виде я старалась вообще не думать, мне и без того хватало потрясения, даже от сонливости сразу не осталось ни следа.
Он подошёл к нам, поздоровался за руку с отцом.
– Знакомься, моя дочь Лина, – повернулся ко мне отец.
– Рад знакомству, – отозвался брюнет совершенно ровным голосом, хотя по его взгляду я поняла – он тоже, вне всякого сомнения, узнал меня.
Губы тронула едва заметная ухмылка, а в чёрных глазах промелькнуло выражение наподобие: ну вот и встретились.
– Введи её немного в курс дел сам или кого-то из своих попроси.
– А в какое направление лучше определить вашу дочь?
Отец шумно вздохнул, посмотрел на меня так, будто его язва внезапно разболелась.
– Тут уж сам на месте смотри. Образования у нас, увы, никакого, опыта тоже. Ничего мы не знаем и ничего не умеем. Так что, по большому счёту, без разницы. Но ничем мало-мальски важным, естественно, её не озадачивай. Так, мелкие всякие поручения давай, потому что Лина у нас мастер по созданию проблем.
Я послала отцу в ответ взгляд, полный ненависти. Мало того, что и так ужасно не по себе, так ещё и отец меня перед ним позорит. Фактически, назвал дурой и обозначил единственную функцию, на которую я способна – быть на побегушках. От гнева и обиды у меня перехватило горло.
– Только, Вадим, говорю сразу: никаких ей поблажек. Не думай, что раз она моя дочь, то ей можно тут бездельничать. Нет! И всякие промахи ты тоже не должен спускать ей с рук. Она у нас и так слишком избалована и ленива. Поэтому никаких ей послаблений.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я понял, – кивнул черноглазый и снова стрельнул в меня взглядом.
– Мне надо, чтобы она не просто просиживала зад, а реально работала. А если будет отлынивать от дел или косячить, наказывай так же, как наказал бы любого другого сотрудника.
– Я вам тут случайно не мешаю гадости про меня говорить? – не выдержала я.
Но отец проигнорировал мою реплику и продолжил как ни в чём не бывало. А этот ещё и ухмыльнулся, сволочь. Оба сволочи!
– Я серьёзно, Вадим. Она должна пахать у тебя вовсю и получать за свои косяки то, что полагается. Облажалась – наказывай.
Отец совсем свихнулся! Чтобы я, Лина Рязанова, пахала! Если бы взглядом можно было испепелять, то от отца остался бы сейчас дымок. И черноглазому с его ухмылками я бы тоже подпалила бока. Не прощу им этого унижения! Мама бы сейчас… Я мысленно осеклась. Сердце снова больно кольнуло.
Ни слова не говоря, я направилась прочь из кабинета Соболева.
– Куда направилась? Лина, стой, – бросил мне в спину отец, но теперь я его проигнорировала и с гордым видом вышла в коридор.
Однако убегать не спешила, а замерла и прислушалась. Из-за двери донёсся приглушённый голос черноглазого.
– Как-то вы чересчур жёстко с ней, Сергей Иванович…
– В чём жёсткость, Вадим? Я требую к ней такого же отношения, как к любому другому сотруднику, ни больше ни меньше.
– Ну, она не успела ещё и начать, а вы уже наказаниями стращаете.
– Так потому что я знаю свою дочь. Она лентяйка каких поискать, но строит из себя королеву, хотя во всём, понимаешь, буквально во всём – полный ноль. Слова на неё не действуют вообще никак. Ничего она не хочет, ничто ей не интересно. Интересно вот только по клубам с дружками своими наркоманами да пьяницами шляться.
Вот гад! Какого чёрта он обо мне такое рассказывает всяким чужим мужикам?
– Наркоманами?
– Да, было дело… В общем, с ней надо строго. Надо держать её крепко в узде и постоянно контролировать, потому что стоит только дать ей послабление и всё. Да и спесь с неё тоже давно пора сбить. Понял, Вадим?
– Да понял, понял.
– Ну вот и хорошо. Будем надеяться, что теория Дарвина не подкачает.
Теория Дарвина? Это он что сейчас, намекнул, что я типа обезьяна, которую, может быть, труд превратит в человека? Ну это уж вообще за гранью! Я пожалела, что вышла. Может, при мне отец не стал бы так распускать свой язык. Ну а если бы и при мне такое говорил, то я бы тоже не смолчала.
Вдруг дверь распахнулась, я едва успела отскочить. Отец вышел в коридор, но, увидев меня, остановился.
– А ты… – начал было он и палец свой на меня наставил, но я, взглянув на него исподлобья, перебила его.
– Балабол! – выпалила со злобой и презрением.
– Ч-что? – У него аж челюсть отвисла.
Ну конечно, отец привык к сервильности. Все вокруг него на задних лапках ходят и смотрят в рот. Да я и сама слова против ему не говорила: хорошо, папа, ладно, папа, как скажешь, папа.
Он проморгался и, нахмурившись, процедил:
– Дома поговорим. А сейчас иди к Вадиму Сергеевичу.
Я скривилась. Отец истолковал мою гримасу верно и тотчас зашипел:
– Ты свой гонор забудь. Он – твой начальник. И ты обязана ему подчиняться, если не хочешь усложнить себе жизнь.
Ненавижу отца! И черноглазый тоже бесит. Наверняка ведь захочет отыграться за те мои слова. Однако, будем честны, жизнь я себе усложнять не хочу.
Поборов глухую ярость, я состряпала на лице невозмутимость и вернулась в кабинет Соболева.
19
– Видимо, нам всё же судьба познакомиться поближе, – усмехнулся Соболев.
Он уже сидел за своим столом, прямо напротив входа, только немного откатился в кресле назад, откинулся на спинку, а руки заложил за голову. Летнее солнце щедро лилось через панорамное окно за его спиной, несмотря на тонированные стёкла. Поэтому я видела лишь силуэт и, какое было у него выражение лица, могла только догадываться.