Читать интересную книгу Театр Клары Гасуль - Проспер Мериме

Доносятся звуки военного марша.

Женщина-дьявол,

или

Искушение святого Антония

Комедия[1]

Demonio

Yo haré que el estudio olvides,

Suspendido en una rara

Beldad.

Calderón. «El magico prodigioso».[2]

ПРЕДИСЛОВИЕ

Милостивые государыни и милостивые государи!

Автор комедии, которую он выносит на ваш суд, позволил себе сойти с проторенной дороги. Он впервые вывел на сцену особ, которых нас учат почитать наши кормилицы и няньки. Смелость эта, пожалуй, многих возмутит и даже будет названа кощунством, но выводить на театре жестоких служителей милосердного бога еще не значит нападать на нашу святую веру. Грехи ее проповедников способны помрачить ее сияние не больше, чем капля чернил — прозрачные воды Гуадалкивира.

Передовые испанцы научились отличать истинное благочестие от лицемерия. Их-то автор и избирает своими судьями в надежде, что они ничего, кроме шутки, не увидят там, где милейший Торкемада[3] усмотрел бы повод для аутодафе[4] со множеством сан-бенито[5].

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Брат Антоньо[6], инквизитор.

Брат Рафаэль, инквизитор.

Брат Доминго, инквизитор.

Марикита.

Слуги инквизиционного трибунала.

Действие происходит в Гранаде во время войны за престолонаследие[7].

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Зала инквизиционного трибунала в Гранаде.

Справа на крытом черным сукном возвышении три кресла; среднее поставлено несколько выше боковых. В глубине неясно различаются орудия пытки. Под возвышением стол и стул для секретаря. Освещение тусклое.

Рафаэль и Доминго — оба в полном облачении инквизиторов.

Рафаэль. Повторяю, сеньор Доминго: это вопиющая несправедливость. Вот уже семнадцать лет я состою инквизитором в Гранаде. Я отправлял на костер по два десятка еретиков ежегодно. И вот как оценил мои заслуги его высокопреосвященство господин великий инквизитор! Поставить надо мной молокососа!

Доминго. Это возмутительно. Я вам тоже могу на него пожаловаться. Знаете, что это доказывает? Что его высокопреосвященство великий инквизитор просто дурак.

Рафаэль. Это всем известно. Но что он несправедлив и фанатичен — этого я не знал.

Доминго. Что он, в сущности, против нас имеет?

Рафаэль. Что повредило мне в его глазах, я знаю. Пустяк! История с еврейкой: я ее окрестил, а ей вздумалось вдруг почему-то забеременеть, — в обществе это наделало много шума. Но, в конце концов, что тут особенного?

Доминго. Я слыхал, будто он нас еще обвиняет и в том, что мы не христиане.

Рафаэль. Но так ли уж необходимо инквизитору быть христианином?

Доминго. Вас подвело это крещение с последствиями, а про меня у него в книжке и не то записано.

Рафаэль. Что ж, он вас в безбожники, что ли, зачислил?

Доминго. Если бы так! Каналья служка, прибирающий у меня в комнате, каким-то образом нашел у меня, да еще великим постом, цыплячью ножку и отнес его высокопреосвященству.

Рафаэль. Да, клянусь телом Христовым, история пренеприятная!

Доминго. Еще хуже то, что новый инквизитор, которого он назначил председателем нашего трибунала, — это сущий демон, и ему вменено в обязанность за нами шпионить. И вдобавок этот негодяй искренне верует.

Рафаэль. Вы так думаете?

Доминго. Помяните мое слово: это будет второй Лойола[8]. Он, говорят, до того дошел, что не способен отличить женщину от мужчины. О, это святой!

Рафаэль. Беда!

Доминго. Беда!

Рафаэль. Черт возьми! Вот как нас наградили за верную службу! Я сегодня в отвратительном настроении. Турком готов стать. Горе тем, кого доведется нам сегодня судить! Мне непременно нужно на ком-нибудь сорвать свою злобу. На костер, на костер и еще раз на костер! Без всяких разговоров!

Доминго. Аминь! Сегодня суббота, а по субботам я имею обыкновение только осуждать. Оправдываю я по понедельникам. Таким образом, если случается так, что невиновные приходятся на дурной день, то ответственность за такую путаницу ложится на господа бога. А кстати, что же сталось с вашей еврейкой?

Рафаэль. Она, дурочка, в родильном доме.

Доминго. И то дура! (В сторону.) А еще глупее тот, кто поместил ее туда.

Рафаэль. Что вы бормочете?

Доминго. Я? Ругаю этого идиота великого инквизитора.

Рафаэль. Чтоб его черт побрал!

Доминго. Тсс! Тут слишком сильное эхо. Разойдемся. Вот и наш святой.

Расходятся в разные концы сцены и принимаются за свои молитвенники. Входит Антоньо в полном облачении.

Антоньо. Ваши высокопреподобия! Нам предстоит сегодня рассмотреть очень важное дело, и вы к этому, я вижу, готовитесь. Мы будем судить женщину-колдунью, заключившую, отцы мои, договор с самим дьяволом. Говорят, князь тьмы наделил эту несчастную сверхъестественными способностями. Но укрепимся духом: крест, который мы носим, оградит нас от когтей лукавого, даже если бы он мог проникнуть сквозь благословенные стены священного трибунала[9].

Доминго. У нас он только потратил бы даром время.

Антоньо. Ах, отцы мои, не говорите! Плоть наша бренна — сосуд скудельный. Что касается меня, жалкого грешника, то вся моя сила — в сознании моей слабости. Вас сделала неуязвимыми для искушения долгая праведная жизнь, а я молод годами и небогат подвигами благочестия. О, как я нуждаюсь в мудрых наставлениях ваших среди подводных скал житейского моря!

Рафаэль. В наставлениях мы все нуждаемся.

Доминго. Предостерегая друг друга, мы легче поборем соблазны сатаны.

Антоньо. «Господи! Не введи меня во искушение» — вот о чем я молюсь ежеминутно. Ведь так легко пасть! Как бы бдительно душа ни оберегала себя, враг рода человеческого — лукавый змий: он пролезет в малейшую скважину, единая капля его яда может разъесть душу навеки, и я, конечно, пал бы уже давно, если бы не заступничество моего всеблагого покровителя — святого Антония.

Рафаэль (в сторону). У него совесть нечиста. Любопытно! (Громко.) Какому же великому искушению подвергались вы произволением божиим?

Антоньо. У нас остается еще немного времени до заседания, а чистосердечное раскаяние полезно каждому из нас, чтобы подготовить душу к предстоящему нам делу. Выслушайте же меня, отцы мои. Я всегда полагал, что женщина — самое надежное из орудий, каким располагает дьявол. Вы согласны с этим? Встреча с женщиной опаснее встречи с аспидом...

Доминго (с напускным изумлением). Как? Неужели? Женщина?..

Антоньо. С младенчества я находился в обители и никогда ее не покидал. Еще полгода назад единственной знакомой мне женщиной была моя матушка. О, если бы небу было угодно, чтоб я не встречался с другими!

Рафаэль (с таким же притворным изумлением). Пресвятая дева! Я трепещу.

Антоньо. Сатана поразил меня однажды жестокой болезнью, и жизнь моя была в опасности... Я молил бога дать мне умереть невинным... Но он не услышал моей мольбы. Я был возвращен к жизни. Врачи для окончательного восстановления моего здоровья предписали мне подышать чистым воздухом в загородном домике, принадлежащем нашей обители. Ввиду полного безлюдия я решился выйти за ограду и прогуляться в одиночестве... Я испытал свои силы на лоне природы и уже возвращался домой, как вдруг у самой двери... взгляд мой падает на существо, которое, судя по одеянию, я принимаю за женщину. Внезапное ее появление привело меня в такое замешательство, что у меня даже не хватило мужества закрыть глаза. В смятении, сам не свой, стоял я перед нею, и образ ее все глубже запечатлевался в сердце моем. Тщетно хотел я бежать — ноги мои вросли в землю. Как в тяжелом сне, я видел опасность, но обессилел, онемел. Я был точно птичка, завороженная аллигатором. Кровь моя кипела... Я испытывал страх... Я трепетал... И все же, если такое сравнение не кощунственно, я ощущал тот же блаженный восторг, какой на меня иной раз находил перед образом мадонны. Еще несколько мгновений — и я умер бы на месте. Я чувствовал, как душа меня покидает... Я умер бы, и умер бы во грехе, если бы это создание не сделало шага по направлению ко мне. Ее внезапное движение нарушило очарование и удвоило мой страх... Мне удалось крикнуть «Иисусе» — и пресвятое имя спасло меня. Я бросился бежать со всех ног, без оглядки, к духовному отцу моему и в его объятиях облегчил свою потрясенную душу.

Рафаэль (с глубоким вздохом). Я ожидал худшего.

Антоньо. Но сатана не выпустил своей жертвы. Я бежал, но унес в себе ядовитое жало. Увы!.. Приходится сознаться... Оно до сих пор у меня в груди. Ни посты, ни молитвы, ни умерщвление плоти — ничто не могло доныне вырвать из моих мыслей образ этой женщины. Она меня преследует в сновидениях, я вижу ее всюду... Эти большие черные глаза... кошачьи глаза, ласковые и в то же время жестокие. Я вижу их... всегда... Вот и сейчас вижу. (Закрывает лицо руками.) Мне стыдно в этом сознаться, но дух мой при чтении Священного писания часто витает вдали от дивных слов Евангелия. Глаза и уста читают слова, не вникая в их смысл... Душа моя всецело предана этой женщине. Не подлежит сомнению, что этот образ принял диавол, чтобы искушать моего святого покровителя! Святой Антоний! Пошли мне свое мужество!