Читать интересную книгу Классические психоаналитические труды - Карл Абрахам

Что касается отношения интроекции к собственно идентификации – например, проистекает ли идентификация полностью или частично из интроекции или возникает независимо на стадии первичной идентификации, – то я бы предложил не углубляться в данный вопрос, отметив только, что обсуждение подобных проблем должно определяться некоторыми фундаментальными соображениями. В частности, мы должны признать психобиологическую необходимость того, что некоторые составляющие импульса к объектам могут быть оставлены без полного отказа от всех других компонентов и без обременения тем самым Эго фиксированной интроекцией. Ибо, как мы знаем из клинического опыта, интроекция мешает, равно как и помогает, адаптации. Характеристикой структурной интроекции является ее ригидность. Адаптация требует таких отношений к объектам, которые были бы достаточно стабильными, но не неизменными. Идентификация удовлетворяет данному условию. В самом деле, мы часто бойко рассуждаем об анализировании интроекции, когда фактически просто раскрываем ранние идентификации. Из чего можно заключить, что я выступаю за придание разного значения и функций концепциям интроекции и идентификации.

Непосредственно же меня интересуют более фундаментальные проблемы: во-первых, на какой стадии или в какой период развития мы можем с полным основанием допустить существование структурных изменений как следствие интроекции? И, во-вторых, когда мы можем говорить об образовании Супер-Эго? Так вот, если мы предположим, что структурные изменения следуют за отказом от инстинктивных объектов, и если к тому же мы предположим, что оральные компоненты инстинкта главенствуют до прорезывания зубов или во всяком случае до нормального установления самостоятельного приема твердой пищи, то легко сказать, что структурные аспекты интроекции появляются лишь к концу первого года жизни. Но так как младенец сразу включается в активную борьбу с новым главенствующим инфантильным инстинктом, а именно с анально-садистическим главенством, то мы не можем говорить о Супер-Эго в смысле непосредственного и эффективного регулятора Эго. Самое большее – мы можем постулировать закладывание примитивного орального ядра Cynep-Эго, которое позже становится частью много более широкой организации Супер-Эго. И неуместно, и ошибочно говорить о регуляторе Эго до того, как имел место эффективный эго-синтез, а он не может считаться состоявшимся во время, когда младенец стремительно переходит от одной фазы главенства к другой. Применяя к психическому развитию концептуальный подход, мы должны предположить, что максимальная травма и поэтому максимальная потребность в компенсации путем интроекции должна происходить, когда биологически детерминированные серии инфантильных толчков инстинкта приближаются к своему биологически предопределенному концу. Если бы не было латентного периода, если бы инфантильные сексуальные позывы сразу бы переходили во взрослые формы и были способны быть немедленно удовлетворенными или фрустрированными взрослыми объектами, то ситуация могла бы быть иной. Эдипова фрустрация, и здесь я использую термин эдипова в смысле, первоначально приписанном ему Фрейдом, является, так сказать, величайшей эмоциональной травмой по той простой причине, что инфантильный генитальный толчок между тремя и пятью годами является последним, самым большим и изощренным из инфантильных толчков. Не развивается никаких новых главенств, чтобы побудить смещение энергии или поддерживать пусть даже и несбыточные надежды на исполнение. Эдипова ситуация Фрейда, необходимо подтвердить еще раз, является подлинной центральной позицией психического развития – контроль и овладение ею, ее сублимация составляют главные задачи по сдерживанию и созиданию, которые Супер-Эго ставит перед Эго.

Но подтверждение доминирующего клинического значения фрейдовской генитальной эдиповой ситуации не помогает нам точно определить период, когда мы впервые можем говорить о Супер-Эго как об организации, отличной от ядерной части данной более поздней структуры. Пока из прямого анализа детей надежных доказательств по данному вопросу у нас нет, и более чем вероятно, что окончательный критерий будет скорее теоретическим, чем клиническим. Тем не менее, целесообразно поискать как можно больше клинических указаний. Среди них я бы придал выдающееся значение развитию аффекта, поскольку изучение аффекта обеспечивает нас самым надежным мерилом сдерживания инстинкта А поскольку достоверно установлено, что чувство вины является признаком деятельности Супер-Эго. то первым шагом в исследовании будет определить момент, когда можно говорить о чувстве вины или любых прямых производных чувства вины.

Но как только мы поставили перед собой такую клиническую задачу, мы сталкиваемся с трудностями и западнями, которые можно избежать лишь при тщательном использовании фундаментальных концепций. Нам следует предположить, что есть определенные первичные аффекты, которые вызываются определенными качествами и количествами немодифицированного инстинктивного возбуждения. Данные первичные аффекты могут, конечно, быть классифицированы несколькими способами: например, в терминах удовольствия или боли, либо согласно различающимся субъективным описаниям детей и взрослых. Мы также можем говорить о них как об аффектах напряжения или разрядки либо, напротив, как о стремящихся к чему-то или реактивных по происхождению. Но как бы их ни классифицировать, есть немного первичных аффектов, о которых мы можем говорить с какой-то определенностью, и среди них самый выдающийся – тревога. С другой стороны, чувство вины по определению является вторичным, или производным, аффектом, который, однако, с тревогой поддерживает тесную связь и который часто описывается как интернализованная тревога или тревога Супер-Эго, переживаемая Эго. Поэтому суть вопроса лежит в более или менее точном различии между стадиями тревоги и стадиями вины при развитии.

Так вот, в случае постинфантильных стадий развития наложение друг на друга или переход между чувствами тревоги и вины легко описать как «социальную тревогу» и утверждать, что подлинное чувство вины переживается в отсутствии социального объекта. Но ситуация в младенчестве более сложная. В течение первых двух лет жизни младенец находится почти под непрерывным наблюдением родительских объектов или замещающих их лиц – это состояние может вызывать реакцию, «подобную чувству вины», как это бывает у некоторых домашних животных. Другими словами, если ребенок пребывал под постоянным наблюдением лиц достаточно сильных, чтобы вызывать страх телесных повреждений или страх потери любви, лиц, имеющих достаточно власти, чтобы запрещать или побуждать, вознаграждать или наказывать за определенное отношение и поведение, то внешняя тревога как решающий фактор развития сохранится. Поэтому мы можем предполагать, что способность ходить самостоятельно, знаменующая последний этап дифференциации «Я — объект», также сигнализирует о действии подлинного и реального чувства вины.

Это предположение полностью согласуется с экономическим принципом функционирования. Согласуется оно также и с нашими знаниями о психической структуре. Как фаза первичной идентификации должна предшествовать формированию Эго, так и период первичной недифференцированной тревоги должен предварять развитие чувства вины. Невозможно почувствовать вину, покуда вызванные инстинктами аффекты связаны (с точки зрения наблюдателя) с объектами столь же близко, как и (по ощущениям младенца) с «самостью» («self»). Маловероятно, на самом деле, что чувство вины может возникнуть прежде перехода младенца от орального главенства к анальному, т. е. пока за реальной и окончательной потерей важного первичного объекта не последует угроза потери замещенного объекта. Хотя главная функция чувства вины заключается в защите Эго от эндопсихической угрозы, чувство вины служит также поддержанию одних объектных отношений ценой жертвования другими. Наконец, бессмысленно говорить о чувстве вины до того, как был выстроен организованный контркатексис – критерий, помогающий датировать начальное развитие чувства вины периодом между возникновением чувства отвращения и ранними формами реактивных образований, т. е. когда предсознательная система уже организовалась. Несомненно, что за несколько месяцев до данного периода уже возникают некоторые изолированные, или, возможно, лучше сказать быстротечные, реакции вины. Но, как было отмечено при рассмотрении первичных и вторичных процессов, данный вопрос касается не спорадических ранних манифестаций процесса или наложения его первичной и вторичной фаз, а периода, когда может быть постулирована действующая вторичная система защиты. Без сомнения, похожие на вину чувства могут возникать к концу первого года; без сомнения, чувства вины и тревоги частично совпадают до своего окончательного разделения, но это не оправдывает утверждения об установлении центральных (т. е. контролирующих) защит или позиций, связанных с чувством вины, между третьим и шестым месяцами жизни.