— Здесь три записи с просьбой родителям явиться в школу. Ваш отец их видел?
— Не знаю. Можно сесть?
— Не знаете? Ну, это уже чуть ближе к истине. Кроме того, Эра передала вашему отцу записку аналогичного содержания…
— Я не передавала, — привстала Эра, — я забыла, а потом я ее потеряла, а когда хотела сказать вам, что потеряла, опять забыла…
— Когда человек приводит слишком много доказательств в защиту своей лжи, ему лучше сразу сказать правду. Учти это, Эра. Так… странные отметки. — Маргарита Викторовна глянула на Мурашова. — Четыре, три. Пять, пять, два… три, четыре, пять, единица… четыре, два… ну и в том же роде. Не кажется ли вам, что это признак слабого характера и внутренней расхлябанности? В первую очередь я бы посоветовала вам заняться самовоспитанием; вместо того чтобы брать на себя ношу, которая вам явно не по плечу.
— Это какую же ношу? — настороженно спросил Мурашов.
— Вместо того чтобы делать человека из вашего отца-алкоголика, налегли бы вы на науку. А людей из алкоголиков делают соответствующие учреждения, которым это полагается по их роду деятельности. Кстати, я могла бы выяснить, что требуется для того, чтобы отправить вашего отца на принудительное лечение. А?
Мурашов стоял, низко наклонив голову, и ничего не отвечал. Маргарита Викторовна помедлила, глядя на него, но так и не дождалась ответа.
— Как знаете. Одно могу сказать вам с полной ответственностью: если вы и дальше будете скатываться вниз такими темпами в смысле успеваемости и дисциплины, как бы вам вместо школы не оказаться совсем в другом месте. Таких примеров сколько угодно. Я думаю, друзья-приятели вашего отца могли бы поделиться опытом. Садитесь.
Мурашов поднял пылающее лицо. От его самоуверенности не осталось и следа, и перед классом стоял лишь жалкий мальчишка с багровыми ушами и слезами на глазах.
— Садитесь, вы свободны, — повторила Маргарита Викторовна, с удовлетворением глядя на Мурашова.
Он сделал шаг по направлению к своей парте, но потом, словно опомнившись, резко повернулся и в полной тишине вышел из класса.
Эра вскочила, потом села, потом опять приподнялась… Бежать за ним? Оставаться на месте? Что же делать?!
— Ты, я вижу, рвешься отвечать. Прошу к доске. Вопрос тот же.
Эра подошла к доске и дрожащими пальцами взяла мелок.
— Сложно… сочиненные и сложноподчиненные предложения, — чужим голосом выговорила она.
— Дай, пожалуйста, полный ответ. Эти предложения можно разделить на сложносочиненные и сложноподчиненные. Ну?
Эра механически повторила.
— Так. А теперь скажи правило.
Эра молча смотрела перед собой. В голове было совершенно пусто, лишь мелькали обрывки каких-то никак не связанных между собой мыслей.
— Я вся внимание, — сказала Маргарита Викторовна, удивленно поглядев на Эру.
Но, пожалуй, сейчас с одинаковым успехом можно было бы требовать, чтобы она рассказала стихотворение по-китайски.
— Надеюсь, это не демонстрация? — помолчав, спросила Маргарита Викторовна.
— Я… я не знаю, — выдавила Эра.
— Как ты можешь не знать? По этому материалу ты получила пятерку!
— Я… забыла.
Маргарита Викторовна сидела, глядя в журнал и барабаня пальцами по столу. Потом, вздохнув, взяла ручку.
— Точка! — вытягивая шею, сообщила Верочка Облакевич.
— Облакевич, к доске.
Верочка Облакевич поплелась к доске и принялась нести что-то совсем уж несусветное, однако Маргарита Викторовна, устало сгорбившись, молча глядела в пространство, и по ее глазам было видно — ни единого слова из сказанного Верочкой она не слышала.
Не успел прозвенеть звонок, как всех словно сквозняком вымело из класса. Маргарита Викторовна по-прежнему сидела за столом; Эра медленно, заторможенными движениями складывала в сумку учебники. Маргарита Викторовна подняла голову и оглянулась.
— Кто сегодня дежурит? Почему класс оставлен неубранным?
— Он дежурит.
Эра собрала с пола бумажки и огрызки яблок и понесла в урну. Когда она проходила мимо Маргариты Викторовны, та провела рукой по Эриной юбке, испачканной мелом:
— Отряхни.
Эра хлопнула по юбке ладонью, испачкав ее еще больше, и вдруг, не поворачиваясь к Маргарите Викторовне, спросила:
— Вы сделали это нечаянно или нарочно?
— О чем ты? — Маргарита Викторовна удивленно подняла брови. — Я тебя не понимаю.
Ее удивление выглядело очень натуральным, однако Эре захотелось провалиться сквозь землю от стыда — как всегда, когда она видела, что взрослые лгут.
В одну руку Эра взяла свою сумку, а в другую, проходя мимо парты Мурашова, его потрепанный модерный рюкзачок, в котором сиротливо болталось несколько тетрадей.
— А вот этого делать я бы тебе не советовала.
Не отвечая, Эра прошла мимо Маргариты Викторовны и коленкой открыла дверь.
— Эра! Я обращаюсь к тебе.
Эра остановилась.
— Ты что, обижаешься? Но пойми…
— Да нет, мне все равно, — вздернув подбородок и избегая встречаться с Маргаритой Викторовной взглядом, каким-то скрипучим, не своим голосом проговорила Эра и выскользнула в коридор.
Она шла по коридору и чувствовала, как пылают у нее щеки и колотится сердце. Какой непроходимой дурой выказала она себя только что! Всего и нашлась, что пропищать эти жалкие слова! А ведь надо было… Однако нужные слова — злые, язвительные, клеймящие — даже сейчас не шли ей на ум, и она с испугом подумала, что ей и вправду все равно. Ей ничего не хотелось. Ни доказывать, ни объяснять этой женщине — ничего. Она попросту перестала существовать — вдруг, в одну минуту. Эра понимала, что так не годится, что нельзя смахивать человека, будто соринку со стекла, она думала: «Завтра или послезавтра я подойду к ней и поговорю, я ей все расскажу, втолкую, и она поймет, не может ведь она ну абсолютно ничего не понять…» Но в глубине души Эра знала: никакого разговора не будет. Вот так: жил себе человек, и в один миг его не стало, хотя на самом деле он распрекрасным образом продолжает существовать. «Все равно что умерла», — подумала Эра. Но нет, умереть, пожалуй, было бы даже лучше. Так, по крайней мере, кажется в четырнадцать лет.
Эра ждала уже полтора часа. Сначала ей казалось, что за дверью кто-то есть, просто ей не хотят открывать, и она звонила с такой настырностью, что даже мертвого могли бы поднять эти бесконечные звонки.
Ближе к пяти, когда начало темнеть, она вышла во двор и стала смотреть на окна. Скоро совсем стемнело. Летел мелкий снежок. Постукивая ногой об ногу, Эра бродила по двору, пока не продрогла окончательно. Потом вернулась в подъезд и, уже почти не веря в то, что ей откроют, позвонила. Чуть отогревшись, опять вышла во двор и снова принялась наблюдать за окнами, которые одни остались темными на втором этаже. Те, кто недавно возвращался с работы, начали выходить во двор — в магазин, с собачкой или с детьми, и Эра ловила на себе их любопытные взгляды.
К половине девятого двор опустел, а после десяти оживился снова собачек вывели по второму разу. Жирная пятнистая собачонка, припадочно облаявшая Эру в первый раз, теперь подбежала к ней, словно к знакомой, и дружелюбно завертела хвостом.
В одиннадцать Эра в последний раз нажала на кнопку звонка. Затем выдрала из тетради листок, написав: «Твоя сумка у меня. Позвони. Э.», — и засунула в дверную ручку.
— Ну? Что он тебе сказал?
Даже не раздевшись, Эра плюхнулась в кресло. Ей давным-давно перехотелось есть, только спать, спать…
— Что ты молчишь? Он… не заболел?
— Теть, я не знаю. Думаю, что нет.
— То есть…
— То есть я у него не была.
Эра зажмурила глаза и вытянула ноги. На паркете расплывалось мокрое пятно от подтаявшего снега.
Когда Эра с трудом разлепила не желающие открываться глаза, она увидела тетю Соню, которая ползала у ее ног, вытирая тряпкой лужицу, а заодно и ее заляпанные ботинки.
— Теть, я сама, — протянула Эра, не двигаясь с места.
— Как же так? — бормотала тетя Соня. — Ты ведь обещала, я была абсолютно, непоколебимо уверена, а теперь… я даже не знаю, что делать, просто не знаю…
— Да что случилось?! Почему такая срочность?
— Я… не понимаю. Ведь ты дала мне слово…
— Тут с человеком плохо, а ты с такой чепухой.
— С человеком? Да, да… — Тетя Соня продолжала тереть сухое уже место.
— Теть, ну какая разница — сегодня, завтра, послезавтра… Никуда твой Валерий Павлович не денется.
Тетя Соня с усилием поднялась, держась за поясницу. Ее блекло-голубые глаза растерянно помаргивали за толстыми стеклами очков. Казалось, она вот-вот расплачется.
— Ну, завтра зайду, завтра! — мотнула головой Эра.