В награду от зрителей он получил хор восторженных воплей. Гоблин скромно ухмылялся.
Вскоре Одноглазый задремал вновь. Этому фокусу легко научиться, проехав в седле достаточно утомительных миль. На его плечо уселась птица. Одноглазый фыркнул и замахнулся… Птица улетела, оставив на его куртке огромное и вонючее красное пятно. Одноглазый взвыл и принялся швыряться чем попало, а стаскивая с себя куртку, ухитрился ее порвать.
Мы вновь расхохотались. Гоблин выглядел невинным, словно девственница. Одноглазый хмурился и ворчал, но все еще не врубался.
До него начало доходить, в чем дело, когда, въехав на вершину холма, мы увидели группу пигмеев размером с обезьянку, азартно целующих идола в виде лошадиной задницы. Каждый пигмей являл собой миниатюрную копию Одноглазого.
Маленький колдун метнул в Гоблина убийственный взгляд. Тот невинно пожал плечами – мол, я здесь при чем?
– Очко в пользу Гоблина, – рассудил я.
– Берегись, Костоправ, – прорычал Одноглазый. – Иначе будешь целовать меня прямо сюда. – И он похлопал себя по заднице.
– После дождичка в четверг.
Да, он более опытный колдун, чем Гоблин или Молчун, но все же не столь опытный, каким себя выставляет. Если бы он мог выполнить хотя бы половину своих угроз, то превратился бы в опасность для Взятых. Молчун последовательнее его, а Гоблин более изобретателен.
Теперь Одноглазый несколько ночей не сомкнет глаз, изобретая способы расквитаться с Гоблином за то, что тот утер ему нос. Для меня остается загадкой, почему они до сих пор не убили друг друга.
Отыскать Хромого оказалось труднее, чем этого пожелать. Мы шли по его следу до леса, где отыскали заброшенные земляные укрепления и множество тел мятежников. Из леса мы спустились в широкую долину, прорезанную искрящимся на солнце ручьем.
– Что за чертовщина? – спросил я Гоблина. – Странно…
Весь луг был усеян приземистыми, широкими и черными бугорками. Повсюду лежали тела.
– Одна из причин, по которым боятся Взятых. Смертоносные заклинания. Из-за их жара вспучилась земля.
Я остановился и осмотрел один из бугорков.
Черный круг словно провели циркулем – его граница была четкой, как нарисованная пером. На почерневшей земле лежали обугленные скелеты. Мечи и наконечники копий походили на слишком долго пролежавшие на солнце куски воска. Я заметил, что Одноглазый не в силах оторваться от жуткого зрелища.
– Когда ты сумеешь это повторить, я стану тебя бояться.
– Если я такое сумею, то стану бояться сам себя.
Другой круг оказался точной копией первого. Ворон остановил лошадь рядом со мной.
– Работа Хромого. Я такое уже видел.
Я почуял перемену ветра. А вдруг Ворон сейчас в подходящем настроении?
– Когда это было?
Ворон проигнорировал мой вопрос. Нет, он так и не вылезет из своей раковины. При встречах он даже здоровается не всякий раз, так стоит ли надеяться, что он расскажет, кто он такой и кем был.
Холодный человек. Ужасы долины его совсем не тронули.
– Хромой проиграл это сражение, – решил Капитан. – Теперь он бежит.
– Будем и дальше следовать за ним? – спросил Лейтенант.
– Эта страна нам незнакома. Здесь гораздо опаснее действовать в одиночку.
Мы ехали по следу насилия, полосе уничтожения. Вокруг расстилались вытоптанные поля. Сожженные деревни. Мертвые люди, зарезанные животные. Отравленные колодцы. Хромой оставлял за собой только смерть и опустошение.
Нам было приказано помочь удержать Форсберг. Присоединяться к Хромому мы не были обязаны. Я вообще не хотел бы иметь с ним дела. Не хотел бы даже находиться с ним в одной провинции.
По мере того, как следы разрушений становились все более свежими, Ворон проявлял возбуждение и тревогу, погружался в себя, накапливая решимость, и все чаще прибегал к жесткому самоконтролю, за которым нередко скрывал свои чувства.
Когда я размышляю о характерах своих товарищей, мне часто хочется обладать одним небольшим талантом – умением заглянуть им в душу и сорвать покров с того темного и светлого, что ими движет. Но, быстро заглянув в джунгли собственной души, я благодарю небеса за то, что не могу этого сделать. Тот, кто едва выдерживает сражение с самим собой, не имеет права копаться в чужих душах.
Пузо, высланный в дозор, торопился нам навстречу, но мы и без него знали, что подобрались близко. Весь горизонт порос высокими косыми столбами дыма. Эта часть Форсберга оказалась плоской, равнинной и восхитительно зеленой, и столбы маслянистого дыма выглядели на фоне синего неба святотатством.
Ветра почти не было. День обещал стать очень жарким.
Пузо остановил коня возле Лейтенанта. Мы с Ильмо бросили обмениваться бородатыми байками и прислушались. Пузо показал на столб дыма:
– В деревне еще остались люди Хромого, Капитан.
– Ты с ними разговаривал?
– Нет. Башка решил, что вы этого не одобрили бы. Он ждет на околице.
– Сколько их там?
– Двадцать или двадцать пять. Пьяные и злые. Офицер оказался хуже своих солдат.
Лейтенант обернулся:
– А, Ильмо. Сегодня тебе повезло. Возьми десять человек и езжай следом за Пузом. Осмотрись в деревне.
– Проклятье, – процедил Ильмо. Он хороший солдат, но жаркая весна сделала его ленивым. – Ладно. Масло, Молчун, Карапуз, Блондин, Козел, Ворон…
Я многозначительно кашлянул.
– Ты свихнулся, Костоправ. Ну, хорошо. – Он быстро посчитал на пальцах, назвал еще три имени. Мы построились рядом с колонной. Ильмо провел быструю проверку – убедиться, что мы не забыли прихватить головы. – Тронулись.
Мы пришпорили лошадей. Пузо привел нас в рощу, откуда открывался вид на разоренную деревню. Там нас ждали Башка и Поддатый.
– Есть изменения? – спросил Ильмо.
Поддатый, у которого сарказм в крови, ответил:
– Пожары догорают.
Мы посмотрели на деревню. От увиденного у меня стало выворачивать желудок. Зарезанный скот. Мертвые собаки и кошки. Искалеченные трупики детей.
– Нет, только не дети, – пробормотал я, даже не сознавая, что думаю вслух. – Ну почему опять дети?
Ильмо посмотрел на меня как-то странно – не потому, что зрелище тронуло и его, а из-за нехарактерного для меня сочувствия. Я видел много мертвецов, но не стал ему пояснять, что для меня существует большая разница между убийством взрослого и ребенка.
– Ильмо, я должен туда пойти.
– Не глупи, Костоправ. Что ты сможешь сделать?
– Если я смогу спасти хотя бы одного ребенка…
– Я пойду с ним, – заявил Ворон. В его руке появился нож. Должно быть, он обучился этому трюку у фокусника. Он показывает его, когда нервничает или сердится.
– Надеешься запугать двадцать пять человек?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});