Читать интересную книгу Глядящие из темноты - Максим Голицын

— Ну, знаешь… — он совсем ее не понимал, не мог понять.

И тут он услышал музыку.

В ней не было ничего человеческого — странные, непривычные слуху созвучия, но все-таки это была именно музыка, холодная, чистая; точно кристаллы кварца, друзы молочного шпата, в которых каждая грань начинает жить самостоятельной жизнью, если на нее направить пучок света.

— Слышишь? — спросил он.

Она подняла голову, закусив губу и напряженно прислушиваясь.

Потом, в свою очередь, спросила: — Что?

— Эти… эти звуки?

— Вода капает, — неуверенно предположила девушка.

Она стояла, прижимая к груди детский башмачок.

— И все? —Да.

Глядела на него прозрачными глазами, в которых играл отблеск фонаря — две ярко-красные точки. Леон не удивился. Почему-то ожидал чего-то в этом роде.

Он потянул девушку за руку туда, где чужой, медлительный, холодный голос — не понять, инструмент или существо, — вел сложную, как математическое уравнение, мелодию — так могла петь сама гора, будь она одушевлена.

Он пошел на зов, и музыка становилась громче. Штрек оборвался внезапно: они оказались в пещере, размеры которой он ощущал даже в темноте. Он поднял фонарь: своды, с которых правильными рядами, точно органные трубы, свешивались сталактиты, уходили вверх, теряясь во тьме, на полу стояла вода — в черном озере, отражаясь от многочисленных каменных граней, играл свет фонаря; странные фигуры стояли там — по колено в воде, по пояс, и ему потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что это всего-навсего наплывы под сталактитами — столбы, каменные грибы и кургузые деревья. Фигуры с крыльями, с лицами, белые, в белых балахонах — слишком совершенные, чтобы состоять из плоти и крови, слишком человечные, чтобы быть просто игрой природы.

Музыка носилась по залу, взлетала вверх к каменным трубам, плескалась в озере. Потом оборвалась — так же внезапно, как и началась.

Вода капала со сталактитов, разбегалась четкими кругами по озеру, блики играли на лицах нерукотворных скульптур, и оттого казалось, что они гримасничают. Сорейль у него за спиной пронзительно завизжала.

В этом странно гармоничном мире ее визг был таким нестерпимым, что он чуть не ударил ее.

— Ты что?

Она судорожно зажала себе рот обеими руками, потом, овладев собой, с трудом произнесла:

— Скорей! Сударь, нужно бежать отсюда. Это же… Она вновь заткнула себе рот, трясясь от страха.

Он лишь сейчас почувствовал, до чего ему холодно; раньше он этого не замечал. Сырой, могильный, липкий холод заполз за шиворот и сейчас развлекался, трогая его беглыми пальцами. Глаза у девушки стали совсем безумными, свет фонаря дергался и плясал в них: точь-в-точь как в черной воде подземного озера. Она схватила его за полу куртки и отчаянно потянула назад — он оступился и чуть не уронил фонарь.

— Да приди же в себя!

Но она, повернув к нему искаженное страхом лицо, которое вдруг утратило человеческие черты, продолжала обеими руками с неожиданной силой тянуть его к выходу из пещеры. Он сделал неуверенный шаг назад, и она, убедившись, что он поддался на ее уговоры, развернулась и побежала по штреку, слепо ударяясь о стены.

Ему не оставалось ничего, как последовать за ней — он нырнул в темное отверстие… показалось ему или нет, что в подземном зале свет с их уходом не померк, а вспыхнул сильнее, казалось, сам тяжелый, влажный воздух пещеры светится. Музыка возникла вновь — теперь в ней звучало холодное торжество. Он бежал за девушкой по темному коридору, а в спину им несся заливистый детский смех…

* * *

Он и сам не помнил, как они выбрались на поверхность. Сорейль рухнула на землю, трясясь и всхлипывая. Он огляделся. Это был тот самый вход в шахту: на фоне рассветного зеленоватого неба темнели очертания разрушенных бараков, на горизонте зубчатой стеной высился лес.

«Господи, — подумал он, — да ведь уже утро! Сколько же мы там пробыли?»

В голову ему закралось чудовищное подозрение, что они пробыли там не ночь — во всяком случае, не одну ночь, — лет сто, не меньше… и он с трудом отогнал его от себя, увидев, как из тумана выплыла бесформенная масса, которая, приблизившись, распалась на шумно дышащих лошадей и темную фигуру Айльфа.

— Это вы, сударь? — в его голосе слышалась непривычная робость. — А я уж думал, что вы и вовсе не вернетесь…

— Я и сам начал так думать, — пробормотал он сквозь зубы.

— Лучше бы нам убраться отсюда, — рассудительно произнес Айльф, — вы небось устали, но отдохнуть лучше где-нибудь подальше от этой проклятой дыры.

Сорейль, пошатываясь, встала на ноги. Он боялся, что ее придется уговаривать, но она покорно взобралась на спину лошади.

Он откашлялся. Никак не мог сообразить, что же произошло, и оттого чувствовал себя полным идиотом.

— Может… подождем еще? — неуверенно предложил он.

— О, нет, — она вздрогнула. — Нет-нет. Зачем?

— Как — зачем? А… дети? Они ведь наверняка там. Она мягко сказала:

— Им уже ничем не поможешь. И удивленно добавила:

— Разве вы их не видели, сударь? —Что?

— Они же были там… среди остальных… стояли, смотрели на меня.

И печально добавила:

— Они были такие… белые…

«Она сошла с ума, — в ужасе подумал он. — Эта игра света…»

Он покосился на едущего с ними бок о бок Айльфа. Тот хмыкнул, но ничего не сказал.

Она, не обращая внимания на его реакцию, продолжала:

— Наверное, они пока им больше не нужны. Вот и поставили их там… Что поделаешь…

«Точно, сошла с ума. Может, — подумал он, — детишки погибли еще раньше — утонули, свалились в яму… может, еще тогда, в первый раз, у нее на глазах. Вот она и вообразила невесть что. Берг был прав — они совсем другие. Я никогда их не пойму. Я обманулся потому, что до сих пор видел лишь внешнюю сторону — приемы, обряды, празднества… А что под этим скрывается — какая бездна? Что проступает, когда сдернут непроницаемый покров формальных приветствий, ритуальных фраз и вежливых поклонов? Зря я поддался на се уговоры. Зря я вообще взялся за эту работу… я не гожусь для нее. Какой из меня этнограф? Да, Берг… нужно связаться с ним. Он небось беспокоится».

В лиловой предрассветной мгле они молча пересекли скальное ущелье; солнце вставало у них за спиной, заставляя туман, лежащий в низине, вспыхивать желтым и красным, точно где-то в самом сердце клубящегося морока горел скрытый костер.

Сейчас, вдали от мрачного лабиринта штолен, ночные приключения показались Леону нереальными — сон во сне… человек наделен воображением, и возможно, именно это и делает его человеком, но как отличить действительность от вымысла, от наваждения — такого яркого, что его можно принять за действительность? Там, в темноте и давящей тишине тупиков и переходов, среди молчаливых горных пород, не строит ли разум на основе недостаточной информации иллюзорные картины — чтобы потом принять их за достоверные? И что видела Сорейль? Как проверить, чье воображение оказалось ближе к реальности — какой бы невероятной эта реальность ни была?

— Остановимся здесь, сударь? — спросил Айльф.

Он кивнул и натянул повод, придерживая лошадь.

* * *

Берг осторожно покрутил шеей, натертой жестким церемониальным воротником. Ему было слегка не по себе — терранский амбассадор работает в одиночку лишь в исключительных случаях. Быть может, хотя он сам и отказывался себе в этом признаваться, он просто привязался к своему простодушному и несколько восторженному напарнику, единственной живой душе, связывавшей его с далекой Землей — в этом огромном зале, в городе, графстве, да и на всей планете.

В зале было полным-полно народу, но, в отличие от давешнего празднества, здесь царила напряженная тишина. Обычай не велел излишне бурно проявлять свои чувства, и разряженные люди, сгрудившись на фоне не менее пестрых гобеленов, тихонько переговаривались между собой.

Берг стоял далеко не в первом ряду.

«Это и понятно, — говорил он сам себе, — первоначальное любопытство, вызванное появлением в Солере амбассадоров неведомой страны, потихоньку начало угасать; точь-в-точь как пламя сверхновой, неразличимое в закатном свете. Послы неведомой Терры (а следовательно, и сама Терра) оказались людьми достойными, но явно безвредными — от неведомой Терры не исходило угрозы, которая заставила бы, по крайней мере, считаться с ее представителями. Выгод же особых тоже пока не предвиделось — тем более что лордов Солера теперь беспокоили совсем иные, насущные дела… Сам же по себе посол не настолько важная птица, чтобы торчать в первом ряду дворцовых церемоний. Хотя нет, — подумал Берг, — вот этот-то в первых рядах».

В первых рядах располагался посол Ретры Эрмольд, прикрываемый со спины секретарем. «Оно и понятно, — уныло подумал Берг, — Терра-то невесть где, а могущественная Ретра — вот она, на расстоянии нескольких дней пути…»

«Не земля, — подумал Берг, — лоскутное одеяло». Когда-то в Срединных землях было несколько независимых государств, яростно сражавшихся друг с другом за господство на материке. Пока Ганед-Основатель, прекрасный стратег и отважный воин, возвысившись, как это обычно бывает, из какой-то боковой ветви (и то сомнительно) правящей династии, не перерезал тех, кто стоял у него на пути, не сел на трон Западного королевства и, буквально за полтора десятка лет, не прибрал под свою руку все мало-мальски достойные внимания графства. Его наследник, Ганед Второй, Продолжатель, достойно продолжил дело отца, и вскоре все Срединные земли стали одним, единым королевством со столицей в Ретре. Яростные битвы (вот когда были проложены военные дороги) постепенно сменились затишьем, сонной одурью, какой-то из наследников династии еще попробовал было отправить войска на завоевание Восточных побережий, но там, на восточных рубежах империи, творилось черт знает что, войско, так и не встретившее достойного сопротивления, поглотила пустыня, вернулись назад единицы, и никаких новых попыток освоения местной ойкумены больше так и не предпринималось.