Глянув на посеревшие лица, я усмехнулся и убрал серп подальше. Потом, погрозив незадачливым жрецам кулаком, сел на телегу и тронул вожжи.
Едва успел выехать на тракт, как услышал: «Помогите! Спасите!» Пришлось возвращаться…
— Я вам говорил, чтобы пока не орали? — спросил я, подходя ближе и вытаскивая нож. — Не обижайтесь…
Убивать деревенских дураков или резать им языки я не стал. Колышек, вставленный в рот и завязанный сзади веревочкой, позволяет издавать только глухое мычание. С дороги их никто не услышит. Но если Пауль догадается распутать веревочки у Пьера, а Пьер — у Пауля, живы будут. Ну а коли не догадаются — не судьба…
На шпилях развевались флаги, на каждом медведь, вставший на дыбы (то ли герб города, то ли герб владетеля?). Название можно не спрашивать. Раз на гербе медведь, стало быть, город звался как-нибудь вроде «Медвежьегорска», «Медвежьего логова» или «Берлоги». Словом, что-то вроде Берлина.
Останавливаться в городе на ночлег я не рискнул. Какой-нибудь фермер возьмет и опознает телегу и коня братьев. Кивал встречным, снимал шапку перед верховыми и теми, кто носил на боку меч.
На ночь свернул в лесок, выбрал полянку и стал распрягать лошадь. Распрячь-то я ее распряг, а потом сел и задумался. А как я буду ее обратно запрягать? Оседлать коня — это совсем не то, что его распрячь-запрячь… Сообразил — нужно записать последовательность действий по распряжке, а завтра все сделаю в обратном порядке! Нацарапал на куске коры схему и сел доедать холодную курочку, оставшись вельми доволен собой. Зря, что ли, мантию бакалавра носил? С тем и заснул.
— Проснись, старичок, лошадь проспишь! — услышал я веселый голос, ощутив сквозь сон что-то острое и холодное у горла.
Как же так? Подпустил! Раньше за мной такого не водилось. Старею.
— Быстрей шевелись, — поторопил меня другой голос.
Сильные руки помогли сползти с нагретого за ночь ложа. Спотыкаясь и натужно кряхтя, я встал.
Парень лет двадцати, белозубо улыбнувшись, помахал ножом у меня под носом. Решив, что старый хрыч угрозы не представляет, убрал клинок в ножны.
— Кто такой? Куда едешь? — отрывисто спросил он.
— Крестьянин я, домой еду… — ответил я, виновато пожав плечами, украдкой посмотрев по сторонам.
Лошадь, которую я уже считал своей, спокойно, безо всяких записей седлал, то есть запрягал второй разбойник, казавшийся мне ровесником (не тому возрасту, на который я выглядел, а тому, что был на самом деле). Попутно он осматривал поклажу.
«Вот сволочи!» — ругнулся я мысленно. Не иначе попался разбойникам. Или — крестьянам, что иногда шалят на дороге…
— А где же у тебя дом-то, крестьянин? — поинтересовался обладатель веселого голоса, а потом без предупреждения ударил меня кулаком в живот: — Врешь, скотина!
Я упал и правдоподобно застонал, показывая, как мне больно, а обидчик, беззлобно спросив: «Куда же ты едешь, если дальше ехать некуда?» — пнул носком сапога под ребра.
«Вот гад!» — думал я, катаясь по земле, пытаясь сдержать крик, — зацепил по ребру, ушибленному проклятым кузнецом. Зато, пока катался, успел увидеть еще одну фигуру, стоящую чуть в стороне.
— Хватит! — услышал я женский голос.
Судя по властному тону — атаманша. Редкость, конечно, но бывает, что баба в атаманах ходит. По голосу судить — не старая. Лет… двадцать, от силы — двадцать пять.
Я замер, поджал под себя руки и ноги и, тихонько поскуливая, поднял голову, пытаясь рассмотреть — что тут такое?
Женщина была на расстоянии двадцати шагов, да еще и с луком в руках.
— Лазутчик он, — уверенно заявил молодой. — Чего его жалеть?
— Если лазутчик, нужно допросить, — подтвердил второй, оставляя мои пожитки и направляясь к нам: — Нужно поспрашивать, кто его послал, зачем.
— Допрашивайте, а потом прирежьте, — жестко сказала женщина.
«Добрая девушка! — хмыкнул я про себя. — Как бы к ней приблизиться?»
— Лазутчик я, лазутчик… — забормотал я, принимаясь елозить по земле, как испуганная гадюка. Увильнув от очередного пинка, подполз к атаманше и схватил ее за ноги: — Не убивайте меня, милая госпожа, все расскажу…
Женщина, гадливо морщась, попыталась отпихнуть меня ногой:
— Пшёл вон, тварь!
— Ну чего ты нам скажешь? — поинтересовался молодой и пнул меня в бок. Гаденыш!
Когда мужчины склонились надо мной, я распрямился, как сжатая до предела тетива…
С атаманшей пришлось возиться — вырывалась и царапалась, а бить ее кулаком я пока не стал. С трудом, но удалось уронить на землю и связать руки тетивой, срезанной с ее собственного лука.
Пока возился с фрау, зашевелились мужчины. «Старею», — снова подумал я, разыскивая веревку. С полгода назад она бы не понадобилась. Полежали бы часок-другой, а я бы за это время успел многое сделать. Увязав пленников, усадил их рядышком и сел напротив. Посмотрев на лицо атаманши, отвел глаза…
— Что, нравлюсь? — спросила она с вызовом.
Я промолчал. Девушка когда-то была красивая. Когда-то, потому что кто-то довольно умело ее изувечил — рот разрезан едва ли не до ушей, а вместо носа торчат две черные дыры.
— И что же мне с вами делать? — вздохнул я, стараясь не смотреть на жуткие шрамы.
— Да пошел ты… — отозвалась атаманша.
— Подожди-ка, — вдруг выкрикнул пожилой. — Руки-то у тебя…
Чего он там разглядел? А, следы кандалов. А ведь и поносил-то всего ничего… Ухмыльнувшись краешком рта, поправил рукава и показал на ноги:
— Там тоже.
— Свежие, — кивнул с пониманием пожилой. — Беглый?
— Беглый. С серебряных приисков.
— Колодник! — улыбнулся пожилой и продекламировал: — Стенка, балка, потолок, позолоченный замок…
— Чтоб замочек нам открыть, нужно кое-что добыть… — ответил я и поинтересовался: — Какой «инструмент»?
— Раньше гвоздиком был. Ну теперь ножницы. А он, — кивнул на молодого, — вообще без профессии.
Ножницы, они же ночные парикмахеры, что стригут прохожих.
— Я — стрелка, — с гордостью сказала женщина. — Но можно — Марта.
Вона! Целая стрелка! Я знал (узнаешь, если всю жизнь якшаешься с головорезами и жуликами!), что стрелкой именуется наемный убийца, предпочитающий бить жертву из лука. Есть арбалетчики-стрелочники, но они ценятся ниже. Кстати — хоть мужчину, хоть женщину, но убивца будут звать стрелкой безо всякого уничижительного значения.
Понятно, почему верховодит баба. Наемный убийца ценится выше, нежели грабитель или разбойник (но ниже, чем вор-домушник или медвежатник).
— А ты? — цепко посмотрел на меня «парикмахер».
— «Перышко». А вообще, по жизни — драбант, ландскнехт… Кто там еще? В общем, наемник, — представился я, перечислив все «титулы». И чтобы сразу ответить на вопросы, которые еще не заданы, пояснил: — «Слово» знаю, потому что друг сказал.
— И друг у тебя в силе, коли наемнику «слово» доверил, — хмыкнула атаманша.
— Вроде того, — согласился я, еще не решив — стоит ли им говорить о друге-короле.
— Может, развяжешь? — поинтересовался пожилой.
— Хм… — покачал я головой. — Может — и развяжу. Но потом…
— Не доверяешь? — спросила Марта без обиды.
— Есть немного, — кивнул я. — А вы бы доверились? То, что «слово» знаете, еще ни о чем не говорит. Может, поймали какого бедолагу. Под пытками все расскажешь…
Молодой, услышав последнюю фразу, гордо простонал:
— Я и под пыткой не скажу.
— Глупый ты, жизни не видел, — усмехнулся пожилой. — На дыбе не висел. А если бы тебя на «кобылу» посадить, соловьем бы запел.
— Какую кобылу? — не понял парень.
— У наемника спроси…
— А ты откуда знаешь? — удивился я. — Сидел?
— Сам, слава Богу, на «кобыле» не ездил, — покачал головой пожилой, — но видел. Я в рудниках господина Флика шесть лет кайлом махал, пока серебра под свой вес не нарубил. Хорошо, тощий был, а не то еще лет на пять хватило бы.
— И «гнома» синего помнишь?
— Кто ж его, падлу, забудет? У нас тут много таких бродит, кто ему глотку жаждет перегрызть. А у меня мечта — найти господина обер-берг-мастера да серебром его досыта накормить. Чтобы и в пасть породы насовать, и в задницу.
— Ладно, — кивнул я и стал разрезать веревки.
Пожилой сразу же захлопотал вокруг парня. Атаманша, намочив платок в ближайшей луже, приложила к посиневшему лбу.
— Как же ты его так, — вздохнул отпущенник. — Мог бы полегче…
— Разозлился, — объяснил я. — Этот щенок меня в ломаное ребро пнул…
— А ты бы не пнул? — огрызнулась Марта, меняя тряпку: — Крестьянин, видите ли, а сам — тоффель тебе в дышло, прямо в болото прется. Где это видано, чтобы крестьяне в болоте жили? Мы и решили, что лазутчик. В Ульбург он едет… Где хоть он?
Действительно, где? Я задумался. Взяв ветку, принялся чертить на земле план местности, по привычке размышляя вслух: