другому достаточно больно. И вдруг на одном дыхании с ненавистью выпалила: «Я тебе изменила!»
В комнате повисла тишина. Внутри же в этот момент между ними все рушилось с адским грохотом, как после самого сильного атомного взрыва. И это она. Она тремя словами взорвала за секунду их отношения, его, себя, детей, семью, больше десяти лет брака. Перед глазами все плыло, но было видно застывшее от боли и ненависти лицо мужа.
Потом он что-то тихо говорил. Она что-то сдавленно отвечала. После сказала, что оставаться сейчас рядом невыносимо и не против ли он, если она уедет переночевать в гостинице. Он был не против.
Села в машину. Вырулила из поселка и медленно поехала по городским белым от снега улицам. В ушах звон, в голове пустота… Она не думала, что дальше, не думала о нем, не думала о себе. Пустота, звон и белый снег. Надо выпить. Просто надо выпить.
Купила в магазине бутылку коньяка, сделала пару глотков еще за рулем. Вот так. Так лучше.
В гостинице единственным свободным номером оказался номер для новобрачных. Сняла его, заказала бутылку дорогущего шампанского и самый изысканный салат с рукколой.
Номер оказался небольшим, но очень милым. Наверное, влюбленным здесь хорошо. Через пару минут в дверь постучали. Принесли шампанское и салат. Она со смущением достала из кошелька чае вые и протянула консьержу, надеясь, что поступает верно, как видела в кино. Симпатичный юноша с улыбкой взял деньги и, пожелав хорошего вечера, удалился.
Включила телевизор, разделась, скинув одежду на пол, и легла с шампанским в руках в белые, приятные телу простыни двуспальной кровати для молодоженов. Поднесла бокал к свету, рассматривая узоры поднимающихся пузырьков, и вдруг усмехнулась. А ведь и правда смешно. Словно она праздновала в номере для тех, кто начинает свой брак, разрушение собственного замужества, собственной жизни. Такая вот ирония…
Она весь вечер валялась и смотрела телевизор, все больше хмелея, но стараясь растягивать удовольствие. Так хотелось, чтобы этот день со вкусом шампанского и коньяка, белыми мягкими простынями, кусочками молочного пармезана на зеленых листьях рукколы никогда не кончался. Она бы отдала все, чтобы часы остановились и не пришло завтра. Все, чтобы никогда не начать жить утро после атомного взрыва.
В системе созависимый – зависимый нет плохих и хороших, правых и виноватых, святых и грешников. Есть двое, которые на самом деле друг без друга не могут и каждый из которых имеет свою неосознаваемую нужду в этом союзе.
Они оба – дети дисфункции, дети, выросшие в семьях, где часто было небезопасно и не хватало внимания. Они оба не знают себя настоящих, отчасти из-за того, что взрослые в свое время не смогли узнать их. Они оба боятся близости, даже скорее не умеют быть по-настоящему искренне близко. Они оба с большой дырой внутри. По сути, они оба в депрессии. Они похожи почти как две капли воды, кроме одного – выбранного психикой способа с депрессией справляться. Для одного способом не чувствовать внутреннюю боль стало сосредоточение всего своего внимания на веществе, для второго – перевод всего своего внимания на партнера.
Большая иллюзия в том, что созависимый – это «взрослый» рядом с зависимым. Он взрослый рядом с тем и в жизни того, кто беспомощнее его (виноватее, потеряннее, меньше, «хуже» в его представлениях), в своей же собственной жизни созависимый не знает, ни чего он хочет, ни куда ему двигаться, ни где его границы. «Почему ты не бросаешь его?» – часто спрашивают жен алкоголиков. И вы услышите много ответов и про детей, и про то, что он без меня умрет, и много еще чего. Но никогда не услышите правды: «Я не знаю, как жить свою жизнь. Я не умею жить, не спасая его, не страдая от него, не жертвуя всем для него. Рядом с ним я знаю, кто я».
Двое потерянных, ненаполненных, эгоцентричных детей (что абсолютно нормально для детей, но ненормально для взрослых), вынужденных делать вид, что они взрослые люди. Маленькие нарциссы, самоутверждающиеся друг за счет друга, переполненные виной и стыдом, не умеющие признавать свои ограничения и ошибки. Двое, которые в этой встрече полярностей могут друг через друга вырасти, каждый признав недостающее в себе, но в итоге способный только уничтожать в другом то, что потеряно у себя.
Пожалуй, сложнее всего нашему сознанию вместить двойственность, даже скорее многомерность, мира (отсутствие «хороших» и «плохих», «правых» и «виноватых», «добрых» и «злых»).
Принятие сложной картины реальности, где «добрый» в том числе «злой», «плохой» в том числе «хороший», а «виноватый» много в чем «прав».
И, наверное, столкнувшись с зависимостью (своей, близких, знакомых), эта сложнопомещающаяся – отчаянно желающая расщепиться на воюющие части – двойственность (как внутреннего, так и внешнего мира) наиболее ярко проявляется.
К зависимому есть доля сочувствия, но одновременно понятное возмущение оттого, что он ведет себя инфантильно и пользуется другими.
Созависимый, безусловно, страдает, но, выбирая страдание вместо решений, способствует употреблению.
И тот и другой хотят помощи, но исключительно такой, какой они ее себе представляют, удобной и понятной им, не требующей непривычных усилий.
Зависимый не виноват (не выбирал быть зависимым), но несет полную ответственность за приносимый себе и близким ущерб. И «это сильнее меня» – вообще не аргумент, если нет последовательных действий, направленных на взятие заболевания под контроль.
Из них двоих открыто агрессивно ведет себя, как правило, зависимый, но, как известно, агрессии в системе всегда поровну, просто у созависимого она часто в пассивной, обвинительно-страдательной форме.
Созависимый не виноват как в зависимости партнера, так и в своем когда-то выборе, но несет ответственность за выбираемые на сегодня стратегии нахождения рядом.
И «я хочу ему помочь» – тоже не аргумент, если помощь заключается в родительстве над зависимым, тогда как нуждается зависимый ровно в противоположном, о чем сильно не хочется услышать.
Созависимый уверен, что вся проблема в зависимости, но, когда зависимый начинает выздоравливать, именно созависимый нуждается в помощи, потому что не умеет жить, не спасая.
Зависимый демонстрирует, что ни в ком не нуждается, хотя внутри тоскует по близости. Созависимый, кажется, не может жить без слияния, но на самом деле давно задыхается без отдельности.
Зависимый частенько делает вид, что ему все равно, хотя внутри считает себя виноватым во всем. Созависимому отчаянно не все равно, но внутри зачастую он также считает себя виноватым во всем.
При этом внешне зависимый обвиняет созависимого, что все дело в нем. Созависимый обвиняет зависимого, что все дело в нем. А дело-то как