безоружен. Других особых талантов нет. Возможно, поможет индийская йога. Здесь интернета пока не придумали, «реакционные буржуазные» книжки недоступны. Сделаешь?
— Сделаю выборку. Жди.
Как я думал, не существует параллельного течения времени — реального, в котором живёт пришелец и откуда он меня выпер, и моего субъективного. Он мог справиться с выборкой за минуту, но заявиться ко мне только к концу зимы. Или вещать битый час о концентрации праны в представлениях каких-то монахов, возвращаясь к себе в будущее ровно в миг отправления.
Лишь в октябре, вернув себя в достойный вид, а вес согнав до нормальной комплекции гимнаста-малолетки, я рискнул позвонить, а потом подъехать к Когану. Признался о том разговоре с Ботвинником и предупредил: мама перед защитой идеологически выверенной диссертации как огня боится разговоров о нашем происхождении. Поэтому любой намёк, что в пятой графе её паспорта могла бы стоять иная национальность, спровоцирует извержение Везувия.
— Ты знаешь, Валера, может, оно и к лучшему, — вздохнул тренер. — Мы с Ботей не раз брали «золото» на чемпионате Союза и на всяких ведомственных союзных чемпионатах. А в зарубежные поездки не ездили. Олимпиады для нас закрыты, хоть мы постоянно роняли на ринг русских, кто вместо нас ехал за границу и проигрывал. В пятидесятые это называлась «борьба с космополитизмом». Сейчас её вроде нет. Но спроси папу, сколько евреев учится на их истфаке, кузнице партийных кадров? На юрфаке, на журфаке? Только скрывающие родство с нами как твоя мама. Почему-то армян или других советских азиатов пускают охотно. А вот китайцев и корейцев придерживают.
— Шахматисты?
— Ну а что поделаешь, если там сплошь евреи? Разве что Петросян да Карпов, гоев можно по пальцам пересчитать. Шахматист Ботвинник за мировую корону может бороться, боксёр Ботвинник — не смей даже думать. Так что, ты — русский. Или «гусский», как говорит мой Моня. Ему из-за пятой графы тоже лучше бы в шахматы.
— Когда встретитесь с мамой?
— Может, лучше — с папой? Коль мама занята, говори, что ездишь на тренировки на «Динамо». Не уточняй к кому. И перчатки дома не храни.
— Врать нехорошо.
— Но умалчивать — допустимо. Дай рабочий номер твоего отца!
Через пару дней папа, исполненный таинственности, зашёл в мою комнату, когда ма шумела водой и гремела кастрюлями на кухне.
— Я подписал товарищу Когану родительское согласие на начало занятий боксом. С условием: первое время — никаких спаррингов.
— Хорошо… Па, чем дядя Володя тебя подкупил?
— Билетами на финал чемпионата СССР! С оплатой проезда и проживания в гостинице вместе со сборной БССР, представляешь?
Представляю. Это сладкое слово «халява». Уважаю евреев. Понимают как действовать.
— Спасибо, папа. Надеюсь, приедешь на чемпионат с моим участием.
Он посмурнел.
— Одно дело — физкультура, сынок. Другое — профессиональный спорт. Я вот смотрю на кафедру физвоспитания БГУ, там сплошь бывшие мастера спорта. После сорока — у всех проблемы. А уж как их всякой химией накачивают…
— Па, ты же знаешь. У меня самое крепкое здоровье в мире, но я всё равно буду беречься, на дам себя колоть, пусть даже это стоит мне чемпионства.
Тем более, точно знаю — мне пофиг спортивная наркология. В Сирии в одной из командировок змея цапнула. Ну, чесалась нога минут пять, и что? Это не пулю из брюха выковыривать.
Естественно, ему про мои похождения в прошлых жизнях знать не обязательно. Радующийся взаимопониманию с сыном, а также маленькому секрету от мамы, он чмокнул меня в макушку и оставил наедине с домашним заданием по математике.
Решать все эти примеры в третьем классе было просто. Сложно оформить как требовала учительница — в «правильных» клеточках в столбик, аккуратно, без помарок и исправлений.
На удивление трудно давался русский язык. Вроде бы владел им свободно ещё до рождения из нынешней мамы, но только разговорным и чтением, писаниной не увлекался. Кто придумал «жи», «ши» и прочие никому не нужные правила? Тому точно уготовано самое горячее место в загробной зоне.
А ещё прибавился белорусский язык. Бедная моя детская голова!
Но всё это искупила возможность заняться, наконец, боксом по-настоящему. В девять лет, а не в двенадцать или в четырнадцать. Почему-то навязанное мне задание отступило далеко на второй план. Этот спорт был привлекателен сам по себе, не только возможностью утолить чаяния властвующего надо мной инопланетянина и зашибить деньги. «Ведь бокс — не драка, это спорт отважных и тэ-дэ», пел Высоцкий и был сто раз прав. Мои преимущества — умение концентрироваться и восстанавливаться — компенсировались отсутствием врождённых талантов. Когда я выйду на ринг, сначала любительский, много позже — на профессиональный, всё в гораздо большей степени будет зависеть от результатов тренировок, чем от демонических способностей. А ещё от миллиона случайностей. Вот, у тех же Когана с Ботвинников спортивные перспективы перечеркнула злосчастная пятая графа в паспорте. Хоть, наверно, оба по большому счёту не считают своё еврейство неудачей.
Итак, сразу после уроков я понёсся на «Динамо», в спорткомплекс около известного всем минчанам футбольного стадиона. Ступив в раздевалку, ощутил этот непередаваемый запах спорта, впитавшийся в стены, скамейки, шкафчики и даже в пол аромат терпкого мужского пота, пролитого ради… победы? Но побед достигают единицы, в одной шестнадцатой любых сорев начинают тридцать два парня в каждой весовой категории, медали получают лишь четверо, проигравшие финалистам обычно не бьются за бронзу.
Главное — ради победы над самим собой. У каждого случается, поначалу — довольно часто, что болят ушибы, кровит лицо, растянуты сухожилия на запястьях, голова кружится после пропущенных ударов, и рациональная часть сознания вопрошает: ну и нафига тебе это счастье дальше? Куда проще забросить спорт или уйти в более травоядный и менее травматичный его вид.
И всё равно, невзирая на сопротивление каждой клеточки тела, заставить себя прийти в раздевалку, встать в общий строй и услышать команду «побежали», дорогого стоит. Такой парень, пусть в боксе не завоюет золотых медалей, добьётся многого.
Как назло, в числе других переодевались трое, памятные мне по первой смене в «Трудовых резервах» — терпила Володя, чернявый Моня и его приятель Даник, что сомневался в моей крутости на разборках у пристани.
— Кто к нам пожаловал! — усмехнулся Володя. — Шпанёнок с Луначарского! Что ты здесь забыл?
— И вам здрасьте, коллеги, — при слове «коллеги» грянуло дружное ржанье, смеялись даже незнакомые мне пацаны, не катавшиеся в спортлагерь — или за компанию, или уже наслышанные про