Читать интересную книгу Вилла Грусть - Патрик Модиано

В вестибюле гостиницы многие глядели на нас, затаив дыхание. Пес бежал впереди, пританцовывая. Он всегда пританцовывал, когда его выводили в необычное время.

Мы поднялись на фуникулере.

Миновав улицу Руаяль, мы пошли по улице Пармелан. И чем дальше мы продвигались, тем больше изменялся город вокруг. Позади остались все искусственные курортные красоты, все дешевые опереточные декорации, на фоне которых умер с тоски в изгнании старый египетский паша. Роскошные магазины сменились продуктовыми лавками и мастерскими, где чинят мотоциклы, — просто удивительно, сколько здесь этих мастерских! Иногда они шли одна за другой, и перед ними на тротуаре стояли в ряд подержанные «веспасы». Мы прошли мимо автовокзала. Один из автобусов фырчал, готовясь отъехать. На боку у него красовались название фирмы и маршрут: «Севрье Приньи — Альбервиль». Вот и перекресток улицы Пармелан и проспекта Маршала Леклерка, плавно переходившего в обсаженное платанами 201 шоссе, ведущее в Шамбери.

Пес испуганно жался поближе к домам. Его изящный силуэт естественно вписывался в обстановку «Эрмитажа», но здесь, на окраине, вызывал любопытство прохожих. Ивонна шла молча, без труда узнавая дорогу. Наверное, она многие годы ходила здесь в школу или на «званые вечера» (нет, на «балы» — на танцы). А я и думать забыл об «Эрмитаже», я не знал этих мест, но заранее был согласен прожить с Ивонной всю жизнь на 201 шоссе. В нашей комнате будут дребезжать стекла от идущего мимо грузового транспорта, как в квартирке на бульваре Сульт, где мы с отцом прожили несколько месяцев. У меня было прекрасное настроение. Только новые башмаки немного натирали пятки.

Стемнело, когда мы пришли в квартал, где выстроились двух-трехэтажные белые особнячки, похожие на дома в колониях, в европейских кварталах Туниса или даже Сайгона. Лишь изредка попадалось шале с крохотным палисадником, напоминавшее, что мы все-таки в Верхней Савойе.

Я спросил Ивонну, что это за кирпичная церковь там, вдалеке. «Святого Христофора», — сказала она. Я с нежностью представил себе, как она девочкой идет в эту церковь к первому причастию, но не стал ее расспрашивать, чтобы не расстаться с моей фантазией. Чуть дальше был кинотеатр «Блеск». Его серо-коричневый фасад и красные двери с круглыми окошками напомнили мне кинотеатры на окраине Парижа или на проспектах Маршала де Латтра де Тассиньи, Жана Жореса или Маршала Леклерка при самом въезде в город. И сюда она, наверное, ходила в шестнадцать лет. В «Блеске» в тот вечер шел фильм нашего детства — «Узник Зенды». И я представил себе: вот мы с ней покупаем два билета на балкон, вот и зал, знакомый нам с давних пор: кресла с деревянными спинками и доска объявлений рядом с экраном:

«Жан Шермоз, владелец цветочного магазина, ул. Сомейе, 23».

«Прачечная, ул. президента Фавра, 17».

«Магнитофоны, телевизоры и радиоприемники, продаются в магазине на ул. Аллери, 22».

После кинотеатра пошли кафе. Сквозь стеклянную стену одного из них было видно, как четверо молодых официантов с напомаженными волосами, играют в настольный футбол. Зеленые столики стояли под открытым небом. Сидящие за ними с интересом разглядывали пса. Ивонна сняла свои черные перчатки. Вообще, она чувствовала себя здесь как дома, и можно было подумать, что она в своем белом платье вышла на вечернюю прогулку в честь праздника 14 июля.

Мы довольно долго шли вдоль серого деревянного забора с разнообразными афишами: репертуаром «Блеска», приглашениями на церковный праздник и на гастроли цирка. Наполовину оборванный плакат с изображением Луи Марьяно. Старые, полустертые надписи: «Свободу Анри Мартену!», «Алжир собственность французов!» Сердце, пронзенное стрелой, с инициалами. Бетонные фонарные столбы слегка покосились. Шелестящая листва платанов при свете фонарей отбрасывала тень на забор. Ночь была очень теплая. Я даже снял пиджак. Мы остановились у входа в огромный гараж. Справа на дверце дощечка с надписью готическим шрифтом: «Жаке». И сверху вывеска: «Запасные части к американским автомобилям».

Он ждал нас на первом этаже в комнате, бывшей, видимо, и гостиной и столовой одновременно. Два окна и застекленная дверь выходили прямо в огромное помещение гаража.

Ивонна представила меня: «Познакомься, граф Хмара». Я смутился, а он и внимания не обратил. Только спросил у нее ворчливо:

— А твой граф станет есть эскалопы в сухарях? — Он выговаривал слова отчетливо, как парижанин. — А то ведь я приготовил вам эскалопы.

При этом он не вынимал изо рта сигарету, вернее окурок, и щурился. У него был грубый, охрипший голос, как у пьяницы или завзятого курильщика.

— Присаживайтесь.

Он указал на голубой линялый диван у стены. Потом не спеша, вразвалочку удалился на кухню, смежную с гостиной. Слышно было, как он открывает духовку.

Наконец он вернулся и поставил на край дивана поднос с тремя стаканами и целым блюдом печенья под названием «кошачьи язычки». Протянул нам с Ивонной стаканы с бледно-розовой жидкостью. Улыбнулся мне:

— Попробуйте. Адская смесь. Огонь. Называется «Дева Роза»… Попробуйте.

Я пригубил. Отпил. И сразу же закашлялся. Ивонна расхохоталась.

— Дядя Ролан, ему такого нельзя наливать!

Меня удивило и тронуло, как просто она назвала его: «дядя Ролан».

— Что, обжигает? — спросил он, весело таращась на меня. — Ничего, привыкнете.

Он уселся в кресло, тоже некогда голубое и тоже выцветшее, как диван. Потрепал прикорнувшего у его ног пса и отхлебнул глоток адской смеси.

— Ну как дела? — спросил он Ивонну.

— Ничего.

Он покачал головой, не зная, о чем еще спросить. А может, ему не хотелось болтать при незнакомом человеке. Он ждал, что я заговорю первым, но я смутился не меньше его, а Ивонна и не подумала нарушить неловкого молчания. Вместо этого она вытащила из сумочки перчатки и потихоньку стала их натягивать. Дядюшка исподлобья, слегка скривив рот, следил за этой странной длительной процедурой. Долгое время мы сидели молча.

Я украдкой рассмотрел его. Густые темные волосы, лицо грубоватое, красное, но зато в больших черных глазах с очень длинными ресницами какое-то очарование и нега. Должно быть, в молодости он был красив, хотя и несколько специфической красотой. Губы же, на удивление, тонкие, насмешливые, очень французские.

Видимо, он принарядился к нашему приходу: надел серый твидовый пиджак, широковатый ему в плечах, темную рубашку и надушился лавандовой водой, галстука на нем не было. Я все старался найти между ними родственное сходство. И не нашел. «Ничего, — подумал я, — до конца вечера еще далеко, найду. Вот сяду напротив них и буду смотреть на обоих. И в конце концов, конечно, подмечу сходство в жестах или мимике».

— А у тебя, дядя Ролан, теперь много работы?

Меня удивило, каким тоном это было сказано. В ее вопросе прозвучала и непосредственность ребенка, и бесшабашность женщины, говорящей со своим любовником.

— Ох уж эти мне американские железяки… все эти чертовы «студебеккеры»…

— Замучился, дядя Ролан? — Теперь голос стал совсем детским.

— Да нет. Просто в моторе у них…

Он не докончил фразы, как будто вдруг понял, что нам неинтересно слушать о всяких там технических подробностях.

— Ладно… Ты-то как? — спросил он Ивонну. — Ничего?

— Да, дядя.

Она задумалась о чем-то. О чем?

— И отлично. Ничего так ничего. А не пройти ли нам к столу?

Он встал и положил мне руку на плечо.

— Эй, Ивонна, ты что, не слышишь?

Стол стоял под окном у стеклянной двери, ведущей в гараж. И был накрыт скатертью в клетку — белую и цвета морской волны. На нем — рюмки «дюралекс». Дядюшка усадил меня как раз куда мне хотелось — на стул напротив них. На их тарелках лежали круглые деревянные кольца для салфеток с вырезанными по кругу именами: «Ролан» и «Ивонна».

Дядюшка вразвалочку пошел на кухню, и Ивонна снова пощекотала мою ладонь. Он вернулся с блюдом «нисского салата». Ивонна разложила салат по тарелкам.

— Ну как, вкусно?

— Гра-фу пра-ав-да пришлось по вкусу? — обратился он к Ивонне.

И, по-моему, безо всякой насмешки, с чисто парижскими юмором и любезностью. Кстати, я никак не мог понять, откуда у этого «савойца» (ведь сказано же в статье об Ивонне: «Она уроженка наших мест») такое отличное произношение, какого и в столице теперь не встретишь.

Нет, они совсем друг на друга не похожи. У Ивонны такие правильные черты лица, тонкие руки, изящная шея, что рядом с ней он казался еще более грузным и неуклюжим, чем тогда, когда сидел в кресле. Мне очень хотелось бы знать, в кого она такая зеленоглазая и рыжеволосая, но я слишком уважал французские семьи и их тайны, чтобы спросить об этом. Где теперь отец и мать Ивонны? Живы ли они? Чем занимаются? Я по-прежнему потихоньку наблюдал за Ивонной и ее дядюшкой. Оказывается, у них есть что-то общее в манерах. Например, оба низковато держат нож, когда режут, и медленно несут вилку ко рту, оба одинаково щурятся, отчего вокруг глаз образуются морщинки.