Читать интересную книгу Гиллеспи и я - Джейн Харрис

На первый взгляд семья Гиллеспи казалась вполне благополучной. Однако, присмотревшись внимательнее, я поняла, что далеко не все в семействе было гладко — особенно это касалось Сибил.

* * *

Едва ли неожиданно, что главными возмутителями спокойствия в семье были дети. Если после обеда Элспет или Мейбл не приходили на помощь и не забирали девочек, присматривать за ними во время сеансов позирования приходилось нам с Энни. Думаю, Энни с радостью бы отправляла дочерей гулять, как поступали родители всех ребятишек в округе, да и ее собственные. Порой у нее все же иссякало терпение, и она выгоняла девочек на улицу. Стыдно признаться — особенно после дальнейших трагических событий, — но я всегда была ей за это благодарна. Зато Неду не нравилось, когда девочки оставались без присмотра. Он предпочитал, чтобы любая прогулка — в палисадник или в любимый скверик за углом на Квинс-Кресент, где я жила, — проходила в сопровождении матери или другого взрослого. Энни не всегда могла отложить домашнюю работу ради возни с детьми, и желание ее мужа исполнялось редко.

Вдобавок девочки отличались неуемным любопытством и вечно крутились под ногами, боясь пропустить что-нибудь интересное. Энни обычно уговаривала их поиграть в другой комнате или просила Кристину приглядеть за ними, но это не помогало. Рано или поздно Сибил бочком протискивалась в дверь гостиной, и, не скрою, стоило ей вскочить на табурет у пианино, у меня сразу портилось настроение. Минуту-другую она делала вид, что задумчиво бренчит по клавишам, однако это была лишь разминка перед длительным сеансом самолюбования. Увы, в надежде поразить американского пастора Элспет постоянно отыскивала новые спиричуэлсы, и во время позирования, прикованная к креслу в нескольких футах от пианино, я поневоле слушала бесконечные гимны и прочие песнопения, например «Вот бы стать ангелом» и «Где же теперь пророк Даниил?». Даже не знаю, что внушало мне больший ужас: мрачные взгляды, которые Сибил бросала через плечо в мою сторону, или необходимость на все лады расхваливать ее музыкальный талант.

Иногда Роуз топала в гостиную вслед за сестрой, и — поскольку, находясь в одной комнате, девочки не могли не сцепиться — вскоре между ними начиналась склока. Хотя Сибил была старшей, зачинщицей обычно выступала именно она. Постепенно я поняла, что Роуз была милым и покладистым ребенком. К сожалению, солнечный характер сестренки провоцировал Сибил на новые выходки.

Старшая дочь Гиллеспи всегда была трудным ребенком, но со временем стала неуправляемой. Первые тревожные признаки появились уже в мае — например, история с разбитым вазоном. Затем Энни как-то забыла положить на место свою соломенную шляпу и наутро обнаружила ее в ведерке для угля, изорванной в клочья. Спустя несколько дней под диваном в гостиной нашли осколки игрушечного чайного сервиза Роуз. Еще через неделю, когда забился туалет, оказалось, что сливное отверстие заткнуто передником Энни.

Бедные родители, которым достался такой строптивый ребенок! Что характерно, бесчинства Сибил были направлены исключительно против женщин, и — хотя Роуз и Кристине тоже доставалось — основной удар приходился на Энни. Возможно, причина крылась в некоем женском подобии Эдипова комплекса. Без сомнения, Сибил завидовала отношениям матери с ее обожаемым папой: мама спала в его постели, исполняла все женские обязанности, приносила ему тапочки, общалась с ним с утра до вечера — неудивительно, что девочка сходила с ума от ревности.

* * *

В июле, когда школа Сибил закрылась на лето, а ее преподаватели, сестры Уокиншоу, уехали в ежегодное путешествие во Флоренцию, проблемы усугубились. Сидя дома с утра до вечера, девочка принялась пакостить с новой силой. Не прошло и недели, как на стенах квартиры стали появляться грубо нацарапанные рисунки. Однажды утром Энни обнаружила в ботиночках Роуз горсть булавок из коробки для шитья: к счастью, малышка еще не умела обуваться сама, иначе она бы непременно поранилась.

На следующий день, явившись с очередным визитом к сыну, Элспет заметила на улице несколько закрытых тюбиков краски. Рассудив, что они принадлежат Неду, она собрала тюбики и взяла с собой. По ее словам, краски были рассыпаны на тротуаре у дома, как будто кто-то в припадке ярости вышвырнул их в окно гостиной. Я как раз присутствовала, когда Энни посадила Сибил на табурет у пианино, требуя объяснений. В ответ на обвинения девочка только сузила глаза. Не скрою, от ее жуткой гримасы мне стало не по себе. Сибил втянула голову в плечи, сжала челюсти и посмотрела на бедную мать с такой злобой, что я не на шутку рассердилась.

— Прошу тебя, милая, скажи правду, — умоляла Энни. — Расскажи мне все без утайки. Ты выбросила краски из окна?

Сибил отпиралась изо всех сил, краснея от злости, и бросилась на пол с душераздирающим воплем.

Спустя несколько дней настенные рисунки начали меняться. Поначалу это были обычные детские каракули, однако со временем они становились все более зловещими. Мелки могла взять любая из девочек, однако все указывало на Сибил — ведь она была главной проказницей в доме, да и Роуз еще толком не умела рисовать. Помнится, однажды Энни пошла за чем-то в кухню и вдруг громко ахнула. Вернувшись в гостиную, она призналась, что увидела на стене нечто ужасное. Должно быть, она немедленно все стерла: через минуту я относила чашки в раковину и заметила только влажное пятно на штукатурке. Оставалось только гадать, что там было.

* * *

Ближе к концу месяца во время очередного сеанса позирования я все же увидела один такой рисунок. Несколько дней было сыро и прохладно, и мы, растопив камин, уютно устроились в гостиной. Нед трудился у себя в мастерской над «Восточным дворцом» в надежде вовремя предоставить полотно конкурсному комитету. Работа над моим портретом успешно продвигалась: Энни как раз принялась за сложные складки на моей юбке. Перейдя на масляные краски, она стала сосредоточеннее и увереннее в себе, но при этом выглядела изможденной, наверное, из-за Сибил. День выдался унылый и пасмурный. Помню, что мы только что вернулись к работе после перерыва, и Энни мерила шагами комнату, посматривая на меня и проверяя, красиво ли лежит юбка. Внезапно выглянуло солнце, в гостиную пробился луч света. Энни вытирала кисть и вдруг застыла с искаженным лицом, глядя поверх моей головы, в угол у окна. Она определенно была очень встревожена.

Я обернулась, чтобы узнать, что же привлекло ее внимание, но Энни торопливо проскочила мимо моего стула и, присев на корточки у плинтуса, стала тереть стену подолом платья.

— Что там? — спросила я.

— Ничего, — резко ответила Энни. — Просто пятно на стене.

«Пятно», как она его назвала, было нацарапано черной и красной пастелью. Видимо, чтобы не шокировать меня, Энни попыталась его загородить, но я успела мельком заглянуть ей через плечо. То, что я увидела, можно назвать одним словом — непристойность. Примитивный рисунок, размером с небольшой кабачок, был выполнен уверенной, но явно детской рукой. Я похолодела от мысли, что столь непристойное изображение принадлежит маленькой девочке.

* * *

Пожалуй, до того случая я не осознавала, как печально обстояли дела. Хотя Элспет и Мейбл обсуждали при мне новую привычку Сибил пачкать стены, я не догадывалась, что сюжет окажется похабным. Однако теперь я убедилась, что девочку нужно как можно скорее образумить.

Я подозревала, что Мейбл воспитывала бы Сибил строже, чем родители: она весьма выразительно кривилась, когда племянница плохо себя вела — и, кстати, когда Энни кормила Роуз грудью, — и единственная настаивала, что девочкам не место в мастерской. Правда, сама Мейбл почти постоянно сидела там, болтая с братом. Несколько раз, когда мы оказывались в гостиной наедине, она принималась откровенничать о себе, о разорванной помолвке и своей семье. Сначала я настороженно относилась к сестре Неда, уж слишком много в ней было противоречий: доброжелательная — и в то же время заядлая спорщица; самоуверенная — и в то же время доверчивая. Несмотря на некоторую резкость, Мейбл подкупала своей прямотой. Вскоре я пришла к выводу, что ее апломб происходил от некоторой заброшенности в детстве. Элспет, как свойственно матерям, больше любила сыновей и каждую минуту своей жизни посвящала ожиданию Царства Божия на земле, благотворительности и разнообразным бродягам и экзотическим личностям из разных уголков мира. Особенно ее увлекали евреи, которых она считала первыми обращенными в христианство; именно поэтому она так заинтересовалась мною, приняв меня за еврейку. Представляю, каково было Мейбл в детстве: всегда позади братьев, всеми покинутая, с матерью, собирающей в доме пеструю компанию негритянских евангелистов, бледных польских евреев, темнокожих раджей, смуглых мусульман и всевозможных западных миссионеров. На мой взгляд, Мейбл изнемогала от недостатка внимания, мечтала, чтобы ее слушали и воспринимали всерьез. Я взяла за обыкновение спрашивать ее совета по любому поводу. Мы обсуждали, где продаются самые изысканные продукты и как мне лучше закалывать волосы. Поначалу она реагировала настороженно, но честолюбие взяло верх, и Мейбл охотно делилась своей мудростью. Я безотлагательно выполняла все рекомендации, не забывая похвалить ее отменный вкус или здравомыслие, и постепенно наши отношения потеплели.