Читать интересную книгу Вместе во имя жизни (сборник рассказов) - Юлиус Фучик

— Хватит! — рявкнул Керн. — Я знаю, тут все, как один, изменники!

— Но я, сударь, ваш покорный слуга, и я докажу вам свою преданность, я перепишу для вас всех этих шептунов, у которых дома есть собаки и…

В эту минуту щелкнула ручка, дверь отворилась. На пороге стоял Блиц. Глаза его были сонные. Он широко зевнул, раскрыв красно-черную пасть, как будто хотел вывернуться наизнанку.

Керн схватил собачонку и швырнул ее на пол. Лилинка задрожала, как иногда дрожит изображение на экране в кинотеатре. Толстяк запричитал масляным голосом:

— Лилинка, куколка моя, страдалица моя маленькая…

И случилось чудо: Блиц только приблизился к собачке и любезно обнюхал ее. Потом шутливо толкнул Лилинку в бок, так что она кувыркнулась и начала страшно верещать, как если бы ее поднимали на вилы. Блиц, изображая глубокое презрение, отошел от этой жалкой рухляди. Толстяк радостно захлопал в ладоши и в тот же миг ощутил прикосновение собачьих клыков на икре.

Он отчаянно вскрикнул, но господин Керн и бровью не повел.

В растрепанных чувствах и разорванных штанах убрался пан Войтишек восвояси.

— Ну, Блиц, хорошо ты его отделал! — отдавая должное псу, произнес Керн. И тут на полу позади себя услышал противный высокий лай. Это Лилинка, подумать только, прыгала на Блица.

Керн выругался, брезгливо схватил собачку за лапку, размахнулся и выбросил ее через окно на улицу.

* * *

После этого эпизода не один день прошел в напрасном ожидании. Герр Керн выходил на пустынные улицы, где не было ни людей, ни собак. Он решил, что прежде всего отправится в тот коттедж, в окошке которого видел пуделька, повязанного платочком. Но он не мог сориентироваться. Он бегал по улицам от одного дома к другому, но никак не мог припомнить, из какого коттеджа и из какого окна смотрел тот пудель. Все домики похожи один на другой.

А когда он решил, что начнет их прочесывать по порядку, один за другим, сапогом отпирая запертые двери, то неожиданно обнаружил, что Блиц уже не бежит с ним рядом. Он хлопнул себя по лбу. Ведь Блиц мог бы взять след и ввести его во все эти логова изменников. Там Керн сразу же смог бы уличить их в жульничестве, поймать с поличным! Как это он сразу не сообразил?

Он звал его, бегая снова и снова по улицам и соединяющим их проулкам, но Блиц будто провалился сквозь землю. Измученный и затравленный, Керн, видя тщетность своих усилий, под вечер потащился домой. Он тешил себя надеждой, что Блиц уже там, что в крайнем случае пес вернется домой ночью. Пока же пусть он где-нибудь утолит свой голод, вонзит клыки во что-нибудь живое, укротит беспокойную кровь.

Но Блиц не вернулся ни ночью, ни утром. Едва рассвело, Керн выскочил из дому, решив поднять на ноги всю Шетршилку при помощи СС и гестапо. Но, спустившись по ступенькам, он услышал, как кто-то протяжно и жалобно скулит.

Под окном лежал пес. На первый взгляд это даже не был Блиц. Керну пришлось обойти его кругом, чтобы удостовериться: да, это Блиц. Вернее, то, что от него осталось. Его тело представляло собой сплошной ком крови и грязи. Почти оторванное ухо висело на волоске. На загривке, на спине были вырваны куски шкуры. Одной задней ноги не было. На морде пса застыла кровь, которая, возможно, принадлежала врагу, если не была его собственной. Он выглядел как после схватки с барсом…

Пес медленно повернул голову к своему хозяину и жалобно заскулил. В глазах его застыл ужас, а от шкуры исходил невыносимый тошнотворный запах.

— Блиц! — зарыдал он в отчаянии и заломил руки. — Это ты? Кто посмел это сделать? Скажи, скажи хоть словечко, и моя месть разрубит его на две половины!

Но пес отвечал лишь воем. В этом выражении собачьей боли было, конечно, указано и место драки, и соперник, и все ужасы борьбы. Но Керн не умел перевести это на человеческий язык. То, что случилось там, где-то на дне этой ночи, навеки осталось собачьей тайной.

* * *

Все заботы о Блице оказались напрасными. Керн вызвал военного врача, как будто бы дело касалось человека, а не зверя. Потом уж пришел ветеринар, промыл раны псу, перевязал, поставил градусник и ушел.

А Блицу день ото дня становилось все хуже. Он совсем не жрал, а в глазах его по-прежнему стоял ужас. И целые ночи напролет он выл, в то время как Керн взывал к богу, умолял его, заклинал и грозил небу кулаками. Все зря. Настал день, когда Блиц напоследок тявкнул и сдох.

Через несколько дней обитатели соседних коттеджей имели возможность наблюдать прелюбопытное зрелище. У всех окон, выходящих во двор и в сад, стояли люди, Толпа людей стояла и на улице у забора. Все смотрели на человека в высоких сапогах, без фуражки, в парадной форме СС: он разбегался через весь двор и бросался на каменную стену, ударяясь об нее головой. При ударе на его груди каждый раз вздрагивал Железный крест и медали с выбитой на них собачьей головой. Стена уже вся была забрызгана кровью, голова разбита, но человек снова и снова разбегался и, как баран, ударялся головой об стенку.

Зрители в ужасе оцепенели. Они не дышали, отворачивались, но никто не хотел помешать этому. Хмурая тишина сопровождала этот последний акт драмы безумия.

И все же нашелся некто, рассудивший, что это зрелище является оскорблением и унижением имперских вооруженных сил. Это был пан Войтишек — владелец дрожащей Лилинки. Он помчался в штаб СС, и двойной подбородок его подскакивал на бегу. Вскоре пришел и приказ: очистить квартал, зашторить окна. Кто покажется в окне, будет застрелен!

Пятеро солдат в зеленой форме проникли во двор… Но поздно.

Таков конец этой истории. Кое-что в ней придумано, но не все. Был такой человек, был такой пес. Район «На Шетршилке» — это вам ни о чем не говорит? И стена тоже была, но только где-то на другом конце Праги. И кровавые следы на ней рассказали о другой трагедии другого герра Керна.

Но грозы и дожди, снега и годы смыли уже этот позор…

Иржи Марек

Бойцы идут ночами

Какое облегчение может принести ночь! Она милосердно прикрывает раны, видимые на свету, гасит тени, погружает весь край в глубокий колодец, где человек теряется, как камень, падающий на дно.

Неужели были времена, когда мы убегали от темноты в освещенные комнаты, тянулись к свету уличных фонарей, а дома ставили на стол лампу и садились в круг ее света? А сегодня мы с нетерпением ждем ночного мрака!

Едва сгустились сумерки, группа Бартоша тронулась в путь. Шли через поле гуськом, с большими интервалами. Идти было нелегко, потому что последний не видел первого и должен был все время следить за своим соседом, чтобы не отстать и не сбиться с пути. Не раз приходилось ложиться, когда вдалеке на шоссе показывалась машина со светящимися фарами, лучи которых на поворотах, описывая широкую дугу, пронизывали мрак ночи.

— Ездят со светом, не боятся, — прошептал Маслов. — Наши самолеты далеко. А цель неплохая… хоть бы и для наших автоматов.

Группа шла охотно, люди радовались быстрой ходьбе, которая разогревала кровь. Все даже вспотели. Сырая одежда неприятно липла к телу. Ветер дул то в лицо, то в спину. Было вольготно идти темной ночью, когда не нужно остерегаться на каждом шагу. Федор по-мальчишески размахивал руками.

— Лучший способ согреться, — объяснил он, заметив удивленный взгляд Лишина. — Сибирский!

Они шли по узким межам, чтобы не оставлять лишних следов, и это был трудный путь, потому что приходилось возвращаться, пересекать пашни и идти лощиной, потом опять шагать по пустым полям и косогорам — вверх и вниз, вверх и вниз. Словно покачиваясь на волнах земли, они понемногу продвигались к заветной цели.

Ночь стояла темная, беззвездная, а двигались они по малонаселенной местности (где-то вдали виднелись огоньки деревень или едкий дым неподвижно висел в сыром мартовском воздухе) и поэтому вскоре пошли не гуськом, а тесной кучкой.

— Сегодня мы сделаем большой переход, может быть, последний, — сказал Лишин и замолчал, ожидая, что поручик подтвердит его слова.

— Будем надеяться. Но до цели еще не доберемся. — Бартош предостерег товарищей от самоуспокоения, зная, что нет ничего хуже, чем разочарование.

— А завтра? — спросил Федор, пытаясь все-таки внести ясность.

— Не знаю. Все зависит от обстановки. Может быть, завтра, может, послезавтра. А ты, Маслов, как себя чувствуешь?

— Хорошо.

Но Маслов лгал. Он почти совсем охрип, и у него был жар. Ах как это глупо: солдат, а простудился, как старая бабка! Но что поделаешь? Маслова бросало то в жар, то в холод.

Они дошли до большого леса и зашагали по опушке. Лес и ночь… «Не будем неблагодарными, что нам еще нужно? Немного еды мы всегда раздобудем».

Маслов кашлял, уткнувшись в рукав.

Если бы Бартош вел дневник похода, он записал бы сегодня два слова: «Стало легче». И это было бы правдой. Вспомнить только, какой опасности они подвергались в рощице у шоссе! Слава богу, все обошлось.