Читать интересную книгу Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками - Диана Гэблдон

Все остальные записи в дневнике повествовали о рутинных событиях в жизни прихода. О хроническом пьянстве некоего Дерека Гоуэна, которое в конце мая кончилось тем, что тело его, словно бревно, извлекли из реки Несс; о свадьбе Мэгги Браун и Уильяма Данди за месяц до рождения их дочурки в июне; о том, что миссис Грэхем вырезали аппендицит, в результате чего его преподобию пришлось в одиночку отбиваться от щедрых прихожанок, потоком посылающих в дом различные яства, в том числе и горячие блюда под крышкой, от чего больше других выгадал Герберт, тогдашний пес его приемного отца.

Перелистывая страницы, Роджер вдруг обнаружил, что улыбается, – в строках, записанных рукой старого священника, словно оживала перед ним жизнь прихожан. Он настолько увлекся, что едва не пропустил последнюю запись, касающуюся просьбы Фрэнка Рэндолла.

«18 июня. Получил короткое послание от Фрэнка Рэндолла. Его беспокоит здоровье жены. Беременность протекает с осложнениями. Он просит помолиться за них.

Ответил ему, что все время молюсь о нем и его жене и желаю им всяческого благополучия. Сообщил также интересующую его информацию. Уж не знаю, сочтет ли он ее полезной, о том судить ему самому. Написал также о своей удивительной находке – могиле Джонатана Рэндолла в Сент-Килде; спросил, хочет ли он, чтобы я сфотографировал надгробие».

И все. Больше никаких упоминаний о Рэндоллах или Джеймсе Фрэзере. Роджер отложил дневник и потер виски. От чтения этих мелких, бегущих строк у него немного разболелась голова.

Если не считать подозрения, что человек по имени Джеймс Фрэзер как-то причастен ко всей этой истории, во всем остальном она оставалась столь же недоступной пониманию. При чем здесь, скажите на милость, Джонатан Рэндолл и почему он похоронен в Сент-Килде? Ведь в патенте на офицерский чин ясно говорилось, что место рождения Рэндолла – Суссекс. Каким же образом останки его оказались похороненными на заброшенном кладбище в Шотландии? Правда, это не слишком далеко от Куллодена, но почему тело не переправили на родину, в Суссекс?

– Вам что-нибудь сегодня еще понадобится, мистер Уэйкфилд? – прервал его бесплодные размышления голос Фионы.

Он выпрямился, растерянно моргая, и увидел, что она держит в руках щетку и тряпку для натирки полов.

– Что? Ax нет. Нет, спасибо, Фиона. Однако чем это вы заняты? Неужели в столь позднее время надо натирать полы?

– Да это все дамы из церкви, – объяснила Фиона. – Помните, вы сами говорили, что они могут приходить раз в месяц, проводить тут свои встречи. Вот я и решила прибраться маленько.

Дамы из церкви? При мысли о том, что сорок домохозяек, источающих соболезнования, хлынут в дом священника лавиной твидовых костюмов, шерстяных двоек и искусственных жемчугов, Роджер содрогнулся.

– А чай вы с ними будете пить? – спросила Фиона. – Его преподобие всегда пил.

Господи, неужели завтра ему придется одновременно развлекать Брианну Рэндолл и местных прихожанок? Это совершенно вывело Роджера из равновесия.

– Э-э… нет! – твердо ответил он. – Я… у меня на завтра назначена встреча.

Рука его уже лежала на телефоне, наполовину погребенном под грудой бумаг.

– Прошу прощения, Фиона, но я должен позвонить.

* * *

Брианна вошла, улыбаясь каким-то своим мыслям.

– Роджер звонил? – осведомилась я.

– Откуда ты знаешь? – Изумление, отразившееся на ее лице, быстро сменилось улыбкой, она скинула халат. – Ну конечно! Он ведь единственный знакомый мне человек в городе!

– Да уж, не думаю, чтобы твои бостонские приятели стали звонить тебе сюда, – ответила я и взглянула на часы. – Во всяком случае, не в этот час. В Америке они сейчас все на футболе.

Брианна, игнорируя эту ремарку, влезла с ногами под покрывало.

– Завтра Роджер приглашает нас в Сент-Килду. Говорит, что там интересная церковь.

– Да, слышала, – сказала я, зевая. – Ладно, почему бы нет? Возьму с собой решетку для гербария, вдруг попадется королевская вика. Обещала привезти образчик доктору Абернети для его исследований. Но если вы собираетесь весь день шататься по кладбищу, читая надгробные надписи, то я, пожалуй, лучше останусь. Копание в прошлом – довольно утомительное занятие.

В глазах Брианны вспыхнул насмешливый огонек. Мне показалось, что она хочет что-то сказать, но дочь лишь кивнула с хитроватой улыбкой, застывшей в уголках губ, и погасила свет.

Я лежала в темноте, прислушиваясь к тому, как она тихо ворочается в постели, затем к ее мерному сонному дыханию. Так значит, Сент-Килда… Никогда там не была, но слышала об этом месте. Там действительно стояла старая церковь, давным-давно заброшенная. Туристы туда не заглядывали, лишь изредка появлялся какой-нибудь изыскатель-одиночка. Возможно, именно там представится мне удобный случай, которого я так ждала?

Там будут и Роджер, и Брианна, и больше никого. Никто не помешает. Самое подходящее место, чтобы сказать им… Там, среди давным-давно ушедших из жизни прихожан. Роджер еще не установил местонахождения остальных людей из Лаллиброха, но похоже, что по крайней мере в Куллоденской битве они уцелели, а именно это мне и надо было знать. Тогда я смогу рассказать Бри, чем все закончилось.

При мысли о предстоящем разговоре во рту пересохло. Какие найти слова? Я пыталась представить, как это будет, что скажу я и что могут ответить они, но воображение подвело. Более чем когда-либо я сожалела об обещании, данном Фрэнку, – не писать отцу Уэйкфилду. Если б я написала, Роджер бы уже знал. А может, и нет. Священник бы мне просто не поверил.

Я беспокойно ворочалась в постели, терзаемая сомнениями, но навалилась усталость, и в конце концов я сдалась – легла на спину и закрыла в темноте глаза. Воспоминание словно вызвало дух священника, в сонном моем сознании прозвучала цитата из Библии: «Для всякого дня достаточно зла его». Ее бормотал, словно издали, голос его преподобия. «Для всякого дня достаточно зла его…» И я уснула.

Проснулась в сгустившейся тьме, пальцы впивались в покрывало, сердце колотилось так бешено, что казалось, кожа гудит, как барабан.

– Господи!.. – воскликнула я.

Шелк ночной рубашки жарко лип к телу; открыв глаза, я увидела, как просвечивают через ткань соски, твердые, будто мрамор. Спазмы сводили руки и бедра, я вся дрожала. Интересно, кричала ли я? Вероятно, все же нет: с другого конца комнаты доносилось ровное дыхание Брианны. Я откинулась на подушки, испытывая страшную слабость, лицо почему-то было горячее и влажное.

– Господи боже ты мой милостивый! – взмолилась я, глубоко втягивая воздух, пока биение сердца не пришло в норму.

Одно из последствий нарушенного сна заключается в том, что тебе перестают сниться связные сны. Первые годы материнства, переезды, ночные дежурства в клинике привели к тому, что я научилась проваливаться в забытье тотчас же, едва успевала прилечь, и виденные при этом сны являлись какими-то несвязными фрагментами, они вспыхивали в темноте подобно ракетам, выпущенным наугад, как бы в противовес тяготам дня, который неминуемо наступал очень скоро.

В последние годы, с переходом к более нормальному режиму, я снова стала видеть сны. Обычные сны, кошмары или, напротив, приятные – длинная череда образов, блуждающих в подсознании, точно в лесу. И с подобного рода снами мне пришлось свыкнуться. Они приходили ко мне в периоды растерянности или депрессии.

Обычно они наплывали из тьмы, ненавязчивые и нежные, как прикосновение шелковых простыней, а если и будили, то я тотчас же снова проваливалась в забвение с мыслью, что до утра все обязательно забуду.

Но этот был не похож на все остальные. И не то чтобы я очень хорошо его помнила. Осталось лишь ощущение рук, что сжимали меня, крепких и властных – казалось, они не ласкают, но стремятся подчинить. И голос, почти крик, он до сих пор звучит в моих ушах, вместе с биением моего сердца.

Я положила руку на грудь, чувствуя эту пульсацию и округлую мягкость плоти под шелком. Брианна слегка всхрапнула, потом снова начала тихо и мерно дышать. Сколько раз, когда она была маленькой, я прислушивалась к этому звуку – тихому, ровному, успокаивающему ритму ее дыхания в темноте детской. Казалось, я слышу даже, как бьется ее сердечко.

Биение моего сердца понемногу успокаивалось под рукой, под шелком цвета розы, цвета раскрасневшейся щеки спящего младенца. Когда прикладываешь младенца к груди, чтобы покормить его, очертания маленькой головки в точности повторяют изгиб груди, словно этот новый человечек отражает плоть, из которой вышел.

Младенцы такие мягкие… Стоит посмотреть на них, и каждый видит, как нежна и тонка кожа, шелковистость ее сравнима разве что с лепестком розы – так и тянет дотронуться пальцем. Но когда вы живете с ребенком, любите его, вы чувствуете, как эта мягкость проникает в плоть. Округлые щечки – точно крем, нежны и податливы, крохотные ручонки, похоже, бескостны. Конечности – словно резиновые, и, даже если вы крепко-крепко, со всей страстью целуете его, губы ваши погружаются глубоко и, кажется, никогда не почувствуют кости. Прижимая младенца к себе, вы словно таете, и он тоже тает и растворяется вместе с вами – того и гляди вернется назад, в давшее ему жизнь тело.