Читать интересную книгу Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР - Геннадий Осипов

Это выбивает важное звено в логике неолиберальной глобализации. Эта логика строилась на том, что будет создана глобальная наднациональная каста людей, соединенных возможностью наживы в системе новой экономики информационного общества («финансомики»). Эта каста (или даже раса — «золотой миллиард») будет сплочена именно «чистой» наживой, измеряемой символическими «электронными» деньгами. Этика накопления символического богатства (денег или знания) должна была стать силой, цементирующей глобальное господствующее меньшинство. М. Вебер пишет об этике современного капитализма: «Summum bonum [высшее благо. — Авт.] этой этики прежде всего в наживе… Эта нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к „счастью“ или „пользе“ отдельного человека» [86, с. 75].

«Терроризм богатых», желающих гибели миру, стоящему на этике наживы и на технологии, равнодушной к «счастью» отдельного человека, ставит крест на всей доктрине такой глобализации. Сейчас надо вспомнить, что уже при первом предъявлении этой доктрины прозвучали предупреждения о том, что ее механистический детерминизм неадекватен сложности реальной структуры человеческих стремлений и разнообразию культур. Конфигурация общественного конфликта к концу XX века стала сложной, и загнать ее в равновесную ньютоновскую модель борьбы Добра со Злом невозможно.

А. Турен писал о социологии общественного конфликта в информационном обществе (он называл его «программированном»): «В индустриальную эру общая основа называлась справедливостью, будучи связана с возвратом рабочим плодов их труда и индустриализацией. В программированном обществе единой основой как протеста, так и контрнаступления является счастье, т. е. всеохватывающее понятие организации социальной жизни, основанной на учете потребностей индивидов и групп в обществе.

Это значит, что арена социальной борьбы в программированном обществе определяется уже не так, как в предшествующих: в аграрных обществах все, очевидно, было связано с землей; в торговых обществах горожанин, житель был главным „актером“; в индустриальном обществе таковым был рабочий. Но в программированном обществе это уже социальный „актер“ в любой из многих своих ролей, можно даже сказать — просто живое существо.

Вот почему движения протеста действуют во имя коллективного целого, будь то индивид, рассматриваемый в понятиях его телесной природы и его планов, или же само сообщество. Вместе с тем все различные аспекты, которые придают социальным конфликтам в программированном обществе исключительную жизненность и широкое распространение, являются одновременно и причиной их слабости, поскольку обобщенная природа этих конфликтов в данном случае лишает их общей основы. Пользуясь грубой аналогией, пламя может вспыхнуть в любом вместе, но обществу меньше, чем прежде, угрожает огромный пожар» [242, с. 424].

Бодрийяр говорит примерно то же самое, называя наступление глобального капитализма («всеобщей обмениваемости») подавлением всяких сингулярности, т. е. качественных различий: «Терроризм является действием, которое восстанавливает несводимость сингулярностей внутри системы всеобщей обмениваемости».

Турен и Бодрийяр дают общую, фундаментальную постановку вопроса. Она может показаться отвлеченной, но на деле эта общая модель сразу наполняется содержанием, если конкретизировать типы конфликтов, порождаемых глобализацией, загоняющей разные культурные общности в структуру неолиберального «общества знания». Очень красноречиво явление «бунтующей этничности». Этнолог Дж. Комарофф пишет (1993): «Несмотря на утверждения некоторых консервативных мыслителей и, особенно, Фрэнсиса Фукуямы о том, что мы дожили до „конца истории“, практически нет сомнений, что история нашего времени в полном смысле слова переписывается под воздействием этнических и националистических форм борьбы. Мне как ученому трудно не испытывать достаточно сильного смущения перед сложностью тех исторических процессов, начало которым положила постколониальная политика самоосознания, а также из-за той массы убийств и геноцида, что совершаются во имя различных форм национализма, распространившихся по всей планете.

Публикации последнего времени на тему политики самоосознания начинаются обычно с того, что отмечается, насколько удивительно ошибочной и банальной оказалась евро-американская теория национального государства в ее объяснениях этого феномена. Взрывная живучесть этнического и национального сознания опрокинула все самонадеянные исторические предсказания, делавшиеся слева, справа и из центра, об отмирании культурного плюрализма в конце XX столетия. Нам говорили, что всем „исконным“ культурным привязанностям придется окончательно исчезнуть под влиянием „современности“, возмужания национального государства и глобализации индустриального капитализма…

Страны становятся частями обширной и интегрированной общепланетарной мастерской и хозяйства. Но по мере того, как это происходит, их граждане восстают против неизбежной утраты своего неповторимого лица и национальной суверенности… По всему миру мужчины и женщины выражают нежелание становиться еще одной взаимозаменяемой частью новой общепланетарной экономической системы — бухгалтерской статьей „прихода“, единицей исчисления рабочей силы. В результате возник новый „трайбализм“. На всем пространстве от бывшего Советского Союза до Боснии и Канады люди требуют права на выражение своего собственного этнического самосознания» [145, с. 35, 48].

Но терроризм только начал показывать Западу масштаб тех последствий для него, которые порождает глобализация. В том же 1989 г. аятолла Хомейни вынес смертный приговор писателю Салману Рушди и призвал к его исполнению на территории Англии. Принципиальным моментом здесь было именно отрицание юридических границ законодательства Великобритании — именно это потрясло жителей Западной Европы. Их жители стали объектом неизвестного им судопроизводства по неизвестным для них законам иных стран. Как считает Дж. Комарофф, «транснационализация насилия и вызов, бросаемый принципу юрисдикции национального государства, являются особо значительными моментами в развитии глобализма» [145, с. 51].

Именно этим символическим изменением, а не уровнем реальной угрозы для жизни обывателя объясняется тот мистический страх перед международным терроризмом, который овладел европейцами и американцами. «Международный» террорист, который устраняет национальные границы, обрушил один из важных устоев того национального государства, которое западная цивилизация три века выстраивала для защиты своих наций от «варваров». Это обнаружило хрупкость и незащищенность постиндустриального информационного общества. С. Жижек сказал по этому поводу: «Ощущение того, что мы живем в изолированном, искусственном мире вызывает к жизни представление, что некий зловещий агент все время угрожает нам тотальным разрушением извне». «Фронтир», защищающий от Иного, оказался фикцией. Это открытие вызвало замешательство, и оно толкает к действиям, которые подавляют саму суть информационного общества и тем самым еще более ослабляют его. Например, в США наложен запрет на показ фильмов, как-то напоминающих о том, что произошло 11 сентября; такая «репрессия символического отражения» событий затрудняет их рационализацию и еще больше архаизирует конфликт.

Теракт 11 сентября стал и важным экспериментом, который высветил внутреннюю слабость мировоззренческой основы «общества знания», которая, как предполагалась, включала в себя ценности гуманизма и прав человека. В массовом сознании произошло оправдание («амнистия») государственного терроризма США, проводимого по всему миру, общество даже склоняется к принятию идеи легализовать пытки[19]. Оказалось, что культура информационного общества вполне совместима с применением пытки человека как источника информации — так же, как индустриальная наука включила в свой метод «допрос Природы под пыткой».

Жижек считает, что современное общество оказалось перед сложной моральной дилеммой. И однозначное осуждение терактов, ведущее к утверждению «невинности» США, и анализ причин, подспудно приводящий к осуждению США, которые якобы «это заслужили», неадекватны структуре реального противоречия. Рациональность «общества знания» недопустимо упрощает реальность. Жижек предлагает разработать такую модель: «Бороться с терроризмом необходимо, но нужно дать ему более широкое определение, которое включит в себя некоторые действия Америки и западных держав… По отношению к „нам“ и Буш, и бен Ладен являются „ими“. Тогда станет ясно, что американские „каникулы от истории“ были фикцией, что „невинность“ покупалась ценой экспорта катастроф вовне. Презумпция того, что глобализованный мир содержит нечто внешнее себе, 11 сентября оказалась совершенно несостоятельной».