в порядке, Па.
Тогда его брови на мгновение расправились, этого оказалось достаточно для того, чтобы он сказал:
– Пригляди за ними.
– Пригляжу.
Леони, пристегнув Кайлу на ее сиденье сзади, распрямилась.
– Все, нам пора.
Я подошел к Па и обнял его. Не мог вспомнить, когда я это делал последний раз, но тогда это казалось важным: обнять его руками и прижаться грудью к груди, похлопать его один-два раза по спине кончиками пальцев и отпустить его. Он мой папа, подумал я. Он мой папа.
Он положил руки на мои плечи, сжал, посмотрел на мой нос, уши, волосы и, наконец, глаза, когда я отошел.
– Ты мужчина, слышишь? – сказал он.
Я кивнул. Он снова сжал мои плечи, глядя на мои старые ботинки, резиновые и смешные рядом с его рабочими сапогами. Земля под нашими ногами была песчаная и тонкая, как трава, побитая колесами машины Леони; небо нависало над нами всеми, и все животные, которых, как я думал, могу понимать, затихли, подавленные собирающимся весенним дождем. Единственным животным, которое я видел перед собой, был Па. Па со своими прямыми плечами и могучей спиной. Его умоляющий взгляд был единственным, что обращалось ко мне в тот момент. Он говорил мне: Я тебя люблю, мальчик. Я тебя люблю.
Идет дождь, вода льет стеной, стучит по крыше машины. Кайла спит со сдутым пакетом “Капри сан” в одной руке и кусочком чипса “Читос” в другой, с лицом грязно-оранжевого цвета. Ее каштановоблондинистое афро примято к голове. Мисти подпевает радио, ее волосы уложены в гнездо. Некоторые пряди выбиваются, опускаясь на шею. Ее волосы темнеют от пота. В машине жарко, и я наблюдаю, как кожа вокруг ее затылка влажнеет и покрывается каплями, а те стекают вместе с дождевой водой по шее и исчезают в футболке. Чем дольше мы едем, тем жарче становится, и футболка Мисти натягивается так, что становится виден верхний край ее лифчика, и мой рост, как я быстро осознаю, позволяет мне наблюдать за этим зрелищем с заднего сиденья, если смотреть по диагонали через салон. Лифчик у нее цвета электрик. Окна машины начинают запотевать.
– Жарко, а?
Мисти обмахивается листком бумаги, добытым из бардачка Леони. Похоже на поддельную страховку. Люди платят Мисти по двадцать долларов за то, что она копирует карты и подставляет имена, так, чтобы, если их остановит полиция округа, казалось, что у них есть страховка.
– Немного, – говорит Леони.
– Ты же знаешь, я не переношу жару. От нее у меня аллергия усиливается.
– И это говорит человек, рожденный и выросший в Миссисипи.
– Ой, иди ты.
– Я просто к тому, что для таких неженок, как ты, это неподходящий штат.
Корни волос у Мисти темные, а остальная часть совсем светлая. Ее плечи усыпаны веснушками.
– Может, мне стоит переехать на Аляску, – говорит Мисти.
Мы все время едем окольными путями. Леони бросила карту мне на колени, когда я еще только сел на заднее сиденье позади нее и велела: Читай. Она отметила маршрут ручкой; он разветвляется на север через сплетение двухполосных автомагистралей, местами размытый пальцем Леони, которым та водила вверх и вниз по карте. Чернила ручки темные, поэтому в тени салона машины мне трудно читать названия маршрутов, буквы и цифры. Но я вижу название тюрьмы – то самое место, где был Па: Парчман. Иногда я гадаю, каким был этот иссушенный человек[6], умирающий от жажды, в честь которого были названы город и тюрьма. Интересно был ли он похож на Па, был ли таким же прямым, с коричневой кожей с красным отливом? Или он больше походил на меня – что-то среднее по цвету, или на Майкла – цвет молока? Интересно, что сказал этот человек перед тем, как умереть от жажды.
– И мне заодно, – говорит Леони.
Вчера вечером она выпрямляла свои волосы на кухне и мыла их в раковине, так что теперь они такие же прямые и тонкие, как у Мисти. Мисти покрасила кончики волос Леони в такой же блонд, какой был у нее самой несколько недель назад. Поэтому, пока Леони стояла над раковиной и промывала волосы, шипя, когда вода текла по ее коже головы, по химическим ожогам, которые я увижу позже, по небольшим коркам, похожим на монетки, ее волосы выглядели так, будто были вовсе не ее – вялые, отдающие струи оранжевого блонда, стекающие в слив. Сейчас ее волосы начинают снова распушаться и набирать объем.
– А мне нравится, – говорю я.
Они меня игнорируют. Но мне правда нравится. Мне нравится жара. Мне нравится, как шоссе прорезает леса, петляет на холмах, уходя на север уверенными изгибами. Мне нравятся деревья, тянущиеся по обеим сторонам, сосны, которые здесь толще и выше – их щадят бури, которые приходится выносить их родичам на побережье, оставаясь стройными и хрупкими. Но это не мешает людям срубать их, чтобы защитить свои дома во время бурь или пополнить свои кошельки. А ведь в этих деревьях может происходить так много всего.
– Надо остановиться, – говорит Леони.
– Зачем?
– Бензин, – отвечает Леони. – И мне хочется пить.
– Мне тоже, – добавляю я.
Мы останавливаемся на гравийной дорожке перед маленькой заправкой. Леони дает мне те самые тридцать долларов, которые Мисти дала ей, садясь утром в машину, и смотрит на меня так, будто не слышала моих слов о том, что я тоже хочу пить.
– Двадцать пять на бензин. Купи мне колу и принеси сдачу.
– А мне можно одну? – пробую удачу я.
Я уже представляю себе темную горячую сладость напитка. Я сглатываю, и горло кажется зазубренным, как липучка с острой пластиковой щетиной. Кажется, я знаю, что чувствовал тот иссушенный человек.
– Принеси мне мою сдачу.
Я не хочу никуда идти. Я хочу продолжать смотреть на грудь Мисти. Ее ярко-синий лиф снова мелькает из-под футболки; такой яркий синий я видел прежде только на фотографиях – такого цвета была глубокая вода в Мексиканском заливе. Такого синего, как на фотографиях, сделанных Майклом, когда он работал на нефтяной вышке в море, где вода казалась живой влажной равниной вокруг него, образуя одну огромную синюю чашу с небом.
Внутри магазина еще темнее, чем снаружи, в бледном сиянии весны. За прилавком сидит женщина, и она красивее Мисти. Черное курчавое афро, губы розово-фиолетовые от кондиционера, рот в форме перевернутой буквы U. Она моего цвета, и формы у нее пышнее, чем у Мисти, и вспышка желания, словно искрящимся проводом, пронзает мою грудь.
– Хэй, – бормочет она и продолжает играть на своем мобильном телефоне. Каждая стена утыкана металлическими полками, а на них – пыль. Я иду к дальнему углу магазина с таким видом, будто я был тут раньше, будто я знаю, чего хочу, и знаю, где это находится. Как шел